Кулинар
Шрифт:
Впереди тамильца сидел мужчина с жирной шеей, чья голова постоянно клонилась набок. «Коллега», — подумал Мараван, уловив исходящий от него кухонный запах. Мараван обладал чувствительным носом и стремился к тому, чтобы, даже возвращаясь с работы, ничем не пахнуть. Его сослуживцы пользовались туалетной водой и лосьонами после бритья. Он же хранил свою одежду в шкафчике, в специальном пакете от моли с застежкой-молнией, и по возможности пользовался душем в раздевалке для персонала.
Только один кулинарный запах нравился Ма-равану. Но он был не из этой страны, из кухни Нангай. Когда она бросала в горячее кокосовое масло девять листочков карри, сорванных для нее Мараваном с росшего под окном деревца, комната наполнялась ароматом, который можно было вдыхать бесконечно.
То же с корицей. «Корицы клади всегда чуточку больше, чем нужно, — наставляла его Нан-гай. — Она приятна на запах и на вкус, полезна для пищеварения и недорого стоит».
Тогда Нангай казалась Маравану древней старухой, хотя ей было не больше пятидесяти пяти лет. Его бабушке она приходилась сестрой. Обе женщины бежали вместе с Мараваном и его братьями и сестрами в Джафну 5после погромов восемьдесят третьего года в Коломбо, когда родителей Маравана заживо сожгли в их собственной машине. Мараван, младший из четверых детей, много помогал Нангай на кухне. Они готовили разные блюда, которые старшие дети продавали на рынке в Джафне. Все необходимое для жизни из курса средней школы Мараван тоже узнал на кухне от Нангай.
Когда-то она работала поварихой в одной богатом доме в Коломбо. Потом открыла небольшой ресторан на рынке, быстро ставший популярным и приносивший ей небольшой, но стабильный доход.
Кроме обыкновенной еды для ресторана, Нан-гай готовила и особые блюда, по специальным заказам от клиентов, стремящихся сохранить свои имена в тайне. В основном для супружеских пар с большой разницей в возрасте.
И до сих пор, когда Мараван жарил или подсушивал на сковороде свежие листья карри, перед его глазами возникала худенькая женщина, чьи волосы и сари навсегда пропитал этот запах.
На следующей остановке в салон вошли два человека и никто не вышел. Когда дверь захлопнулась, пассажир, сидевший впереди Маравана, очнулся и вскочил с места. Но трамвай уже тронулся. Толстяк отчаянно дергал дверную ручку и колотил в стекло. Потом громко выругался и с упреком посмотрел на Маравана.
Тот отвернулся к окну. Дождь еще не кончился. Косые ручейки на стекле отражали огни большого города. Возле ночного клуба стоял молодой человек, раскинув руки и подставив лицо дождю. Его товарищи, укрывшиеся в нише стены, курили и смеялись над ним.
Романтически настроенные бродяги сошли на ближайшей остановке. С ними и пропахший кухней толстяк. Мараван видел, как он перебежал улицу по направлению к трамвайной остановке на другой стороне и с недовольным видом уселся на скамейку.
В салоне оставалось совсем немного пассажиров, судя по всему, эмигранты. Они дремали или о чем-то думали, и только одна молодая сенегалка весело болтала по мобильному в полной уверенности, что ее никто не понимает. Вскоре вышла и она. Мараван видел в окно, как она бежала по улице, все еще смеясь и не прерывая разговора.
Теперь тишину в салоне нарушал лишь голос, объявляющий остановки. Через одну сошел и Мараван. Он раскрыл зонт и побрел дальше в направлении двенадцатого маршрута. Трамвай проехал мимо. Его освещенные окна удалялись, пока не превратились в лучистые звездочки в темноте мокрой улицы.
Холодало. Мараван поплотнее укутался в шарф и свернул на Теодорштрассе. По обе стороны высились серые ряды домов, в свете фонарей блестели мокрые автомобили, горели вывески: «Азиатская кухня», «Бюро путешествий», «Секонд-хенд», «Денежные переводы».
Мараван остановился перед коричневым многоэтажным домом постройки пятидесятых годов, выудил из кармана связку ключей и свернул в проход между двумя переполненными мусорными контейнерами по направлению к подъезду.
Войдя в дверь, он остановился у стены с множеством почтовых ящиков и открыл тот, на котором была прибита табличка: «Мараван Виласам».
В ящике оказалось письмо, судя по почерку на конверте, от его старшей сестры; рекламный буклет какой-то фирмы, занимающейся трудоустройством уборщиц; листовка антиэмигрантской партии и каталог магазина кухонной утвари. Последний Мараван открыл тут же и пролистывал, поднимаясь в свою квартиру на третий этаж. Две небольшие комнаты, крошечную ванную и необыкновенно просторную кухню с балконом связывал воедино коридор, устланный потертым линолеумом.
Мараван зажег свет. Прежде чем переступить порог гостиной, он прошел в ванную и вымыл лицо и руки. Потом разулся, положил почту на стол и спичкой зажег фитиль дипама — глиняного светильника на домашнем алтаре. Мараван опустился на колени и, сложив ладони, поклонился Лакшми — богине красоты и достатка.
В квартире было холодно. Тамилец присел на корточки перед масляной печью и повернул тумблер, который, двигаясь в обратную сторону, щелкнул пять раз, прежде чем огонь загорелся.
Потом он снял кожаную куртку, повесил ее на один из двух крючков в коридоре и направился в спальню.
Обратно Мараван вышел в рубахе из батика, саронге* в сине-красную полоску и сандалиях. Сев у печки, он развернул письмо от сестры.
Новости были неутешительными. На контрольно-пропускных пунктах Шри-Ланки задерживали транспорт. В феврале-марте лишь немногие грузовики с продовольствием достигли района Килиноччи. Цены на основные продукты питания, лекарства и топливо выросли неимоверно.
Мараван положил письмо на стол. Его мучила совесть. Вот уже три месяца прошло с тех пор, как он последний раз приходил в «Баттикалоа-Базар», ближайший тамильский магазин, чтобы передать хозяину-соотечественнику деньги для сестры. Четыреста франков, или тридцать семь тысяч восемьсот рупий, за вычетом комиссионных.
Он зарабатывал почти три тысячи франков. И, несмотря на то, что жил один и немного — всего семьсот франков — платил за аренду квартиры, после уплаты страховых взносов и всех налогов денег оставалось только на еду. Точнее, на ее приготовление.
Кулинария была для Маравана не просто профессией. Она составляла его главную страсть. Еще живя с родителями в Коломбо, он проводил целые дни на кухне Нангай. Мать с отцом работали в одном из крупнейших отелей города: он — портье, она — горничной. Все свободное от школьных занятий время дети находились под присмотром бабушки. А Маравана, еще не достигшего школьного возраста, Нангай часто брала с собой на работу, чтобы дать сестре возможность спокойно заниматься домашними делами и ходить в магазин. На кухне в богатом доме Нангай помогало шесть поварих. У одной из них всегда находилось время поиграть с малышом.