Куколка для монстра
Шрифт:
– Да. Да. – Минутная слабость прошла, и капитан снова стал собой. Он даже устыдился душевного порыва. – Это точно. Штучка вышла еще та. Что теперь?
– Теперь – последний акт.
– Может быть, отыграем его ближе к вечеру и ближе к Лещу? Тебе же придется часа четыре мотаться, а если еще с простреленным плечом… – он снова сбился на жалость.
– – .Все должно быть правдоподобно. Ты же сам говорил, что он работал у югов в полевом госпитале. Свежую рану всегда можно отличить даже не специалисту. А и рана, и потеря крови – все должно быть достоверным.
Теперь он не сопротивлялся. Он поднялся с матов и, не глядя на меня, пошел к двери. И, уже взявшись за ручку, сказал, не оборачиваясь:
– Знаешь, Анна, я начинаю тебя бояться.
– Неужели ты можешь кого-то бояться? Ты?!
– Я даже представить себе не могу, что будет, когда ты заматереешь.
– Да ничего не будет. Стану только более изощренной сукой, только и всего. С меня штраф за «суку».
Он ничего не ответил. Он вышел из спортзала, плотно закрыв за собой дверь, как будто бы захлопнул дверь в собственную душу.
Я лежала на матах и смотрела в высокий, отделанный деревом потолок. Боль билась во всех клеточках, а вместе с ней поднималось неведомое мне чувство охотничьего азарта, жажда помериться силами не только с Лещом, но и со всем миром. На моей стороне только я сама, но и этого будет достаточно, чтобы победить…
Через двадцать минут я уже была на ногах. Каждый шаг давался с трудом, но теперь мне было наплевать на боль. Лапицкий уже ждал меня в тире, бесцельно вертя в руках «Макаров». Я сама настояла на тире, где живой мишенью будет именно несчастная секретарша. Снисходительный дружеский выстрел с близкого расстояния не устраивал меня.
Морщась от боли во всем теле, я встала под мишенями, а Лапицкий сосредоточенно, как на тренировке, натянул наушники и поднял пистолет.
– Да ты просто Вильгельм Телль, – не удержалась от подколки я. – Извини, яблока нет, есть только я.
– Не боишься, что сейчас пристрелю тебя и вся твоя карьера закончится, не начавшись? – неожиданно зло бросил он.
– Сейчас уж точно не пристрелишь, – я была спокойна, – потом, может быть. Но это уже будет другая история. Давай.
В который уже раз за сегодня я понукала его! Он снова поднял пистолет и подержал его на весу. Прямо на меня смотрело равнодушное маленькое отверстие, вороненый тоннель в другой мир, где уже были люди, которых я знала. Холодок пробежал по моему позвоночнику, и мне захотелось выйти из циничной и безжалостной клетки, в которую я сама себя загнала… Не давая разрастись этому чувству, я снова крикнула:
– Стреляй же!..
– Не могу, – он растерянно смотрел на меня, на пистолет, – я не могу этого сделать.
– Стреляй же!
Видимо, я переоценила свои силы, страх уже наступал, он побеждал боль, он легко клал ее на обе лопатки, еще минута, и он водрузит флаг над поверженным городом моего мужества… А мне еще нужно успеть повернуться к нему спиной, чтобы выстрел настиг меня сзади, бедную секретаршу, так чудесно спасшуюся от преследования, чтобы довести правдоподобие ситуации до абсурда.
– Стреляй, сволочь! – Я не выдержала. – Со своей
Это был запрещенный прием, но он сработал безотказно: подняв пистолет, капитан навскидку, не целясь, выстрелил. Плечо залило огнем, я упала и на секунду потеряла сознание.
Очнулась я только тогда, когда надо мной склонился капитан с перекошенным от страха лицом.
– Все в порядке, – прошептала я, хотя плечо жгло так, как будто по нему водили раскаленным утюгом.
– Нужно остановить кровь, сейчас я перевяжу тебя… – Он бегло осмотрел рану и принялся зубами разрывать пакет, который прихватил, видимо, тогда, когда бежал ко мне. – Пуля прошла навылет, ничего не задето… Чистая работа.
– Профессионал. Ворошиловский стрелок. Горжусь тобой, – сквозь сжатые зубы сказала я.
– Я ведь мог убить тебя.
– Нет. Не мог.
– Что ты кричала мне? – Опять в самой глубине его глаз угнездилась знакомая мне застаревшая ненависть.
– Если не слышал – ничего. Если слышал – все это не правда.
– Ты говорила об Ольге… О моей жене.
– Я ничего не знаю о твоей жене.
– А Олег? Ты что-то вспомнила?
– Нет. Просто нужно было как-то заставить тебя шевелиться…
– Ты рисковала. Я мог бы разнести тебе голову. И я это сделаю, если будешь использовать запрещенные приемы.
– Я всегда буду использовать запрещенные приемы, – почему-то теперь, после выстрела, мои собственные ненависть и сила окрепли настолько, что могли сразиться с его силой и его ненавистью ко всему миру, – и ты это знаешь, как никто.
– Да. Я это знаю. Потерпи немного, сейчас я тебя перевяжу…
– Но не бинтами же, герр капитан, – я почему-то вспомнила старую присказку шофера Виталика, которая покорно пришла за мной из той жизни, где я была только растением с собственной отдельной палатой. – Соображать надо, говорю вам в который раз. У меня никаких бинтов быть не может, я же испуганная секретарша, а не заведующая травматологическим отделением. Рвите блузку.
Совершенно деморализованный, он вытащил блузку из юбки и неумело, зубами, оторвал тонкую неровную полоску ткани. Это оказалось хлипкой преградой. Через минуту рукав полностью пропитался кровью и разбух.
Боль была нестерпимой, но я все же приспособилась к ней и не потеряла способности соображать.
– Ну все, – попыталась я улыбнуться капитану. – Предварительные изыскания проведены неплохо. Теперь отправляемся на охоту. Где мой «Кадиллак»?
– Безумная женщина, – капитан покачал головой. – Ты просто безумная женщина, тебя лечить надо, а не на какие-то задания отправлять. Помочь подняться?
– Я сама. Я все делаю сама.
С сегодняшнего утра мы как будто поменялись ролями: я диктовала условия. А капитану приходилось только соглашаться. Он как будто обмяк и отпустил поводья. Если бы сегодня мне не предстояла самая главная встреча в моей жизни, – встреча, которая поможет мне понять, чего же я действительно стою, – я бы купила водки и напилась на радостях.