Куклолов

Стрельченко Дарина

Что я там забыл? Какая такая поэзия?

Что угодно, лишь бы забить тоску.

***

Пока я отыскал вход в библиотеку (какая-то пристройка на задах здания, спереди и с боков – одни окна, дверей нет), пока сдал вещи в гардероб, пока нашёл абонемент художественной литературы – полчаса уже и прошло.

В афишке было указано «пом. двести восемь». «Пом.» – это что? Помойка? Помывочная? Оказалось – помещение: крохотный закуток в компьютерном зале, отгороженный от читальни стеллажами с советской энциклопедией.

Здесь вообще всё было по-советски: ковёр, столы, шторы с узорами, сухие

цветы в вазе. Сначала я думал, что заблудился, явился не туда. Подошёл к кафедре, за которой сидела молоденькая очкастая библиотекарша, но только открыл рот, как услышал из-за угла:

– Ну, дорогие друзья, начинаем ежегодный поэтический вечер! Поблагодарим гостеприимный художественный абонемент, принимающий наш клуб уже который год… Обычно мы собираемся намного скромнее, постоянные члены клуба подтвердят. Но на традиционный Призрачный Февромарт всегда устраиваемся здесь, вот уже девятнадцать лет. На будущий год будет юбилей, и, может быть, мы договоримся с ректором, сможет провести вечер в актовом зале… Пока заглядывать наперёд не будем и начнём наш с вами вечер стихов.

Голос был старческий, дребезжащий, но такой… глубокий. Мерный. Я заслушался. Вздрогнул, когда библиотекарша окликнула:

– Вам что, молодой человек?

– Вечер поэзии – это там, да?..

– Да, да. Идите. Они только начали. Сядьте там с краешку…

Девушка махнула за стеллажи, я обогнул длинный, низкий шкаф и вынырнул из полумрака библиотеки на ярко освещённый островок столов, сдвинутых среди компьютерного зала. Компьютерным его можно было назвать с большой натяжкой: штук пять пожелтевших мониторов с выпуклыми экранами, пучки проводов, аккуратно схваченные синей проволокой, старинные коврики для проводных мышек… Немудрено, что за этими мамонтами никто не работал. Зато за столом народу было полно: больше девушек, но парни тоже сидели. Все они скучились вокруг пожилой женщины с высокой седой причёской – она-то и говорила так понравившимся мне мелодичным, глухим голосом.

Стараясь не привлекать внимания, я сел за крайний стол, слегка отодвинул монитор, чтобы лучше видеть происходящее, и уселся уж было поудобней, когда пожилая председательница, пересказывавшая историю клуба, закончила и заявила:

– А теперь хватит болтать, друзья мои дорогие. Будем читать стихи! Я – как мешок, доверху набитый стихами! На любую тему найдётся стихотворение. Вот и мы с вами сегодня будем читать на любые темы… Начнём, конечно, с собственных. Напоминаю, что в конце мы выберем победителей в состязании авторов и чтецов. Если что-то читаете – участвуете в конкурсе по умолчанию. Если не хотите участвовать, объявляйте это перед чтением… Ну… Кто желает первым?

Я усмехнулся про себя. Какой идиот вызовется первым? Кому вообще не стрёмно свои стихи читать вслух? Состязание ещё устроили… Но, к моему огромному удивлению, круг закопошился. Студенты запереглядывались. Интересно, они все настоящие студенты, или есть как я, бродяжки залётные?.. Надо же, стихи ещё сочиняют. Шепчутся, подталкивают друг дружку, а первый-то так и не вызывается…

– Друзья?.. – подбодрила председательница.

Ну-ну, жди, как же, вызовется кто-то, как бы не…

– Катенька? Конечно, давай, давай. Что ты нам прочитаешь?

Катя –

та самая, вчерашняя Катя! – сидела ко мне ближе всех, но спиной – потому-то я её не узнал. Лихорадочно, стремясь успеть, пока она не начнёт читать, я перебежал за стол напротив, чтобы видеть её лицо. Кажется, она краем глаза заметила движение – покосилась, нахмурилась, но вернулась к разложенными на столе бумажкам.

– Катюша?..

Народ почтительно примолк. Я тоже замер. Кто-то шепнул:

– Про рыб прочитай…

Про рыб? Тут, выходит, и поклонники есть, знатоки творчества?..

– Эдда Оттовна, я про театр кукол. Неконкурсное.

Я вздрогнул. Закружилась голова, дёрнулась тень от настольной лампы. Все звуки остановились; стих шорох страниц, щёлканье мышкой; выключили голоса.

– Я не пойду в театр кукол.

Там что-то… что-то неживое.

Там брошен тюль на чёрный угол,

Там пляшут тени под рукою.

Там алебастровые люстры,

Там фееричные сонаты.

Там танцы, окрики и бюсты,

Там где-то вход в чертоги ада.

Катя читала, седая Эдда Оттовна мерно покачивала головой, а у меня с каждой строчкой переворачивалось что-то внутри. Перед глазами поднималось знакомое закулисье. Оживал отец. Оживали в его руках пыльные куклы.

Щелчок, и судорожно леска

Взлетит, а следом вспрыгнет локоть,

И куклы встанут в арабески,

И куклы живы, кривы, ловки.

Стены библиотеки расступились, столы и люди отошли в тень. Их заменили картины из такого глубокого детства, что до этой секунды я не был уверен, что помню их. Я ощутил свою руку сжатой в огромной ладони отца. Запахло воском, клеем, папье-маше, нагретой на софитах пылью. Я снова был там, с батей, в том театре марионеток, где он нашёл Кабалета.

Покажут нити: мы ведомы.

Нить отзовётся резким смехом.

Завалит окна пудрой снега.

Я не пойду. Там тьма в том доме.

Катя замолчала. Прежде, чем раздались первые хлопки, я бросился вон, выскочил из библиотеки и, задыхаясь, побежал к проходной. До закрытия банка, из сейфа которого отец умолял забрать кукол, оставалось полтора часа. Я успею.

Глава 7. Банк

Олег бежал, как не бегал кросс перед военными сборами в десятом. Задыхаясь, оскальзываясь, яростно дыша ртом. В голове, подгоняя, звучал Катин голос: покажут нити: мы ведомы. Нить отзовётся резким смехом… Ему тоже хотелось смеяться; может быть, сказывались недели напряжения и тоски.

Когда-то покидают нас любые печали. Олег знал, печаль об утраченной жизни не рассеется ещё долго. Но, подвластная услышанному стихотворению, она словно сдала одну из позиций, с хрустом отступила… Он чувствовал: тоска вернётся. Но пока есть передышка, несколько часов, может быть, дней покоя. Кто-то взмахнул рукой, и его временно отпустило. Щелчок, и судорожно леска взлетит, а следом вспрыгнет локоть… Кто-то и его дёрнул за ниточку: накипь на душе разошлась, а тело послушно шевелилось, бежало, впитывало новую жизнь…