Культура бескультурных народов
Шрифт:
Наконец, последним элементом культуры является наше господство над животным. Собака, как прирученный спутник человека, встречается у всех народов. Во многих местах, кроме нее, есть несколько других прирученных животных, а у австралийца собака осталась и по нынешний день единственным домашним животным.
Перечисленные элементы культуры составляют общую всем народам «материальную» культуру; мы видим, что этих элементов далеко не мало, так как они охватывают почти все отрасли человеческой хозяйственной жизни.
От обзора соответствующих культурных благ духовной жизни здесь лучше отказаться: нам еще придется обстоятельно заняться этим предметом, но значительно позже. Для характеристики того, как поразительно широка и эта область, отметим, что «духовные» элементы культуры не затрагивают в широкой области нравов и обычаев лишь немногих черт человеческой жизни: они глубоко вдаются в область социальных инстинктов человека, от первых зачатков общественности до элементов образования государства; далее, они охватывают первые проявления правового чувства
Рис. 18. Рисунок бушменов на скале в Капской колонии. Изображена охота на страусов. Охотник подкрадывается к стаду.
Стройные животные мирно, с уверенностью в полной безопасности, занимаются поисками пищи. Неожиданно к ним присоединяется новый экземпляр, у которого, при внешнем сходстве с ними, есть что-то, обращающее на себя внимание; его ноги необычайно коротки, походка не вполне страусообразная, а на груди странного существа какой-то непонятный нарост. С любопытством и некоторой тревогой (два страуса готовы даже обратиться в бегство) все стадо уставилось на пришельца. В следующий момент вся картина резко изменится; со свистом полетят стрелы одна за другой в искусно обманутых птиц; бешеным галопом понесутся они в разные стороны, чтобы вскоре погибнуть от смертоносного яда отравленных стрел.
Картина эта — во всех отношениях произведение образцовое: она в высшей степени реальна и в то же время полна драматизма и движения. А между тем она принадлежит художнику такой расы, которую мы привыкли ставить на самую низкую ступень человеческой культуры. Это обстоятельство могло бы, пожалуй, укрепить предположение, что обладание такими художественными навыками, наряду со многим другим, распространено среди большей части первобытного человечества. Можно предположить, что они были всеобщим достоянием человечества на той ступени его развития, которая соответствует культуре нынешнего бушмена. Однако, в такой общей форме предположение это не отвечает истине; во всяком случае, трудно привести доказательства для его подтверждения. Правда, этнографы считают австралийцев и эскимосов также изумительно точными рисовальщиками животных и людей; за последнее десятилетие наука о доисторическом человеке причислила сюда и палеолитических обитателей южно-французских и испанских речных долин, а также северного предгорья Альп: они также были искусными художниками и скульпторами животных; но у главной массы дикого человечества мы находим теперь, несомненно, более низкую ступень развития живописи. Тем не менее, ни одна группа нашего рода, кажется, не лишена совершенно художественных наклонностей; где нет способности к самостоятельному свободному творчеству, там наблюдается стремление к несвободному искусству, к орнаменту. Наши музеи народоведения с их обилием разукрашенных предметов — лучшее тому доказательство.
VI. Первые приобретения
Как завидно жилось историку культуры, пока современная эволюционная мысль еще не господствовала над умами и науками! В те счастливые времена человек появлялся перед исследователем сразу, вполне готовым, законченным телесно и духовно; он был так устроен творцом, что мог уже без всякого дальнейшего духовного развития подняться с уровня библейского первого человека до высоты нашей эпохи с ее огромными завоеваниями во всех областях.
Современный исследователь более уже не находится в таком счастливом положении; для него человек столь же изменчив, как и всякий другой вид остального органического мира. Но вместе с тем современный ученый поставлен перед проблемой, от которой историка прежнего времени освобождала библейская догма: он должен установить границу, отделяющую человека от его животного предка и от всего вообще животного мира, как существо высшего порядка.
Первым критерием человеческой природы издавна и всеми признается речь. Однако, элементарные зачатки речи существуют, как известно, и у высших животных; Мюллер-Лиер в своей превосходной книге «Фазисы культуры» насчитывает у кур и голубей по 12 различных звуков; у собак их, будто бы, 15, у рогатого скота— 22, в то время как разговорный запас простолюдина обнимает около 300 слов. У гориллы и шимпанзе, по данным известного американского «обезьяньего профессора» Гарнера, — поставившего задачей своей жизни изучение языка этих животных, — существует около 20 звуков, которые значительно дополняются еще богатой жестикуляцией и живой мимикой. Таким образом, различие между человеком и животным оказывается совсем не столь громадным, как мы обыкновенно предполагаем. По существу здесь и вовсе не было бы различия, если бы человек не
Второе завоевание человеческого рода — орудие. Оно тоже в зачатке встречается в царстве животных; обезьяны из своих древесных крепостей бросают во врага сучьями и колючими плодами, скатывают на него камни, опираются при ходьбе на палки, разбивают скорлупу орехов и других плодов. Ничто никогда не удивляло меня так сильно, как искусство маленького макака в зоологическом саду в Дюссельдорфе, с абсолютной уверенностью разбивавшего круглым камнем орехи, которые кидал ему в клетку сторож; он ни разу не сделал промаха; притом сила удара была так точно рассчитана, что разбивалась только скорлупа, ядро же ореха оставалось нетронутым. Работа наших щипцов для орехов по сравнению с этой ловкостью и уверенностью кажется какой-то беспомощной попыткой разрешить ту же задачу, — даже шагом назад.
Таким образом, коренного различия между человеком и животным в обладании орудиями нельзя видеть; это различие выступило лишь позже. Интересно при этом, что причина нашего прогресса была та же, которая обусловила и развитие нашего языка и разума: выпрямление тела из горизонтального положения в вертикальное.
В этом простом факте поворота продольной оси нашего тела почти на 90 градусов мы видим настоящий поворотный пункт на бесконечно долгом пути развития человеческого рода. Как бы разумно ни было четвероногое, оно, — при горизонтальном положении тела и обусловленном им расположении костей шеи и головы и тяжелом грузе мускулатуры в этой области тела, — никогда не возвысится до членораздельной речи. Лишь тогда, когда череп легко, без особого напряжения мышц, покоится над центром тяжести тела, — т. е. при том положении тела, которое наблюдается у человека — возможно развитие способности речи. Помимо разгрузки мускулатуры при этой «королевской» осанке — королевской, по сравнению с положением тела у животных, обращенных мордой к земле — сюда еще присоединяется и другое, весьма существенное обстоятельство. Только при том положении черепа, какое бывает у нас, мог увеличиться размер мозга, который стал особенно быстро развиваться у человека с момента окончательного установления вертикального положения тела.
Этот поворот тела почти на прямой угол имел и еще одно следствие: человек мог свободно распоряжаться своими передними конечностями. Такая свобода действия передними конечностями не свойственна ни одному животному; нет ее и у тех животных, которые могут иногда передвигаться, сохраняя вертикальное положение тела, метать камни, строить шалаши и гнезда; правда, они могут в течение немногих, коротких мгновений делать из своих «рук» и иное употребление, чем при передвижении тела с помощью четырех конечностей; но в общем эти руки — такие же несвободные органы, как и задние конечности. Несравненно выгоднее положение человека. Некогда, бесконечно давно, он превратил свою унаследованную от предков заднюю хватательную руку в опорную ногу, на которую с тех пор всецело перешла забота о передвижении тела. В этот момент человек совершил по отношению ко всему позднейшему развитию его культуры самый важный и самый чреватый последствиями шаг, какой он вообще мог сделать; отныне он единым ударом освободился от того ужасного ига, которое делает животное вечным рабом окружающей среды, — от ига естественных условий. Когда какой-либо вид животных по тем или иным причинам переселяется из привычной обстановки в новую, с иными свойствами, он остается жизнеспособным лишь в том случае, если сможет приспособить свою телесную организацию к новым условиям: если тут у него появляются новые, необычные для него враги, он должен развить свои естественные органы защиты или улучшить свою способность спасаться бегством; когда он попадает в более холодный климат, он может процветать только в том случае, если органы его окажутся защищенными подушками из жира или тело покроется более густым одеянием из шерсти и перьев. Ничто подобное не связывает человека; борьбу с врагом он ведет при помощи изобретенного им, чуждого его телу, внешнего оружия, которое он держит своими свободными подвижными руками. Если ему приходится защищаться от невзгод климата, он строит себе жилище или создает для тела искусственный покров — одежду. Короче говоря, благодаря своим свободным при всяком положении тела рукам, он получил возможность заменить прежнюю необходимость телесной приспособляемости более совершенной способностью применяться к условиям с помощью приспособлений внетелесного характера.
Антропологи полагают, что можно весьма различными способами восстановить тот путь, который проделал человек от стадии бессловесного (в упомянутом ранее высшем смысле) четверорукого животного до отвлеченно мыслящего и передвигающегося при вертикальном положении тела двурукого человека. Проблемы подобного рода обыкновенно не касаются области этнологии, но они так важны и значительны, что мы не можем не остановиться на них. Я лично считаю наиболее приемлемой теорию профессора Германа Клаатча, хотя бы уже по тому, что она — самая простая. Быть может, именно эта поразительная простота была причиной того нерасположения и вражды, которыми почтили ее многочисленные коллеги деятельного ученого.