Культура древнего Рима. Том 1
Шрифт:
Учение стоиков, и особенно их тезис о взаимосвязи добродетели с познанием, несмотря на свою популярность, видимо, даже в высших классах многим представлялись слишком сложными. Так, Плиний Старший, признавая, что мир или всеохватывающее небо подобает считать вечным божеством, замечает, что исследование его недоступно человеческому уму. Мнения о богах очень различны. Слабое, страдающее человечество создало много богов, частей единого бога, дабы каждый почитал ту часть, в которой наиболее нуждается. Однако неизвестно, принимают ли боги участие в делах людей. Одни верят в Фортуну, другие в случай, третьи в звезду, под которой родились, в назначенную им судьбу, и эта вера все более овладевает как образованными, так и невежественными людьми. Из всего этого достоверно лишь то, что ничто не достоверно и что человек — самое несчастное создание. Все же для жизни полезно и утешительно верить в богов и их близость к людям, и даже в то, что и боги не всемогущи — они не могут, например, уничтожить прошлое пли сделать так, что 10 + 10 не было равно 20 (Plin. N. H., II, 1–5).
Сложность стоицизма, недостижимость их идеала добродетели и мудрости, а также усиливавшееся недоверие к разумности устройства мира, a значит, и к идентичности бога и разума, толкали людей, даже причастных к философии, к иным путям поисков ответов на волновавшие вопросы. Особенно это стало заметно с упадком стоицизма, отразившимся
Пути религиозно-философских и религиозных поисков были весьма разнообразны. Некоторое значение еще сохраняло эпикурейство. Правда, до нас не дошли сочинения эпикурейцев времен Империи, но полемика с ними Эпиктета и Плутарха, а также большое число вдохновленных вульгаризованным эпикурейством эпитафий, призывавших наслаждаться жизнью, так как за гробом ничего нет, или составленных по формуле: «Меня не было, я был, меня нет», показывают, что Эпикур еще имел сторонников. Однако влияние его все более слабело. Те же эпикурейского толка эпитафии отражают не безмятежное и ясное спокойствие, которое рассчитывали сообщить своим последователям проповедники эпикурейства, а все более углублявшийся пессимизм, вызванный мыслью о конечном уничтожении после смерти, лишавшем жизнь смысла и надежды. Но тем же причинам не мог утвердиться и возрожденный Секстом Эмпириком скептицизм, основной вывод которого в области религии сводился к тому, что, поскольку ни одно учение не выдвинуло бесспорных критериев своей истинности, то лучше воздерживаться от каких-либо суждений вообще, а тем более о таком темном предмете, как боги, и жить просто, руководствуясь установленной обычаем и законом верой в богов (Sext. Emp. Phyrron., II, 22; III, 3; Advers. phys., I, 16–34; 44; 49; 61-194).
Воздействие религии, ставшей краеугольным камнем официальной идеологии, не могло быть тогда подорвано ни доводами Секста Эмпирика, ни насмешками Лукиана, тем более, что его представлявшие в карикатурном виде богов сочинения, относились к «религии поэтов», а не к «гражданской религии», поэты же никогда не стеснялись представлять богов со всеми человеческими слабостями, начиная с «Амфитриона» Плавта, поставленного как раз тогда, когда, по свидетельству Полибия, вся жизнь римлян была пронизана почитанием богов. А издевательства Лукиана над всякими суевериями шли в общем русле исконно проводившегося греками и римлянами различия между religio и superstitio (см., например: Plut. De superstitione).
Религиозные искания становятся все более интенсивными. Все возрастающую роль играют всякого рода мистерии, тесно переплетавшиеся с откровениями, будто бы непосредственно получаемыми от божества. Мистерии не были, как мы помним, чем-то новым. С конца Республики и в эпоху Империи большой популярностью среди состоятельных и более или менее образованных людей пользовались мистерии Диониса, о сущности которых можно только догадываться [113] . Они были свободны от крайностей вакханалий, хотя, возможно, в разных местах носили разный характер. Большое значение для посвященных имела идея очищения посвящаемого, разные пифагорейские и орфические спекуляции, символические толкования мифов о рождении Диониса, о его гибели и воскресении, о его тождестве с его отцом Зевсом-Юпитером и его грядущем царстве. Существовали также мистерии Эскулапа (Apul. Apol., 55). К этим традиционным мистериям прибавился ряд других: Исиды и Осириса, Кибелы, Митры, а также менее известные, учреждавшиеся каким-либо проповедником того или иного культа. Благодаря лукиановскому «Александру, или Лжепророку» мы знаем историю возникновения таких мистерий, посвященных Гликону, сыну или новому воплощению Эскулапа, представленному большим змеем. Судя по нескольким найденным на Дунае посвящениям Гликону и Александру (CIL, III, 1021, 1022, 8238)r они здесь приобрели некоторую известность. На Дунае же, в Паннонии и Дакии, в это время распространяется культ так называемого Дунайского всадника. Его памятники — металлические и глиняные таблички с изображением одного или двух всадников, богини, змей, рыб, солнца, луны, деревьев, шкур и голов баранов, мистов, приносящих жертвы или сидящих за общей трапезой, анэпиграфны, и о смысле изображений можно только гадать. Но несомненно, что они относились к мистериям, в которых важную роль играло жертвоприношение барана (криоболии) и очищение верующих его кровью, в них находила отражение идея борьбы со злом, приобщения к надзвездным сферам. Видимо, существовали и мистерии других богов: из ряда сел и городов происходят надписи посвященных (consacrani), хотя и неизвестно, с каким божеством они были связаны.
113
Rostovtzeff M. Mystic Italy. N. Y.. 1927. p. 143; Nilsson M. The Dyonysiac mysteries ol hellenistic and roman ^age. Lund, 1957, p. 37.
Часто мистерии подразделяют на связанные с умирающими и воскресающими богами растительности (Осирис, Аттис, Адонис и т. п.) и с астральными божествами (Митра, Солнце). Но, возможно, их допустимо также подразделить на мистерии, имевшие целью обеспечить индивидуальное спасение на этом и том свете посвящаемых, и на мистерии, связанные, кроме того, и с некими общими эсхатологическими чаяниями. К последним можно, видимо, в какой-то мере отнести мистерии Диониса и мистерии Митры. Митра рассматривался как посредник между высшим божеством, бесконечным временем Кроносом-Сатурном, Эйоном и людьми. Он родился из скалы, и поклониться ему пришли пастухи. Он совершил ряд чудес и подвигов, из которых главным был бой с быком (обычное изображение Митры как победителя быка — таврохтона), из чьего тела он сотворил мир. В битве ему помогали различные существа, также пользовавшиеся почетом у верующих. Сперва Митра вступил в конфликт с Солнцем, по затем они примирились за общей трапезой. Главную миссию Митры усматривали в борьбе со злым началом, соответствующим иранскому противнику Ормузда — Ариману. В конце мира, когда сумма добра перевесит сумму зла, Митра должен возвратиться на землю, окончательно победить зло и установить всеобщее царство добра и счастья. Верующие своим поведением и соблюдением моральных норм и прочих предписаний должны были содействовать быстрейшей победе и пришествию Митры.
Поскольку посвященные должны были держать в тайне то, что они видели и слышали, о мистериях в общем мало известно. Мисту после соответственных приготовлений (очищение,
114
Graillot H. Ср. cit., р. 178–184.
115
Vermaseren M. J. Op. cit.. N 289, p. 480.
116
Rostovtzeff M. Op. cit., p. 143.
Служение божеству мистерий никоим образом не исключало почитание других богов, алтари и статуи которых помещались в его храме, связывались с его священной историей. Так, с Митрой часто соединялась Кибела, которых сближали тавроболии в честь, последней и миф о бое Митры с быком. Иногда в митреумах ставились статуи Сильвана, якобы души убитого Митрой быка, вознесшейся на небо и ставшей покровителем скота. Очень тесной, доходившей до отождествления была связь Митры с Солнцем, почитавшимся как Sol Invictus. Многообразны были связи с другими богами Диониса. Не препятствовало посвящение в мистерии и принадлежности к какой-либо философской школе. Так, известно, что Апулей был платоником и в то же время был причастен к мистериям Исиды и Осириса. В своих философских сочинениях («О боге Сократа», «Об учении Платона», «О мире») он уделял много внимания богам. При этом характерно, что в философских трудах он трактует вопрос о боге иначе, чем в XI книге «Метаморфоз». Здесь Исида для него высшее божество, царица небес, имеющая множество имен и функций, выступающая как Церера, небесная Венера, Диана, Беллона, Луна, Кибела, Минерва, Юнона, Прозерпина, Геката. Она сама является ему во всем своем величии, требует, чтобы он принял посвящение, служил ей, обещает разные милости и впоследствии постоянно его опекает, посылая сны, видения и т. д. В философских сочинениях единый, бестелесный высший бог, творец мира, его душа и правитель, все наполняющий светом, не доступен людям и не занимается их делами, как не занимаются низкими обязанностями персидский царь или римский император, имея для того слуг. Такие составляющие сложную иерархию, слуги бога, во-первых, светила, небесные боги (numina), также далекие от людей; во-вторых, населяющие подлунное пространство демоны — посредники (ше-dioxomi, mediae potestates) между богами и людьми, стоящие ниже богов, по выше людей. Они стражи людей, они сообщают об их просьбах и делах богам, а людям дают предсказания. Их тела, подобные очень разреженным облакам, легче земных, но тяжелее небесных, видеть их можно лишь с соизволения богов. Среди них есть враги и друзья людей. В отлично от небесных богов, они подвержены аффектам, так что их можно смягчить или разгневать. К ним принадлежат Лары и Гении, которые рождаются с человеком, как его душа, но не умирают вместе с ним, а за хорошую жизнь становятся благодетельными Ларами, охраняющими его потомков, за дурную жизнь — зловредными Ларвами. Те же, кто жил в теле человека, имевшего особые заслуги, становятся богами. Есть и более высокая категория демонов, никогда не бывших в телах людей, но наблюдающих за их делами и свидетельствующих о них после смерти человека.
Как видим, здесь явное противоречие с образом Исиды мистерий, конечно, не относившейся к категории одних только доступных людям низших демонов. Но такое противоречие, видимо, не смущало. При всей преданности миста своему божеству за ним сохранялась свобода суждений; догма еще не сложилась. Мог человек быть посвящен и в разные мистерии, как, например, тот же Апулей (Apul. Apol., 55). Вместе с тем он считал обязательным соблюдать и старинные религиозные обычаи. Во всяком случае, в «Апологии» он упрекает своего обвинителя Эмилиана в безбожии, так как тот не только не посещает храмы, но даже не приносит деревенским богам первинок плодов и стад, не имеет на своей земле не только святилища, но и посвященного богам места или рощи, не украшает гирляндой ветви дерева, не умащивает камень (Ibid., 56).
К мистериям близки были откровения, отличавшиеся только тем, что знания о богах, мире, душе, загробном существовании и т. п. человек получал не через посвящавшего его мистагога, а якобы непосредственно от божества. До нас дошли сборники греческих и латинских трактатов, составленных на основании таких откровений, полученных от Гермеса Трисмегиста, отождествлявшегося с египетским Тотом, и от Асклепия [117] . Они составлялись в Египте и, возможно, в Африке в течение II–III вв. и довольно различны по содержанию и настроению. Одни более оптимистично, другие более пессимистично оценивали мир, в одних преобладает влияние стоицизма, в других платонизма, по-разному и в разной степени используются мифологические образы. Но во всех трактатах подчеркивается, что исходят они от самого божества, познание которого доступно избранным.
117
Scott W. Hermetica. Oxford, 1925. Vol. I–II. (Далее: Hermet).