Куколка для монстра
Шрифт:
Все-таки я тебя поломала, мальчик, я нашла на тебя управу. И не в постели даже, это была бы дешевая победа. Нет. Я буду заниматься твоим делом, и буду делать его лучше тебя. Я буду подставлять всю эту высокопоставленную, погрязшую в грязи шваль, я буду сталкивать ее лбами, я буду шантажировать ее, я буду играть на ее слабостях, я буду заставлять ее пороки греться на солнце, я буду обладать той властью, которая тебе и не снилась, капитан!..
То смутное, неопределенное, яростное влечение, которое я испытывала к капитану, исчезло как дым. Я не удерживала его, потому что
Ноздри мои трепетали, здоровый глаз весело смотрел на Лапицкого: так нестерпимо весело, что он даже опустил ресницы.
– Что с тобой происходит, девочка, не могу понять.
– Избил, прострелил плечо – и еще спрашиваешь, что со мной происходит? Да ты большой оригинал, Костя Лапицкий.
Он взял лицо в горсть, взглянул на меня сквозь пальцы и произнес задумчиво:
– Нет, не то… Я тебя никогда такой не видел.
– Какой?
– Такой… Такой полной жизни. Такой красивой. Неужели все это так возбуждает тебя?
– Возбуждает – это пошлое слово. Но оно, пожалуй, подходит. Пусть будет – «возбуждает». Я только сейчас начинаю жить. А я знаю, что такое «не жить». Ты не знаешь, а я знаю…
Ай да Костя, в чутье тебе, подлецу, не откажешь. Звериная интуиция.
– Я знаю, что такое «не жить». Сегодня утром убили человека. Убили ни за что, хотя он мог счастливо прожить жизнь, жениться на библиотекарше и даже дождаться внуков. Копал бы себе картошку на даче, телевизор бы смотрел по вечерам, сериал «Секретные материалы». Но он лежит сейчас в морге с дыркой в голове, потому что ты придумала эту комбинацию. Только ты.
– Ну, ты тоже приложил руку к этому убийству, – теперь мысль о несчастном Егоре Самарине лишь глухо царапнула меня. – Думаю, это не единственное убийство, к которому ты ее приложил. Покойный несчастный Фигаро мог бы многое рассказать по этому поводу. Я по сравнению с тобой – жалкая дебютантка.
– Если так будет продолжаться дальше, ты очень скоро станешь примой, – он сжал челюсть и загонял желваки по щекам.
– Только на это и надеюсь, друг мой. Пойдем…Когда мы вышли из тира, все встало на свои места:
Лапицкий снова стал самим собой – надменным и фанатичным мозговым центром. Мне же отводилась роль правой, хотя и раненой, руки.
– Довезу тебя в этой колымаге до города, – Лапицкий кивнул на старушку «Оку». – Отдохнешь, потому что потом тебе трудно будет вести машину с раненой рукой. Там тебя возьмут под наблюдение наши люди. Подъедешь к его дому, у него квартира возле Курского, адрес ты знаешь. Позвонишь от подъезда, там телефон-автомат, он исправен. Ну а дальше, как договорились. Ты поняла?
– Да.
– Тогда с Богом.
– Вот только Бога, пожалуйста, не поминай.
– Ладно, тогда к черту. – Он осторожно поцеловал меня в покрытый испариной лоб, как будто прощался, хотя нам предстояло провести вместе еще несколько часов.
– Вот это тебе больше идет.
– Ты все-таки сука, – сказал он с восхищением.
– С
– Получу, когда вернусь…
…Я была полностью измотана. Сидя за рулем «Оки» в маленьком переулке возле Курского вокзала, прикрывая раненое плечо, я уже несколько раз впадала в полузабытье. Ничего нового в нем я не увидела – те же смутные обрывки лиц, которые невозможно вспомнить, те же смутные обрывки фраз, которые невозможно воспроизвести. Лицо погибшего больше месяца назад Фигаро накладывалось на лицо убитого сегодня Егора Самарина, которого я никогда не видела. Мои мертвецы не хотели покидать меня, они терпеливо ждали. Я тоже ждала. Я уже успела приспособиться к раненой руке, я даже нашла удобное положение: чуть вытянуть ее вдоль тела и прижать к груди. Дневная кровь запеклась и теперь коркой, как нимбом, окружала рану.
Тело саднило от синяков, заплывший глаз ничего не видел и слезился, да и легкое сотрясение мозга давало о себе знать, – временами я даже с отчаянием думала, что переоценила свои силы. Я была совершенно одна, хотя знала, что совсем рядом, в каких-нибудь двухстах метрах, стоит машина людей Лапицкого, которые наблюдают за мной. Я даже знала марку машины: ничем не примечательная серая «девятка».
Такая же, какая была у Фигаро.
Теперь, предоставленная сама себе, я вдруг вспомнила о нем. Об убийстве Кожинова целую неделю говорила вся Москва. И не столько о самом Кожинове, сколько о несчастном Олеге Куликове.
Чертов капитан как в воду глядел: если бы истории любви Марго и Кожинова не было, ее стоило бы выдумать. Продажные журналисты сделали все, чтобы превратить банальное заказное убийство в романтическую драму с двумя смертями в финале. Но не только у журналистов, а и у следователей не было никакой другой версии: убийство из ревности, в котором замешаны молодой гений и культовая актриса нескольких поколений, устраивало всех. Марго, единственная оставшаяся в живых участница трагедии, едва оправившись от потрясения, была вынуждена уехать в Прагу, куда ее уже давно звали работать. Самым поразительным было то, что за день до отъезда ее видели на могиле Куликова, о чем и сообщили почтеннейшей публике в воскресном светском приложении одной крупной газеты. Марго оставила там три роскошные розы. На стебель одной из них был надет серебряный перстень – жест, достойный великой актрисы…
О Кожинове говорили меньше всего.
… Морщась от боли, я отогнула рукав и посмотрела на часы – почти полночь. Что-то задерживается наш телемагнат, так можно и подохнуть от потери крови, чего доброго… От непроходящей боли мне все время хотелось плакать, и я злилась – на себя, на Лапицкого, на Михаила Юрьевича Меньших по кличке Лещ. Только не поддаваться слабости, не дать себе окончательно власть в забытье.
Я не впала в забытье, я пыталась держать себя в руках. И когда силы уже совсем оставили меня, серая «девятка», следившая за мной, дважды мигнула фарами.