Культура древнего Рима. Том 1
Шрифт:
Благочестивые, т. е. познавшие бога, говорится в одном из трактатов, полны добра, их мысли божественны и отличны от мыслей большинства людей, которые их не понимают и над ними смеются. Для них все благо, даже то, что зло для других, хотя вообще земля — обитель зла (Hermet., X). Бога можно познать, поднявшись выше временного и телесного, когда человек уже ничего не страшится, знает, что для него нет ничего невозможного, что он может охватить своей мыслью все явления, все противоречия, совместить в себе все бывшее, сущее, все свойства и субстанции, пространство и время (Ibid., XI). Такой человек, очистившись от земных страстей, как бы заново рождается. Он получает вечное, неразложимое тело. Он повелевает демонами планет, управляющими людьми, преданными телесному, материальному миру, в котором царит роковая необходимость. Он становится неподвластен року и его носителям — демонам и богам светил (Ibid., XII, 1; XVI). Последнее очень важно: не только в герметизме, но и в других учениях конца II–III в. идея стоиков о свободе как добровольном подчинении законам царящей в природе необходимости заменяется стремлением так или иначе выйти из-под действия этих законов, связанных с землей и ближайшими к ней сферами. Это лишний раз свидетельствует о глубоком разочаровании в представлении об объединяющей космос и земной мир общей гармонии, о резком разделении земного, материального и идеального, божественного порядка вещей.
Хотя
Сила богов наполняет их статуи, способные творить многие великие дела, a также души демонов, близких людям, им помогающих. Среди таких демонов пребывают и души некогда живших людей — Асклепия, Гермеса и обожествленных правителей. Их следует чтить, так как власть им дает бог; в должное время он вызывает рождение парей, эманации бога. Царь — последний в иерархии богов, но первый из людей. Его душа приходит из области, расположенной выше места пребывания других душ, a после смерти души царей, научившись властвовать над людьми, становятся богами (Ascl., I; III; Stob. Fragm., XXIV).
На откровениях зиждились и различные учения гностиков, более известных как христианские секты, но существовавших и вне христианства. Но и те, которым не были доступны сложные герметические и гностические системы, надеялись на указания, полученные непосредственно от богов. Выше уже упоминались надписи, сделанные по велению богов, явившихся во сне или как то иначе заявившие о своей воле. Многочисленны были и пророки, вещавшие якобы под воздействием божества. Насколько распространено было такое явление, показывает разбиравшийся юристами вопрос о том, можно ли считать пороком раба, дающим право на аннулирование акта покупки, его склонность в обществе других фанатиков или перед алтарем впадать в вакхический экстаз и пророчествовать (Dig., 21, 1, 1, 9—10). Когда экстаз, откровения не приходили сами по себе, их вызывали искусственно. Апулея, например, обвиняли в том, что он приводил в состояние одержимости мальчика-раба. Апулей свою вину отрицал, но приводил много примеров подобной практики (Apul. Apol., 42).
Надежда получить наиболее достоверные знания о божественном заставляла обращаться к тем, кто казался в этой области наивысшим авторитетом: к египетским и вавилонским жрецам, персидским магам, индийским брахманам, будто бы получавшим от своих предшественников тайно передававшиеся из поколения в поколение откровения богов, являвшихся на заре их древней истории. Мы видели, что Дион Хрисостом, излагая версию о периодическом сожжении и воссоздании мира, ссылался на Зороастра; Апулей особенно подчеркивал, что Платон учился у египетских жрецов и собирался посетить магов и Индию (Apul. De dogm. Platon.), a Пифагор, будучи в плену у Камбиза, имел учителем Зороастра, ведавшего всеми божественными тайнами, был посвящен египетскими жрецами в мистерии и в науку чисел и формул, ездил к халдеям, брахманам, гимнософистам, причем халдеи научили его астрологии и астрономии, брахманы — основным принципам философии; все это у него заимствовал Платон (Apul. Florid., II, 15). Герой романа Филострата, пифагореец Аполлоний Тианский, многому научился у брахманов и гимнософистов Эфиопии, для которых вся мудрость греков была лишь подготовкой к истинному знанию. Плотин в своем трактате «Против гностиков» перечисляет имевшие среди них хождение сочинения, приписывавшиеся восточным мудрецам. Много внимания религии уделял также Плутарх.
Параллельно рос интерес ко всему чудесному, поражающему воображение, к рассказам о призраках, оживших статуях, вампирах — эмпузаx, к астрологии, магии, сближавшейся с демонологией. Непонятные, труднопроизносимые имена демонов вместе с именами подземных богов и Гекаты писались на магических свинцовых табличках (Tabellae defixionis), зарывавшихся в могилы с тем, чтобы причинить вред врагу, вызвать ответную любовь и т. д. Имена демонов, как и разные магические слова, вырезались на служивших амулетами геммах. Верили, что заклинаниями можно продлить жизнь сверх установленного судьбой срока или сообщить жизнь тому, кто должен умереть, хотя жизнь эта будет призрачной, кажущейся (Serv. Aen., IX, 3). Так постепенно вырабатывалось представление о возможности более или менее значительных нарушений законов природы путем воздействия на демонов, хтонических богов различными магическими формулами, заклинаниями, жертвами.
Последней попыткой создать учение о боге в рамках античного миросозерцания, попыткой, не свободной вместе с тем от идей своего времени, был неоплатонизм Плотина, сложившийся в середине III в., когда в правление образованного, пытавшегося возродить античную культуру императора Галлиена снова оживился интерес к философии.
Для Плотина бог идентичен не верховному разуму стоиков, а стоящему над занимающим лишь второе место разумом верховному благу, единому, истинно сущему. Оно не имеет формы, числа, качества, предшествуя всякой форме, качеству, состоянию (Plot. Enn., VII, 8—16; IX, 22). Оно пронизывает все, не будучи отделено от мира, не находясь где-то в определенном месте, оно и в нашем мире, и в мире идей, мире интеллигибельном. Его нельзя познать умом; ощутить его, к нему приблизиться, слиться с ним можно только в состоянии экстаза, достигаемого подготовительными упражнениями в добродетели и мудрости, самоуглублением, отключением души не только от всего внешнего, земных страстей и забот, по и от разума, размышления. Это состояние подобно посвящению в мистерии; испытывающий его пребывает по ту сторону мудрости, красоты, добродетели; это уже не бытие, а сверхбытие, и только когда оно кончается, снова пробуждаются добродетель, ум, размышление (Ibid., IX. 76–79). Приобщение к божеству, когда душа «подымается через тучи и грязь земного мира», возможно благодаря причастности индивидуальной души к мировой душе, которая своей упорядочивающей силой творит космос и занимает третье место после верховного блага и разума: она причастна к вечному, неизменному, бессмертному, к единственной истинной реальности, противоположной вечно изменяющемуся телесному. Душа человека должна очиститься от телесного, как очищается золото от налипшей на него грязи, тогда она вспомнит свое божественное происхождение и будет готова к слиянию с божеством (Ibid., II, 59–78; IV, 4: VIII, 2—19; X, 1–6). В соединении с единым верховным благом — истинная цель души. Только так она становится сама собой, ибо жизнь в теле — это изгнание. Там она Афродита Урания, здесь — блудница. В стремлении души к своей первопричине — смысл мифа об Афродите и Эросе, олицетворяющем это стремление (Ibid., IX, 64–65). Верховное благо порождает ум, как солнце — свет, душистое вещество — аромат, a ум, в свою очередь, творит в процессе мышления все существующее, все идеи, всех умопостигаемых богов, a затем вбирает в себя обратно все, им порожденное, подобно Кроносу-Сатурну. И как Кронос рождает Зевса, ум рождает душу, отображение ума, его творящую силу — логос. Наш мир вечен, и мировая душа вечно творит космос, богов, людей, сообщая им отображение своей жизни, связывая их с собой, с тем или иным богом. Все три ипостаси
Стремясь преодолеть дуализм, спасти идею гармоничного единого космоса, красота которого свидетельствует о непреходящей красоте творца, Плотин отрицал мысль о том, что зло органически присуще материи: это не зло, считает оп, а только отсутствие добра (Ibid., XXVI, 80–82). Свет, исходящий от высшего блага, пройдя через ум и душу, постепенно тускнеет и окончательно гаснет в бесформенной, бескачественной материи. Б теле возникают пороки, боль, смятение, страдание, но через душу оно связано с высшим миром. Человек должен не поддаваться живущей в нем массе соблазнов (как полис не должен поддаваться склонной к мятежу массе народа) и слушаться того начала, которое зовет его к высшему бытию (как демос в полисе должен слушаться разумных речей стоящих над ним старейшин). Душа не подвержена аффектам, и, когда она входит в тело, она не падает, а, напротив, сообщает ему кое-что от своей сущности (Ibid., XXII, 117–125). Когда душа освобождается от тела, она возвращается на небо, с которого спустилась. Там, на небе, души не нуждаются в словах. Бестелесные и прозрачные, они и так понимают друг друга. Не нуждаются они и в размышлении, к которому они из-за своей беспомощности прибегают, будучи в теле. Так художник начинает размышлять, когда не знает, как поступить, а искусство само ему не подсказывает (Ibid., XXVII, 92–95). Но если на душах сохранилось слишком много телесного, они не в силах подняться и переходят из одного тела в другие в соответствии со своей предыдущей жизнью: любители музыки становятся певчими птицами, цари — орлами, хорошие граждане — пчелами. Различаются души и по степени своей подчиненности року, необходимости (Ibid., XXVII, 1-95; XV, 8–9).
Исходя из взаимосвязанности всего в мире, Плотин признавал и воздействие на все совершающееся светил, однако видел только их благое Влияние, поскольку, будучи богами, они, по его мнению, не могли вызвать зло, порождаемое неспособностью воспринять добро. Признавал он также действенность молитвы и магии, привлекающих силы, исходящие от светил, и влияющих на демонов, особенно более близких к земле и подверженных аффектам (Ibid., XXVIII, 182; 208; 216; 221; 225; 229–233; II, 37; 81). Небесные боги, в отличие от демонов, не аффицируемы, так как в них ум пребывает в самом чистом виде, они знают все, вечно созерцают прекрасный мир идей, мудрости, истинного бытия, где нет ни сомнений, ни заблуждений, где все ясно и прозрачно. Этот мир — единство всего сущего, поэтому и боги, и все их силы представляют единство и целостность (Ibid., XXXI, 20; 24; 37–38; 57; 71). Боги органически включались Плотином в его теорию мироздания. Высшая, непричастная материи душа — это Афродита Урания, дочь Кроноса, мать Эроса, воплощавшего в себе ее энергию, стремления, созерцание. Второй Эрос связан с мировой душой: это демон, живущий также в душе — Афродите каждого человека, внушающий ему стремление к добру. Демоны стоят между богами и людьми. В мире идей существуют только боги, их отображают боги видимого мира, связанные с ними, как блеск со звездой. Демоны подчиняются богам, и среди них тоже существует своя иерархия. Они, как и второй Эрос, происходят от мировой души, получают тела из воздуха и огня и ведают отдельными вещами (Ibid., L, 21; 51–66).
Плотин выступает против гностиков (Ibid., XXXIII), возражая против их попыток ввести вместо простого соотношения: верховное благо — ум — мировая душа, сложнейшую иерархию различных сил и эманации высшего божества. Возражает он и против противопоставления благого бога злому материальному миру, то ли созданному злым творцом-демиургом, то ли возникшему в результате какой-то вины, ошибки одной из духовных сил, вошедших в контакт с материей. Материя, говорил Плотин, не лишена божественного начала, так как божественное присутствует во всем. Наш мир — прекрасное отображение мира идей, постигаемого именно через красоту видимого космоса, ибо, видя как он прекрасен, нельзя не понять, как совершенен его первоисточник. Мир не создан и не погибнет, так как его вечно творит мировая душа. Нельзя считать, что в мире царит несправедливость из-за того, что несправедливо распределены материальные блага. Добродетельного, мудрого, углубленного в свой внутренний мир человека это не задевает. Боги могут покарать человека за злые дела в прошлом воплощении; зло могут творить и те, кто стремится к добру, но заблуждается и обращается против других людей, но зло само несет в себе наказание: оно вредит душе и заставляет ее опуститься на низшую ступень. Люди сетуют на то, что злые — правители и господа, а хорошие — рабы, но, во-первых, они должны помнить, что занимают среднее место менаду богами и зверями, a значит, и не могут всего понять, а во-вторых, если они не борются со злыми, то сами виноваты, уподобляясь овцам, пожираемым волками. Побеждает не тот, кто молится, a тот, кто сражается. Господство злых покоится на трусости подчиненных, и справедливо, что боги не вступаются за слабых, нарушающих их волю. Зло не абсолютно, оно лишь недостаток мудрости и добра, низшая ступень, и ничто не мешает подняться на высшую. Зло и полезно, так как борьба с ним закаляет добродетель. Зло необходимо в общем миропорядке, как необходимы тени на картине. В план мироздания входит не только настоящее, но и прошедшее, и будущее; зло в настоящем может обернуться добром в будущем. Однако, хотя зло необходимо, совершающий злые поступки несет за них ответственность, так что наша воля и выбор решения свободны. Плохие господа станут рабами, богачи бедняками, убийцы — убитыми. Так проявляет себя неизбежность — Адрастея, и в ней истинное право и мудрость (Ibid., XLVII, 27;31; 37; 51;'56; 70–73; 76; 86, 93; 129).
Рассмотренные нами учения, в которых религия в той или иной пропорции соединяется с философией или, во всяком случае, с каким-то более или менее стройным представлением о мироздании, весьма разнообразны, но им свойственны некоторые общие черты, обусловленные как общими корнями, так и запросами времени. Все они признают если и не единого, то высшего, всемогущего бога, бестелесного, вечного (бесконечное время, мировой разум, мировая душа, стоящее за разумом единое благо и т. п.), отводя другим богам роль его помощников, сил, потенций, функций, роль демонов и гениев — посредников между верховным богом или богами и людьми, пребывающих как вовне, так и внутри человека в качестве живущей в нем частицы божества, души, ума, роднящих его с миром божественным. Все признают бессмертие души н зависимость ее посмертного существования от поведения на земле. Все исходят из приоритета неба над землей, духовного над телесным, связывают с последним зло, порождаемое телесными желаниями, пороками, страстями, отдающими человека во власть господ и тиранов в этом мире, рока, необходимости — в космических масштабах. Все видели цель в избавлении души от потребностей тела ь его влияния на душу, что при жизни давало чувство свободы и независимости, а после смерти приобщало к блаженству и божеству. Средство к достижению этой цели видели в обеспечивающем правильное поведение знании о боге и мире, которое давалось философией, посвящением в мистерии, откровением, в знании, отличавшем мудрых, избранных, посвященных от огромной массы других людей, «людей духа» от «людей плоти», по терминологии гностиков, «черни, созданной для удовлетворения потребности высших (в духовном смысле. — Е. М.)», от этих «высших» — по терминологии Плотина (Plot. Enn., XXXIII, 77).