Куклолов
Шрифт:
Я набрал в ведро горячей воды, плеснул жёлтой жидкости для мытья полов, взял тряпку, направился в свою комнату и сразу же ливанул на линолеум пенной жижи. Чуть погодя пожалел: начинать надо было с сухой уборки. Весь пол, а особенно углы, покрывал слой строительной, чуть солоноватой на вкус пыли. Похоже, в комнате до меня и вправду никто не жил… Тряпка развозила по полу широкие белые разводы, пыль поднималась, оседая на волосах, лице, что противней – в носу. Но я не сдавался, вылизал тряпкой все углы, согнал пыль в центр – получилась мрачная пирамидка, – и смачно смахнул её в ведро. Вылил, навёл чистой воды и помыл заново. Запыхался, взмок, извозюкался (надо было хотя бы джинсы поменять на спортивные штаны), но был доволен. Рассовал сумки по полкам шкафа, сходил помыть сковородку, сунул ведро и тряпку обратно в чулан…
Пока прибирал, не заметил в азарте работы, а теперь почувствовал: в комнате настоящий дубак. Когда вошёл – влажный, вспотевший, с мокрыми волосами, – в первый миг подумал, что этот Дед Мороз дует на меня из окна и прямо сейчас заморозит. Покрасневшими пальцами закрыл окно, повернул ручку. Плюхнулся на стул.
Руки тряслись, во всём теле ощущалась слабость, но в голове было пусто, а на душе – легко. Впрочем, не только в голове и на душе; в желудке тоже было легко и пусто. Не то чтобы я проголодался, но, по крайней мере, перекусить захотелось.
Фыркнул, вспомнив про батин антипохмельный рецепт. Так часто бывало: он вваливался среди ночи, они с мамой ругались, мама уходила спать ко мне в комнату, а отец сидел на кухне до утра, курил, дожидался, пока мама спозаранку убежит в колледж, а потом принимался драить квартиру. Врубал музыку, натягивал перчатки до локтя, начищал сантехнику, засовывал в стиралку все коврики, шторки, намывал полы… Потом сидел, довольный, как слон, наблюдая своё отражение в сверкающем, ещё не просохшем ламинате. Говорил, после бессонных ночей и выпивки – самое то.
У меня ночь была сонная, и пить я вроде не пил, но тоже помогло. Как будто не комнату вымыл – себя. Кстати, себя бы тоже не помешало. Я покопался в сумках, нашёл полотенце, штаны, футболку и отправился в душ. Выяснилось, что не хватает мыла. Что ж, прощай, моё земляничное мыльце, тебя, наверное, уже измылили арендаторы… Пришлось довольствоваться обмылком, оставленным кем-то в раскисшей картонной пачке. Надеюсь, его хозяин тоже не будет на меня в обиде.
В комнате по-прежнему было холодно. Я выключил колючий белый свет – остались только огоньки из окна, – сел на кровать, подтянул к себе чемодан. Уж теперь я мог рассмотреть кукол не спеша; теперь за хламовник не стыдно.
Я открыл чемодан, и из-под крышки снова брызнул лёгкий голубоватый свет —неуловимый, нежный оттенок. Такой бывает в радуге, и ещё когда ныряешь с открытыми глазами. Если бы Изольда была русалкой, её родные воды были бы вот такого цвета…
Из чистого обязательства я мазнул взглядом по близнецам и Кабалету и наконец, затаив дыхание, отряхнув ладони, взял в руки Изольду. Какой она была хрупкой… И совсем невесомой. Какой-то необычный материал, всё-таки, кажется, не винил. Как и в банке, мне показалось, что кожа её тёплая, совсем не пластмассово-нейтральная, как подобает куклам. Но только теперь она стала ещё теплее; я обхватил замёрзшей рукой её голень и почти согрелся. Улыбнулся, глядя в опущенные, спрятанные под ресницами глаза. Она как будто рисовалась, эта кукла, будто играла в скромность: ну как можно молчать, потупив глаза, когда обладаешь такой красотой?
Я помотал головой, прогнав мысль, что думаю о ней, как о живой. Наверное, это от недостатка общения. Надо бы пойти, поискать хотя бы того толстяка, выйти в кухню, порасспрашивать людей о факультетах. Да, я же и Катю ещё хотел разыскать.
И хорошо бы сообразить поесть.
Изольда в моих руках благосклонно улыбнулась. Я расправил складки её голубого, пышного платья из фаты и шёлка, поправил светлые локоны и вернул в бархатное гнездо, к собратьям по спектаклю. Закрыл чемодан; в комнате резко стемнело. Улыбнулся, сам не зная, чему, вышел, затворил дверь и запер на ключ – два с половиной оборота, замочный максимум.
***
В коридоре пахло сладко, едко и совершенно незнакомо. Ближе к кухне запах усиливался, но он точно не был ароматом еды. Я заглянул в кухню – свет выключен, мрачный силуэт курит в окошко, – повертел головой. Вчера толстяк метнул куриную шкурку из двери напротив – вероятно, там он и живёт. Ничего не случится, если я постучу?..
– Открыто, – крикнули из комнаты. Я помялся на пороге, не решаясь войти так сразу, толкнул дверь… Меня встретил сумрак, прореженный сиреневыми звёздами, и тот самый запах, что шёл с кухни, только ещё более густой.
– Заходи, заходи, – позвали из глубины. – Чё, с плитой-то вчера справился?
О. Надо же, помнит.
– Привет. Слушай, я хотел…
Чего я хотел, сказать не получилось: заиграла музыка. По комнате волнами разошлись протяжные, звонкие удары, словно медной лапкой шлёпали по панцирю черепахи. Медитативная, гипнотизирующая мелодия заливалась в уши, глаза привыкали к темноте. Секунду спустя, сквозь волны музыки и мрака, я различил у окна того самого толстяка – он полулежал на стуле и плавно, в такт мелодии, водил рукой. Другой рукой он держал у рта узкий шланг.
– Эм-м… Прости, что не вовремя…
– Нормально, – успокоил толстяк. – Садись. Ярослав.
– Я не Ярос…
Хотел сказать: я не Ярослав, я Олег. Потом дошло: это он так представился; это он – Ярослав.
– Олег.
– Угостишься?
Я не понял, чем. Подошёл ближе. Толстяк протянул мне тот самый шланг, что держал в руке.
– М-м?.. Хорош.
– Это… что?
– Кальян, – сытым, довольным голосом ответствовал Ярослав. – Ежевичные угли. Будешь?
Так вот чем так сладко воняло!
– Не, спасибо. Слушай, я хотел спросить – ты вчера девочку окликнул, Катю. Она тут живёт?
Ярослав кашлянул, покосился на меня.
– Ещё один кавалер?
– При чём тут кавалер? Просто забыл ей вчера нож отдать.
– Есть древняя восточная традиция: если один другому дарит холодное оружие, то как бы признаётся в чувствах…
– Чушь какая. Никогда не слышал, – чувствуя себя крайне неуютно в этой космической, с лиловыми всполохами и черепашьим шлёпаньем комнате, буркнул я. Ярослав (судя по всему, он был слегка в подпитии; или, вернее, в подкурии) не обиделся. Вздохнул, сунул конец шланга в рот и замолчал. Я тоже молчал, не зная, что предпринять. Вроде как человек расслабляется, отдыхает, чего я полезу со своим. Вроде как меня пригласили: заходи. Угоститься предложили. Вроде как уже ясно, что у Кати кавалеров пруд пруди, и мне с этой толпой, со своей пустотой и сумятицей в голове, точно не тягаться. С другой стороны…