Куклолов
Шрифт:
…Наталья договорилась с комендантом общаги, и за тысячу в месяц мне выделили отдельную комнату – несмотря на то, что к Инженерному институту, за которым была закреплена общага, я не имел никакого отношения. Комендантша, крашеная тетёха в синем фартуке, разулыбалась мне, дала мятый пропуск с мутной фотографией и велела с охранниками и жильцами особо не болтать. Так и сказала – с жильцами. Не со студентами. Выходит, тут, кроме меня, и другие нестуденты имеются…
– Ладно, ладно. Ладно.
Говорил, видимо, сам себе, сам себя уговаривал.
Помещение мне выделили на втором этаже с краю – пока шёл, с
Но даже на первый взгляд это общежитие показалась мне куда колоритней его рассказов. Приземистое четырёхэтажное здание, безликие окна, мрачный вход. На первом этаже – бирюк-охранник, пустота и Сайлент Хилл. На втором – ещё от лестницы запах горячей пиццы, грязного белья и свежей краски. Несколько ламп в длинном коридоре перегорели, и в полумраке я споткнулся о железяку. Полетел, выставив ладони, приземлился на панцирную кроватную сетку. Когда сверху пришмякнулся пудовый рюкзак, сетка жалобно заскрипела. Дверь напротив открылась, и в освещённом проёме показалась лохматая девка в длинных штанах. Крикнула:
– Хорош шуметь, люди спят!
Люди, видимо, действительно спали: кроме этой девки на всём этаже я не встретил больше никого. А может, все были на парах. Часы показывали начало второго, но за окнами висела плотная войлочная мгла, по-прежнему шёл дождь, и казалось, что на дворе девять вечера. Я навалился на крайнюю дверь коридора; хрупнув, повернулся ключ, и я оказался в своём новом доме – узком, длинном, как старый советский пенал. Всё ещё стоя на пороге, зашарил по стене в поисках выключателя. Внутри стояла жуткая духота; я пошёл к окну и шагал, шагал, минуя кровать, тумбочку, шкаф, стол, а комната всё не кончалась. Я шёл, как в матрице; зарешёченное окно, в которое, пробиваясь сквозь прутья, тыкались ветки, никак не приближалось. Я схватился за столбик двухъярусной кровати, подтянулся, перехватил другой рукой подоконник и наконец вцепился в ручку окна. Повернул, распахнул – в комнату ворвался стылый уличный воздух с капельками дождя. Я затащил внутрь сумки, сел на матрас, брошенный поверх такого же панциря, на какой я наткнулся в коридоре.
Яркий свет длинной офисной лампы слепил глаза, но отсюда, с нижнего яруса, было получше, посумрачней. Я посидел, зажмурившись. Потом из-под ладони оглядел комнату: белые стены с розетками, пустой стол, под ним тумба. Подоконник весь в каких-то пятнах, хотя окна свеженькие, ещё в заводских наклейках.
Тут резче, чем в коридоре, пахло краской и штукатуркой. Судя по клокам пыли в углах, после ремонта в этой комнате вообще никто не жил. Ладно. Буду первым.
– Ладно, ладно. Ладно…
Не знаю, сколько я просидел. Когда встал – по ногам разбежались мелкие иголки, рука занемела. Надо было что-то делать, разложить сумки хотя бы. Пойти в банк, разобраться с куклами. Записаться к юристу, узнать, что насчёт тех маминых счетов. Добраться до магазина купить чайник – я даже не додумался взять из дома. Не возвращаться же теперь – там, поди, семейство уж вовсю обосновалось…
В общем, дел было – уйма. Я сделал круг по комнате, погасил свет и снова сел на кровать. Встал. Закрыл окно. Лёг. От подушки пахло сухим и затхлым. Я подмял её кулаком, вытянул из рюкзака футболку и накинул сверху. Стало терпимо. Отвернулся к стене и закрыл глаза.
Какой бесконечный, бесконечный день…
…Проснулся от урчания в животе; в комнате стоял мрак, только далеко за окном мелькали, расплываясь, огоньки светофоров. Очень хотелось жрать. С утра я только чаю выпил, потом, пока общался с арендаторами, было не до того. Пришёл в общагу и уснул. И проспал… сколько… ба-атюшки мои, пять часов проспал…
Где-то в рюкзаке лежало печенье, я достал, съел, но оно только ещё больше раззадорило аппетит. Я потряс рюкзак над кроватью, вываливая содержимое, обулся, накинул куртку и вышел в коридор. Надо разведать, где тут продуктовый…
В голове по-прежнему царил хаос; умом я понимал: начиналась другая жизнь, и пути назад не то чтобы нет – самого назад больше не существует. Но сердце требовало сейчас же выйти вон, сесть на метро и гнать домой. Я прямо видел – сквозь общажный коридор, сквозь пар, вырывавшийся из дверей кухни – наши окна. Видел машущую мне маму – расплывчатый силуэт в стекле семнадцатого этажа. Какой-то частью себя искренне верил, что если вернусь, если сейчас рвану домой, если успею до полуночи – обязательно всё вернётся, обязательно всё будет, как прежде…
Пустое это дело – плакать на холоде.
Я сбежал по кривым бетонным ступеням и через пустырь направился к скоплению огней – на противоположной стороне шоссе мигали вывески кафе и шаурмичных. Среди забегаловок я отыскал круглосуточный минимаркет и встал у витрины с готовой едой. С одной стороны, это точно будет съедобно. С другой – цены больно кусачие… Первое время придётся, наверное, экономить. Слишком плохо я представляю, что будет дальше, на что придётся тратить… Может быть, и поступать придётся платно в сентябре.
Я вздохнул, отвернулся от прилавка с сэндвичами и пюре и пошёл к лоткам с овощами. С борщом, конечно, вышло не очень, но пожарить картошку-то я смогу: у меня даже сковородка имеется. В чехле из-под коньков.
Глава 5. Катя
Олег выглянул из комнаты, когда сумерки за окном уже окончательно сменились чёрной тяжестью ночи. Судя по всему, в общаге в это время жизнь только начиналась. В коридоре появились люди, распахнулись, показывая нутро комнат, двери, донеслись откуда-то гитарные переборы, а из кухни запахло нормальной, домашней едой. Коридорные лампочки вкрутили, и на кровати, об которую он запнулся днём, обнаружилась целая орда студентов. Лиц было не различить, но они липли гроздьями; кто-то сидел на матрасе, кто-то – прямо на полу. Тут же валялись тетради, пеналы, провода наушников и зарядок…
Со сковородкой под мышкой, кульком картошки в руке и телефоном в кармане Олег заглянул в кухню и тут же отскочил: мимо, задев его по щеке, пролетела влажная куриная шкурка. Ударившись в стену, шкурка мягко сползла по кафелю в огромный мусорный бак. Олег выдохнул, обернулся и врезался в толстяка, который тут же принялся извиняться:
– Прости, братан, я курицей не целился… В мусорку хотел… Прости.
Олег помотал головой, решил, что в первый день затевать ссору не стоит, и, быстро оглядев толстяка (вроде не опасен), махнул рукой: