Культура древнего Рима. Том 2
Шрифт:
В какой мере эти положения отражают личное отношение Исидора к происходящему? Или это лишь стандартные риторические формулы, применяемые писцами при составлении жалоб и прошений? [490] Несомненно, что преамбулы и терминология петиций Исидора несут отчетливый отпечаток стиля тех писцов, к которым он обращался при их составлении (ср., например: p. Cair. Isid. 68 и 77), но изложение сущности жалобы принадлежит самому Исидору и даже иногда не вполне согласуется с преамбулой. Так, в жалобе по поводу несправедливого, с точки зрения Исидора, назначения его апайтетом мякины (p. Cair. bid. 68) в преамбуле он назван «человеком весьма скромного достатка» (; ), а далее указывается, что он платил налоги со 140 арур, т. е. с участка, превышающего более чем в два раза средний уровень земельных владений жителей Каранис.
490
Об этом см.: Ковельман А. Б. Риторика прошений и массовое сознание
Величина земельных владений имеет для него престижное значение, это элемент его самооценки, и потому он включает упоминание о значительном количестве принадлежащей ему земли и в эту петицию (вопреки логике), и в петицию по поводу ограбления его дома (p. Cair. Isid. 75), и в одну из последних петиций о потраве урожая (p. Cair. Isid. 78). Думается, что и проявляющееся в петициях уважение к законам, вера в их действенность были не только риторической формулой, привнесенной писцами, но и выражением мировоззрения Исидора. Возможно даже, что в ходе своих многочисленных тяжб он приобрел знание некоторых законодательных предписаний, касающихся имущественных и производственных отношений (см.: p. Cair. Isid, 62; 77; 78; p. Merton 90).
Многие документы из архива Исидора имеют пометку: за Исидора, сына Птолемея, не знающего грамоты, расписался такой-то. Издатели считают, он действительно был неграмотным. Осторожнее было бы утверждать, что Исидор не умел писать, но нет никаких доказательств, что он не умел читать. Напротив, можно привести некоторые соображения в пользу его умения понять написанное: в архиве имеются группы подклеенных одна к другой разновременных налоговых квитанций, едва ли это кто-то делал за Исидора. Факт хранения именно у него налоговых квитанций братьев и копий документов, связанных с его коллегиальными литургическими должностями, говорит о том, что он разбирался в них лучше, чем его братья и коллеги. Наличие вариантов жалоб говорит о том, что какие-то варианты им почему-то были отвергнуты. В архиве есть два письма, адресованных ему (p. Cair. Isid. 134; 135), — очевидно, авторы писем полагали, что адресат в состоянии их прочесть. Если допустить, что Исидор был абсолютно неграмотным, возникает вопрос, кто же за него и для него читал эти документы? Ответа на этот вопрос нет.
В архиве очень мало сведений о семье самого Исидора: твердо известно, что у него был сын Пееус, которому в 309 г. было три года (p. Cair. Isid. 8), и жена Талес, дочь Полемона (p. Cair. Isid. 77). Кроме того, по косвенным данным можно заключить, что у него был еще старший сын Патиейс, живший в 309 г. отдельно от отца. Матерью его, по мнению издателей, была первая жена Исидора, имя которой неизвестно.
Из перечисленных членов семьи только Патиейс мог помогать отцу в чтении документов, но нет никаких свидетельств, что он был грамотным. Помимо жены, в доме Исидора были и другие женщины: в 316 г. в жалобе по поводу ограбления его дома (p. Cair. Isid. 75) говорится о поднявших крик женщинах во множественном числе, но были ли это дочери или рабыни — неизвестно. К сожалению, роль Исидора как главы семьи — отца, мужа, хозяина — выяснить не удается.
Также почти ничего неизвестно о религиозных взглядах Исидора. Можно предполагать, что они складывались под влиянием верований, искони существовавших в Каранис и Арсиноитском номе. Как уже говорилось, в коме было два храма: принадлежность северного не установлена, а южный был посвящен местным божествам Пнеферосу и Петесуху, тесно связанным с культом главного бога Фаюмского оазиса Себека (Sbk), называвшегося в греческих документах Сухом. Бог воды и разливов Нила, Себек посылал изобилие и плодородие, отпугивал злые силы и изображался в виде человека или крокодила, иногда человека с головой крокодила [491] . В культах Пнефероса (букв. «Прекрасного лицом») и Петесуха (букв. «Данного Сухом») также большую роль играет почитание крокодила: при раскопках в храме найдены вотивные предметы с изображениями этого животного, в глубине святилища находился алтарь, на который во время церемоний возлагалась мумия крокодила, хранившаяся обычно в специальной нише в стене храма. Однако, по мнению исследователей [492] , культы Пнефероса и Петесуха ведут свое начало от культа обожествлявшихся людей, отождествленных затем с Себеком. Например, у Плиния Старшего сохранилось сообщение (. ., XXXVI, 84) об архитекторе Иетесухе, построившем Фаюмский лабиринт и обожествленном после смерти, культ его получил большую популярность и слился с культом Себека. Найденные при раскопках храма предметы с посвятительными надписями Пнеферосу и Петесуху эллинистического и римского времени (RIGF, № 84–89) свидетельствуют о том, что в этом же храме почитались и другие «сопрестольные великие боги» или (RIGF, № 84, 86, 87), но имена их не указываются. Одна из надписей на стеле возле этого храма от имени легионера Люция Валерия Серена содержит посвящение Пиетас ( — RIGF, 91).
491
Волков И. М. Древнеегипетский бог Себек. Пг., 1917, с. 36 и след.; Коростовцев М. А. Религия древнего Египта. М., 1976, с. 103–105.
492
См.: Bernard . Recueil des inscriptions greques du Fayoum. (далее: RIGF), p. 40–41, 176. Там же ссылки на другие работы.
В документах Исидора в соответствии с установившейся официальной терминологией все законы и предписания императоров, в том числе и касающиеся налогового обложения, называются «божественными». Несколько папирусов содержат «божественную клятву» или клятву именем Августов (т. е. правящих императоров — , которую приносят Исидор или другие лица в подтверждение истинности сообщаемых ими сведений. В земельных декларациях, подписанных Исидором, он клянется Фортуной и Викторией непобедимых императоров (p. Cair. Isid. 3–5), в декларации о лицах, подлежащих обложению, он клянется всеми богами, Фортуной и Викторией непобедимых императоров, в отчете ситологов — Фортуной (или Гениями? — [493] ) Августов и Цезарей. Вероятно, формулы клятвы зависели не от Исидора, а от писцов, оформлявших эти документы, но в какой-то мере они свидетельствуют о содержании тех религиозно-политических представлений, с которыми Исидор был знаком.
493
О возможности такого перевода см.: р. Cair. Isid. 74 и примеч. 4 к р. Cair Isid. 126.
Поэтому едва ли можно рассматривать как признак тяготения Исидора к христианству встречающиеся в папирусах из его архива выражения: «добропорядочно живущий» — (p. Cair. Isid. 74, стк. 3), «ушедший в свои (дела)»—5 (p. Cair. Isid. 75, стк. 5), — и приветствие в письме Диоскора «брату Исидору» (p. Cair. Isid. 134). Вероятнее видеть в употреблении таких оборотов речи приемы риторического оформления петиций [494] , но при этом можно допустить, что среди знакомых Исидору людей, в том числе писцов, к которым он обращался, были христиане. Однако ни гонения на христиан в 303–304 гг., ни легализация христианства не нашли никакого отражения в архиве Исидора, если не считать следствием официального признания христианской религии появление приведенных выше выражений в петициях 315–316 гг.
494
См.: Ковельмап А. Б. Указ. соч., с. 172.
Некоторые исследователи [495] усматривают в словах «ушедший в свои (дела)» следы отчуждения Исидора от окружавшей его социальной обстановки, склонность к анахоретству. Думается, что это слишком смелые и далекие выводы. Во-первых, определяющее слово в этой фразе читается предположительно (см. комментарий издателей к стк. 5). Во-вторых, нельзя забывать, что петицию писал не сам Исидор, а неизвестный нам писец со своей лексикой (многие слова в архиве больше не встречаются) и манерой письма. В-третьих, предшествующая фраза о том, что Исидор не замешан ни в каких склоках с кем-либо в коме, носит явно демагогический характер, так как именно в это время у него шла тяжба из-за арендной платы с Кастором и Аммонианом, не говоря уже о столкновении с администрацией комы в предыдущие годы, и потому есть основания полагать, что и следующие слова написаны в том же ключе. И наконец, что особенно важно, во всей деятельности Исидора в той мере, в какой ее удается проследить, проявляется его активное отношение к жизни, общественной жизни комы и стремление как-то ее изменить в лучшую, с его точки зрения, сторону. Даже в последние годы своей жизни постаревший и, возможно, обедневший, он продолжает борьбу с «обидчиками», опираясь на законы и рассчитывая на поддержку со стороны имперской администрации. Думается, что нет оснований говорить о его стремлении уйти от общества, замкнуться в себе; не принадлежал Аврелий Исидор к тому типу людей, которые становятся анахоретами.
495
Там же, с. 177. См. также: Brown P. The Making Late Antiquity. Cambridge (Mass.); L., 1978, p. 81–84.
Итак, все, что нам известно об Аврелии Исидоре из документов, сохранившихся в его архиве, рисует его человеком деятельным, трудолюбивым, ему присущи чувства семейной общности, сопричастности к коллективным делам. В результате своей активной хозяйственной и литургической деятельности он приобрел некоторый авторитет в коме, ему, очевидно, были не чужды интересы комы в целом и представления о социальной справедливости: они нашли отражение в его петиции по поводу злоупотреблений комархов и препозита пага и, может быть, в какой-то мере в его тяжбах в защиту интересов его родственниц. Но очевидно также, что в его характере находили место и другие черты — жажда накопительства, черствость и даже жестокость по отношению к посторонним людям, не связанным с ним дружескими или родственными узами, неуживчивость, сутяжничество. Все это усиливалось с годами (особенно после столкновения с богатыми односельчанами, обладающими реальной властью и влиянием в коме) и обострило его отношения с соседями к концу жизни.
Изучение архива Исидора позволяет, как уже говорилось, выявить наряду с индивидуальными особенностями и ряд черт психологического облика крестьянина, присущих не только этому конкретному человеку, но и многим мелким землевладельцам, жителям ком Египта (а может быть, и других провинций) в сложную переходную эпоху конца III — начала IV в.
ЛИТЕРАТУРА
Том I