Куклолов
Шрифт:
– Да ладно… Слушай, а помоги, пожалуйста, газ зажечь. Я не…
Хотел сказать «я не местный», но на язык подвернулось:
– Не умею.
– С другого этажа, что ли?
– Д-да. С другого.
Ну, формально так и есть. С семнадцатого.
– Давай. Какую тебе зажигать? Пьезушка есть?
– Пьезушка?..
– Пьезозажигалка. Пистолетик такой, чтобы зажигать. Спичками не очень.
– А… Нет.
– И у меня нет, – расплылся в улыбке толстяк. – Я на кухне не готовлю. Ты попроси у Кати, вон она. Она нормальная,
Девушка, стоявшая у заваленного кастрюлями и пакетами окна, обернулась. Олег подался вперёд и, забыв о собеседнике, как верблюд уставился на Катю. Та близоруко сощурилась, откинула со лба чёлку и глянула на толстяка:
– Чего, Ярик?
– Тут с другого этажа чел пришёл, помоги с плитой разобраться. У тебя же есть пьеза?
Катя вздохнула, вытерла ладони о штаны и кивнула Олегу.
– Давай. Что там тебе ставить надо?
– Ка…картошку пожарить.
– Нарезал уже?
Олег вытащил из-под мышки сковородку, тряхнул кульком, демонстрируя – мол, нет, не нарезал, – тонкий полиэтилен порвался, и грязные картофелины раскатились по светлому кафельному полу.
Он бросился подбирать.
– Нарезал… – донеслось сверху. Катя снова вздохнула, забрала у него сковородку и водрузила на плиту. – Чистить-то умеешь?
Олег дёрнулся, но девушка спрашивала вроде бы без издёвки, хотя и смотрела на него без всякого интереса. При ближайшем рассмотрении она выглядела уставшей, бледной и почти что тощей в огромных штанах и длинной кофте. Но красота и из-под хламиды просвечивает, говаривал отец, и Олег в кои-то веки был с ним согласен. Собрав картошку, он поднялся и ещё раз искоса глянул на Катю. В резком кухонном свете она казалась рыжеватой; большие тёмные глаза цветом походили на ореховый пряник.
Катя в третий раз вздохнула, велела:
– Почистишь – скажешь.
И вернулась к подоконнику, загремела там чем-то.
Олег осмотрел свои руки, испачканные в земле, покосился на большую зелёную кастрюлю в углу и опомнился, что ножа-то и нет.
– А… Катя… Извини, можно нож?
Катя без удивления, не оборачиваясь, кивнула на стол, где среди пачек яиц, обёрток и тарелок блестел узкий синий нож. Олег взял ножик, ухватил картошину и вонзил лезвие в брызнувшую соком мякоть.
– Забавно. Это где тебя так учили картошку чистить?
От неожиданности рука дрогнула, лезвие соскользнуло и прыгнуло на палец; к счастью, неглубоко.
– Ты можешь мне помочь? – выпалил он, думая, что день вместил в себя уже слишком много: натянулся до самого предела, вот-вот лопнет.
Катя поморщилась, и ему в голову пришло, что просто так она время на него тратить не будет.
– Давай в обмен. Я могу тебе часть картошки отдать…
Он имел в виду сырую, но Катя, видимо, подумала про готовую, фыркнула, отобрала нож, стремительно вычистила три картофелины и кинула в раковину. Они ударились о жесть с грохотом и вселенским звоном на всю кухню. Катя и ухом не повела, сунула нож обратно Олегу.
– Мой, режь, доска на столе. Всё, у меня тесто подошло.
И опять загремела у окна, размешивая что-то в огромной чашке. Пока Олег неловко кромсал картошку, Катя поставила на плиту тонкую сковороду, и вскоре в кухне одуряюще запахло горячими, поджаристыми блинами. Олег язык проглотил, да и не он один: народ то и дело оборачивался к плите, заглядывали из коридора…
Стопка блинов быстро росла, а вот дела с картохой были плохи: Олег еле-еле дорезал вторую, порезался и на третью картофелину плюнул: сунул её в кулёк к нечищенной.
– Готово? – окликнула Катя.
– Да.
– Клади в сковородку.
Он сбросил картошку в сковородку и застыл, не зная, что дальше.
– Да что с тобой? Масло-то кто наливать будет? Лопатка есть?
Олег уже десять раз пожалел, что дома не сгрёб всю посуду в мешок и не взял с собой. Дома. Дома. Да чтоб эти слёзы… Он резко утёр глаза рукавом, буркнул:
– Нет.
Катя помолчала. Глянула удивлённо.
– Ты откуда такой? – И сама налила на поверх картошки масло. – Мешай теперь лопаткой вот этой. Посоли. И следи, чтобы не подгорело. На газу быстро.
Уткнувшись взглядом в пол, Олег механически елозил лопаткой по сковороде. Катя, картошка, голод отошли на второй план. Опять показалось, что, если рвануть прямо сейчас – успеет, вернётся.
Терпеть не было сил; он подхватил сковородку, рывком, до скрипа повернул переключатель и погасил газ.
– Не дожарилось же ещё! – воскликнула Катя.
– Ничё… Спасибо…
Держа сковородку на вытянутой руке, забыв на общем столе остатки картошки, почти не видя перед собой, он выбрался в коридор и побрёл к своей комнате.
– Всё в порядке? – окликнули из кухни, кажется, Катя, а может, кто-то другой. Олег мотнул головой и ускорил шаг. Навалившись на дверь, почти упал внутрь комнаты. Сковородка накренилась, половина кривых, недожаренных долек просыпалась на пол. От запаха масла затошнило. Он сунул сковородку в пустой шкаф, захлопнул дверцу, нараспашку открыл окно и встал, вцепившись в подоконник. Где-то на горизонте сверкали те самые небоскрёбы, на которые он ещё утром смотрел из своей родной квартиры. Правда, вид отсюда открывался совсем иной.
– Дауншифтинг, – пробормотал Олег, чувствуя, как горячо и щекотно становится за переносицей. Огоньки за решёткой поплыли вбок, и он понял, что кружится голова. Держась за мебель, добрался до кровати. Сел. Лёг. Закрыл глаза и провалился в темноту – плотную, вязкую, неизмеримо глубокую. Падал и падал, никак не достигая дна, устав лететь. На уши давило, белые всполохи под веками вертелись волчком, тьма сгущалась, а падение всё длилось и длилось. Когда оно кончилось, Олег открыл глаза и понял, что наступило утро.