Кукла
Шрифт:
— Я вас не понимаю, барон, — резко перебил его Вокульский.
Испуганный барон на целую минуту лишился дара речи и способности двигаться. Наконец он пролепетал:
— Простите, я, право же, не имел намерения… Однако, надеюсь, моя дружба с почтенной председательшей, которая, знаете ли, столь…
— Оставим объяснения, сударь, — сказал Вокульский, смеясь и пожимая ему руку. — Довольны ли вы своими венскими покупками?
— Весьма… знаете… весьма… Хотя, поверите ли, сударь, был момент, когда я, по совету уважаемой председательши, собирался побеспокоить вас небольшим поручением…
— Всегда рад служить.
— Я хотел купить в Париже бриллиантовый гарнитур, — ответил барон. — Но в Вене мне попались великолепные сапфиры… Они как раз при мне, и если позволите… Вы знаете толк в драгоценностях?
«Для кого эти сапфиры?» — думал Вокульский.
Он хотел пересесть, но почуствовал, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.
Между тем барон вытащил из разных карманов четыре сафьяновых футляра, разложил их на диване и начал открывать один за другим.
— Вот браслет, — говорил он. — Не правда ли, скромный: всего один камень… Брошка и серьги наряднее; по моему заказу даже сделали новую оправу… А вот ожерелье… Изящно и просто, но в том-то и секрет красоты, наверно… Игра удивительная, не правда ли, сударь?
Говоря это, он вертел перед глазами Вокульского сапфиры, поблескивающие при мигающем пламени свечи.
— Вам не нравится? — вдруг спросил барон, заметив, что его спутник ничего не отвечает.
— Почему же, очень красиво. И кому вы везете этот подарок, барон?
— Моей невесте, — с удивлением ответил барон. — Я думал, председательша упоминала о нашей семейной радости…
— Нет.
— Как раз сегодня пять недель, как я сделал предложение и получил согласие.
— Кому вы сделали предложение? Председательше? — спросил Вокульский каким-то странным тоном.
— Что вы? — воскликнул барон, отшатнувшись. — Я сделал предложение внучке председательши, панне Эвелине Яноцкой… Вы ее не помните? Она была у графини на пасхальном приеме, вы не заметили?
Прошло несколько минут, пока Вокульский сообразил, что Эвелина Яноцкая — это не Изабелла Ленцкая, что посватался барон не к панне Изабелле и вовсе не ей везет эти сапфиры.
— Простите, сударь, — сказал он встревоженному барону, — я был расстроен и просто сам не понимал, что говорю…
Барон вскочил и стал поспешно рассовывать по карманам футляры.
— Какое невнимание с моей стороны! — воскликнул он. — Я ведь заметил по вашим глазам, что вы утомлены, и все же обеспокоил вас, помешал вам уснуть…
— Нет, сударь, спать я не собираюсь и буду очень рад остаток пути провести в вашем обществе. Это была минутная слабость, теперь все прошло.
Барон сначала церемонился и хотел уйти; но, убедившись, что Вокульский действительно лучше себя чувствует, он опять уселся, заявив, что побудет всего пять минут. Ему нужно было наговориться с кем-нибудь о своем счастье.
— Нет, вы послушайте, что это за женщина! — говорил он, с каждым словом все оживленнее жестикулируя. — Когда я познакомился с нею, она, знаете ли, показалась мне холодной, как мрамор, и пустой — одни наряды в голове. Лишь теперь я вижу, какая бездна чуств в этом существе. Конечно, она любит наряжаться, как всякая женщина, но какой ум! Я никому не рассказал бы того, что сообщу вам, пан Вокульский. Я, видите ли, очень рано начал седеть, ну и не без того, конечно, чтобы время от времени не употребить фиксатуар, понимаете? И кто бы мог подумать: как только она это заметила, так раз и навсегда мне запретила краситься; сказала, знаете ли, что ей необыкновенно нравятся белые волосы и что, по ее мнению, истинно красивы только седые мужчины. «А если у мужчины только проседь?» — спросил я. «Что ж, они просто интересны», — ответила она. А как она это сказала! Я не наскучил вам, пан Вокульский?
— Отнюдь, сударь. Мне очень приятно встретить счастливого человека.
— Я действительно счастлив, так счастлив, что даже самому удивительно,
— подтвердил барон. — О женитьбе я помышляю давно, уже несколько лет назад доктора посоветовали мне жениться. Ну, и я предполагал, знаете ли, взять в супруги женщину красивую, хорошо воспитанную, благородной фамилии, представительную, отнюдь, знаете ли, не требуя от нее какой-то там романтической любви. И вот вам: сама любовь встала на моем пути и одним взглядом зажгла в сердце пожар… Право, пан Вокульский, я влюблен… Нет, я с ума схожу от любви! Никому бы я этого не сказал, но вам, к которому я с первой минуты почувствовал просто братскую приязнь… Я с ума схожу!.. Думаю только о ней, едва усну — вижу ее во сне, когда расстаюсь с нею — прямо заболеваю. Отсутствие аппетита, сразу грустные мысли, какой-то страх…
Я скажу вам кое-что… Только, пан Вокульский, умоляю вас не повторять этого никому, даже самому себе! Я хотел испытать ее, — как это низко, правда, сударь? Но что поделаешь, человеку так трудно поверить в счастье. И вот, желая испытать ее (только никому ни словечка об этом, сударь), я велел написать проект брачного контракта, согласно которому, в случае если бы свадьба расстроилась по вине любой из сторон (вы понимаете?), я обязуюсь уплатить невесте неустойку в пятьдесят тысяч рублей. Сердце у меня замирало от страха… а вдруг она меня бросит? Но что вы скажете? Когда председательша заговорила с ней об этом проекте, девушка в слезы. «Как, он думает, что я откажусь от него ради каких-то пятидесяти тысяч? — сказала она. — И если уж он подозревает меня в корыстолюбии и не признает за сердцем женщины никаких высших побуждений, то как он не понимает, что я не променяю миллиона на пятьдесят тысяч…»
Когда председательша передала мне эти слова, я вбежал в комнату панны Эвелины и, ни слова не говоря, бросился к ее ногам… Сейчас я написал в Варшаве завещание и назначил ее единственной и полноправной наследницей, даже если бы мне случилось умереть до свадьбы. Вся моя родня за всю жизнь не дала мне столько счастья, сколько эта девочка за несколько недель. А что будет потом?.. Что будет потом, пан Вокульский? Никому не задавайте подобного вопроса, — заключил барон, с силой тряся ему руку. — Ну, спокойной ночи…
— Забавная история! — проворчал Вокульский, когда барон удалился. — Бедняга и впрямь втрескался по уши…
И он не мог отогнать от себя образ влюбленного старика, который, словно тень, поминутно возникал на малиновом фоне дивана. Он видел его худое лицо, пылающее кирпичным румянцем, волосы, словно присыпанные мукой, и большие, запавшие глаза, в которых тлел нездоровый огонь. Смешное и жалкое впечатление производили эти вспышки страсти в человеке, который то и дело укутывал шею, проверял, хорошо ли закрыто окно в купе, и пересаживался с места на место, боясь сквозняка.