Кукловод
Шрифт:
Величко развалился в кресле напротив телевизора, уставился в светящийся экран пустыми глазами. Галина вошла в комнату, села на диван и стала размазывать по лицу какую-то дрянь с тошнотворным запахом. По телеку передавали дневную сводку криминальных новостей. Молодой напомаженный охламон в милицейской форме сообщил, что жильцы дома по Изумрудной улицы были потрясены жестоким убийством своих соседей. Мужа и жену зарезали прямо в прихожей их квартиры. Видимо, хозяева, вернувшись домой в неурочный час, застали грабителя на месте преступления.
Хмурый пожилой опер, у которого съемочная группа взяла интервью, сообщил, что отрабатывается сразу несколько версий. Одна важней другой. Затем последовало лирическое отступление. Показали потрясенных соседей, ахи, охи, сопли и стоны. «Погибшие были чуткими отзывчивыми людьми, – говорила пенсионерка с красным носом. – Я часто заходила к ним за солью. И они никогда не отказывали. Все время наливали мне. То есть давали мне соль. Или спички».
– Да, теперь тебе придется спички за свои деньги покупать, – усмехнулся Величко. – Такая трата. Такое неудобство.
Галина отложила в сторону свою вонючку под названием крем, поднялась с дивана, остановилась сзади Величко и выразительно шмыгнула носом. Это шмыганье носом могло означать лишь одно: Галина собиралась сообщить какую-то очень важную вещь. Она погладила Величко по голове, потрепала его волосы и, наконец, разродилась:
– Вася, ты должен пойти и во всем сознаться, – сказала Галина каменным голосом. – Чистосердечное признание облегчает… То есть смягчает… Ты должен…
Величко не огрызнулся, вздохнул ей в тон. Вот и пойми бабью логику. Вчера она была готова надеть на палец колечко, снятое с еще теплого трупа. А сегодня: ты должен сознаться и покаяться. Нет, эту логику мужчине понять не дано. Это выше человеческого понимания.
– Да, да, Галя. Сейчас я как раз об этом и думаю. Пойду и сознаюсь. А что мне терять? Через десять, ну, пятнадцать лет выйду еще не старым человеком. Не совсем старым. И ты еще будешь в полном соку. В соответствии.
– Вася, я говорю совершенно серьезно.
– И я серьезно, – кивнул Величко. – Ночью сегодня об этом думал, глаз сомкнуть не мог. Мальчики кровавые, девочки кровавые. И все такое в глазах. Нельзя с этим жить.
– Васечка…
– Только к тюрьме приготовиться надо, не на курорт собираюсь. Там в ванную я белье бросил. Простирни на скорую руку. А я другими делами займусь.
– Хорошо, Вася.
Вот единственные разумные человеческие слова, которые он услышал за последний день. А может, месяц. Когда Грибова вышла из комнаты, Величко еще некоторое время машинально переключал телевизионные каналы. Какую чертовню показывают. Взглянув на часы, решил, что пора потихоньку собираться в дальнюю дорогу.
Смеркалось, когда Акимов подъехал к своему дому. Поднялся на второй этаж, открыл дверь. Включил в кухне верхний свет и задернул занавески. Он не снял ботинки и куртку, все равно сейчас снова уходить.
Джек не встретил хозяина еще в прихожей, как прежде. Только сейчас, поскуливая, вошел в кухню, задрал кверху острую бело-желтую морду. Акимов вытащил из спортивной сумки, положил на стол и раскрыл пакетик с нежным говяжьим фаршем. По кухне поплыл запах парного мяса. Джек облизнулся, сел рядом со своей миской, ожидая угощения.
В пакетике фарша грамм триста, но Джек не съест и третьей части.
Четыре месяца назад собака стала издавать странные звуки, похожие на овечье блеянье. Через пару дней Акимов заметил другую странность. Джек долго пил воду из миски, а воды почему-то не убавлялось. Акимов отвел Джека в ближайшую лечебницу.
Пожилой врач ветеринар с седыми отвислыми усами оказался внимательным человеком. Он ощупал пальцами собачье горло и печально покачал головой. Затем написал на бумажке адрес ветеринарной академии, передал бумажку Акимову. «Если хотите, обратитесь туда, – сказал врач. – Я могу ошибаться, но я не ошибаюсь. У собаки рак пищевода. Она умрет месяца через четыре. От сильных болей и от истощения. Опухоль уже большая, пища почти не поступает в организм».
«Что вы посоветуете?» – сердце Акимова сжалось до боли. «Усыпляйте собаку, – врач пожал плечами. – Зачем мучить животное?» «Я сперва все-таки проконсультируюсь, – ответил Акимов. – Вы же сами сказали, что можете ошибиться».
Акимов выложил в миску говяжий фарш, ушел в комнату. Он не мог смотреть, как Джек будет давиться не проходящим через горло фаршем.
Акимов долго возился возле шкафа, собирая в дорогу сумку. Отсортировывал те тряпки, что возьмет с собой. Остальное пусть остается. Завтра он уедет. И в эту квартиру вернется не скоро, а может, не вернется никогда. Кажется, все. Вещи собраны, в комнате чистота, даже пыль с зеркала вытерта.
Старик ветеринар не ошибся. Откладывать с Джеком больше нельзя. Надо все кончить сегодня, другого времени не будет.
Акимов вернулся в кухню. Полчаса прошло, а Джек не съел и ста граммов фарша. Акимов присел на корточки, обнял собаку за шею.
– Ничего, дружище. Говорят, у собак, как у людей, есть другая, следующая жизнь.
Акимов поднял собаку на руки. За последние две недели Джек сильно похудел, весил не как пяти-годовалый взрослый пес, а как восьмимесячный щенок. Акимов донес Джека до прихожей, вышел на лестничную клетку. Пинком ноги захлопнул дверь.
Он положил собаку на заднее сидение. До ветеринарной лечебницы всего четыре квартала. Акимов ехал медленно.
В смотровой его встретил не старичок с усами, а здоровый молодой врач с косоватым ускользающим взглядом. В коротком халатике с засученными рукавами, обнажавшими плотные жилистые предплечья, он напоминал рубщика мяса. Выслушав Акимова, сказал, что все сделает в наилучшем виде.
– Слушай, уколи его морфином, – попросил Акимов. – Пусть хоть кайф словит перед смертью. Я заплачу, сколько надо.
Молодой врач усмехнулся.
– К морфину у собак иммунитет. Чтобы убить такую собаку, нужно десять ампул. От пяти ампул ваш Джек только опьянеет.