Куклолов
Шрифт:
С Егоркой Олег всегда общался неплохо, можно сказать – приятельствовал. Егор молча довёл его до медкабинета. У дверей взял Олега за запястье, хмуро проговорил:
– Если чем могу помочь – скажи.
Борясь с дурнотой, Олег помотал головой и вошёл в стерильный, розовокафельный, пропахший лекарствами кабинет.
Когда к четырём, после уроков, он добрался на другой конец города в общагу и рухнул на кровать, долго не мог понять, состыковать в голове, как так получилось, как так в один день уместилось два разных мира. Кусочки не сшивались, от этого снова разболелась голова. Олег достал из рюкзака таблетку, про запас выданную медсестрой, сунул под язык. Глядел в сетку над головой, потом повернулся, принялся смотреть в потолок. Комнату уже заволокли сумерки, по потолку пролетали бледно-золотистые и синие пятна от проезжающих вдалеке машин. Из коридора нёсся какой-то шум, но невнятный; кажется, возвращалась с пар основная масса жильцов. Перед глазами, поверх реальности, мелькали класс, Егор, Таня Волжанина, географичка, заполненная, душная столовая… Олег закрыл глаза, мельком подумав, что, кажется, понял, как это – веки, налитые свинцом. Полная мелких звуков, шаркающий шагов, далёких гудков тишина баюкала.
Уснул.
Глава 10. Английский театр
За стеной кричал мама – этот звук вырвал из сна, подбросил на кровати. Пока я бежал к дверям, путаясь, не находя на привычном месте тапок, к визгливому женскому голову добавился мужской – батин бас. Визг перешёл во всхлипы, что-то треснуло, зазвенело стекло… Я пнул дверь одновременно ногой и локтем, выскочил в коридор и только тогда догнал, что я не дома. Кричали не родители. Просто кто-то ругался за стеной.
Но шум стоял не шуточный, из-за соседней двери слышались матюги, грохот. Рядом никого не наблюдалось, и я постучал. Потом постучал громче. Стукнул кулаком. Звуки с той стороны стихли, приблизились шаги. Дверь приоткрылась, высунулся небритый, худой, длинный, как палка, дрыщ.
– Чё?
– Чё орёте? Спасть мешаете!
– Простите-простите, – раскланялся дрыщ. – Будем потише…
Я зыркнул на него, подвинул плечом – на такую былинку сил хватило и со сна, – оглядел комнату. Тихий скулящий плач был слишком знаком; я знал, когда так скулят.
– Ты чего терпишь, дура?
Может быть, оттого, что ещё не проснулся толком, может, потому что снился скандал дома, пахнуло родным, – я сказал это резко, почти проорал, чувствуя, как в горле клокочет злоба. Девушка сидела на кровати, съёжившись, вытирая глаза – классическая будущая жена, которую будет тиранить алкаш-муж.
Чувствуя, как захлёстывает ярость, я схватил её за локоть, вздёрнул на ноги, крикнул:
– Чего ты терпишь? Вали от него! Нашла, нашла, кого терпеть!
Оглянулся на дрыща; со второго взгляда он уже не казался молоденьким студентом. Не дрыщ, а плющ: худой, иссохший, явно уже взрослый. Да и девушка – тоже не девушка, просто маленькая женщина, мышка с жидкими волосами. Точно не студенты… Ну и личности в этой общаге.
Плющ меж тем пошёл на меня, нагнув голову, как бык. Замычал:
– Ты чё? Ты чё?
Я закатил глаза, думая, во что опять вляпался. Закрыл глаза и мягко вдарил Плющу в подбородок. Тот тонко заблеял, и я обернулся к женщине:
– Ты! Хочешь, как моя мама закончить? Я тебе говорю, он все деньги прожрёт, профигачит, доведёт тебя до больничной койки и бросит! Я тебе говорю!
Я так кричал, что саднило в горле, звенело в ушах – но это я осознал уже потом. А пока они оба смотрели на меня бараньими, ошарашенными глазами. Женщина перестала скулить, и Плющ молчал. Я убрался из их провонявшей пивом комнаты, грохнув дверью. Руки дрожали. Ну и соседи достались!
Я стукнул друг об друга кулаками, чтобы хоть как-то выплеснуть злость.
В художке мы как-то рисовали композицию на конкурс «Моя семья». Одна девочка проболела все занятия, и препод предложила ей выставить на конкурс её старую композицию, где парень с девушкой дерутся подушками. Девочка спросила: семья-то тут при чём? А препод такая: назовём «Как познакомились мои мама и папа».
Название-то, может, и отражало суть, но семья тут точно ни при чём.
Я зашёл к себе, сел на кровать. Долго не мог отдышаться. За стеной стояла гробовая тишина. Я знаю, всё это бесполезно; если он бьёт – то будет бить. Если она терпит – то продолжит терпеть. Но мне что прикажете? Тоже терпеть? Внутри горело, вязало противное, как незрелая хурма, бессилие. Если бы я мог вернуться во времени – я вернулся бы не в тот день, когда отец просадил бабло на Изольду. Я вернулся бы в день их с мамой знакомства, развёл бы, не допустил.
В ушах всё ещё стучала кровь, сердце глухо бухало, но от мыслей о маме, об Изольде приходило успокоение. Я потянулся к чемодану. Отпер. Погладил по бороде близнецов, улыбнулся Кабалету – совсем лишать их ласки казалось неправильным. Посмотрел на Изольду. Аж дрожь пробрала – какой она была красивой. Я вздохнул, сдул с ладони поцелуй и закрыл крышку. За стеной по-прежнему стояла тишина, зато на улице, прорываясь в оставленную для проветривания форточку, заиграла какая-то тихая, нежная музыка. Я вздохнул, закрыл глаза, посидел немного, держась за краешек стула. Встал, оделся и пошёл в институт – времени было всего-то шесть часов. По отцовым рассказам, в это время жизнь только начиналась.
Так оно и оказалось! Окна корпусов сияли, на территории мелькали гирлянды, на этот раз светилась и огромная, украшенная огоньками ель перед входом. Я второй раз спокойно прошёл по поддельному общажному пропуску и, решив, что больше всего студентов должно быть в столовой, направился знакомой тропой. Перспектива ловить кого-то на холоде у проходной уже не внушала доверия.
Неужели шёл этой тропой ещё вчера?..
Нет, не вчера. Была череда пустых дней в общаге. Та дыра, пустота, о которой я не мог вспомнить ничего и не верил бы в неё, если бы не календарь в телефоне. В прошлый раз я был в институте почти неделю назад… А тут, кажется, ничего и не изменилось. Только народу как будто больше. И столовка закрыта. А у меня с утра во рту не было ничего, кроме двух таблеток и стаканчика воды.
На декоративной штукатурке рядом с дверями в столовую мотылялся лист с надписью маркером: буфет. И жирной стрелкой вниз.
Я пошёл в буфет. Это оказалось помещеньице в стиле советского лофта: гранитные плиты на полу, та же декоративная штукатурка по стенам, высокая тёмная стойка. Зато столы и приборы новёхонькие.
Единственный пустой стол оказался у самых дверей; я забил его, кинув рюкзак на стул, и пошёл к кассе. С первого взгляда стало ясно: цены тут куда кусачей, чем в столовке. Ассортимент напоминал фастфуд; я выбрал лапшу и пахлаву, ещё взял кофе, чтобы взбодриться, и, осматриваясь, пошёл назад. Заметил Ярослава, но обознался. А когда вернулся к столу, обнаружил, что в подставке не цветные салфетки, а ворох пёстрых афишек, вроде тех, что мне кинули про клуб поэзии. Пока глотал кофе, перебрал стопку: студенческое радио, местная газета, эко-клуб, благотворительное движение… Когда кофе осталось на донышке, а пахлава загадочным образом растаяла на своей коричневой упаковке, на глаза попалась зелёная бумажка с непонятными фиолетовыми словами. Сначала я никак не мог сообразить, в чём дело, а потом допёр: на английском написано. Я перевернул бумажку и не ошибся: текст на русском тоже был. Оказалось, это английский театр. Подумал было, что тоже приглашают на своё представление, но оказалось нет: приглашают в свои ряды. «Постновогодний набор, и твой уровень английского почти не важен». Это, интересно, как?.. Но вообще звучало заманчиво, особенно в свете того, что я собрался сдавать английский. Может, стоит заглянуть? Отбор завтра, в большой перерыв. Большой перерыв – это, интересно, когда?..
Конец ознакомительного фрагмента.