Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
183
Мадонна с младенцем на троне с двумя святыми. 14 в. Прага
Проповедник рассказывает о жадной жене, которая, завладев ключами от дома, все держала взаперти и ничего не подавала нищим. Когда же она умерла, у мужа попросили дать что-нибудь за упокой ее души. Помышляя более о новом браке, нежели о душе покойной супруги, он отвечал французской пословицей: «Берта имела в своем распоряжении все мое имущество; пусть же ей достанется все то, что она сделала для своей души». Не показательно ли то, что и этот анекдот приведен Жаком де Витри среди «примеров», изобличающих женщин, хотя в данном случае и супруг выглядит не наилучшим образом? Автор осуждает ее скаредность, но не отказ мужа позаботиться о ее душе (Crane, N 182).
Многие сюжеты, использованные Жаком Витрийским, встретятся как в других сборниках «примеров», так и в фаблио, а затем и в итальянской ренессансной новелле — в последней, естественно, с другой моралью. Некоторые из этих сюжетов перейдут в литературу Нового времени.
Нужно
184, 185
Супружеские пары — моды 14 в. Миниатюры из Венцеславовой Библии. Прага.
186
Катанье на лодке. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
187
Домашняя жизнь — колка дров. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
Не следует, однако, думать, что женщины в ту эпоху всегда безропотно сносили антифеминистские инвективы проповедников. Раздавались и голоса протеста, и по крайней мере один из них мы еще можем расслышать. Монах изобличил жену Пилата, которая, пытаясь вступиться за Христа, тем самым намеревалась помешать спасению рода человеческого, и какая-то дама из числа слушательниц потребовала, чтобы проповедник перестал порочить ее пол [159] . Но как же быть с Богоматерью, которой усердно поклонялись? Культ Марии едва ли способствовал реабилитации женщины. «Mulier, — говорит Цезарий Гейстербахский, — есть имя порчи и природы, Virgo или Maria или Dei genitrix (Богородица) — имя славы». «Женщиной» («той женщиной») именуют Богоматерь одни только черти, не смеющие назвать ее по имени (DM, V: 44). Однако когда некая женщина пришла с мольбой к святому Гиларию воскресить ее сына, а святой обратился в бегство, она крикнула вослед ему: «Вспомни, что наш пол родил Христа». Услыхав эти слова, святой тотчас вернулся и возвратил к жизни ее сына (Hervieux, 288,391).
159
Lecoy de la Marche A. Op. cit., p. 204.
Гнев проповедника вызывает и склонность женщин к танцам, хороводам и мирским песням. Естественно, в подобных развлечениях участвуют как женщины, так и мужчины, в особенности молодежь [160] . К чему это ведет? Жак де Витри утверждает, что «хоровод есть круг, центром коего является дьявол. Все движутся в нем влево, направляясь к вечной погибели. Когда нога прижимается к ноге или рука женщины касается руки мужчины, вспыхивает дьявольский огонь» (ЕВ, 162). Некий святой увидел над головой женщины в хороводе отплясывающего беса, который и побуждал ее танцевать (ЕВ, 270). В Германии был случай, когда женщина, участвовавшая в плясках, после этого не могла двигать ногами на протяжении трех дней, — это дьявол держал ее за острые концы модной обуви, и верно, лишь только их отрезали, дьявол с шумом вышел из ее ног, и к ней возвратилась способность ходить (ЕВ, 281). Плясуньи и плясуны — прямые враги духовенства и проповедников. Человек, не желающий потерять корову, привязывает ей на шею колокольчик и, слыша его звон, спокоен. Женщина, которая пляшет в хороводе, увлекая за собой других, носит колокольчик дьявола. Услыхав звуки пляски, нечистый спокоен: «Не потерял я свою корову» (Crane, N 314).
160
Один английский священник, человек веселый, любил наблюдать борьбу и хороводы. И вот однажды он увидел, как два страховидных беса оседлали двух боровшихся юношей, которые на самом деле лишь безвольно повторяли их жесты. То же самое увидел он и в хороводе, в котором плясали мужчины и женщины: ими тоже двигали сидевшие на них черти. Затем он заметил, как бесы, соединив руки мужчины и женщины, вывели их из хоровода в какую-то яму, где побудили их к «дьявольскому действию». От страха священник заболел и в течение целого года был неспособен отправлять службы (LE, 191).
В одном селении во время воскресной проповеди жена главы местной общины (maiorissa villae) затеяла хоровод пред вратами церкви. Проповедник вышел из церкви вместе с народом и пытался унять пляшущих и поющих, но слова не подействовали, и священник сорвал с головы этой женщины покрывало вместе с украшениями и накладными волосами. Пытаясь прикрыть голую макушку, греховодница задрала платье на голову, обнажив свои постыдные части (ЕВ, N 275). Близ Анжера некая девица в праздничные дни, в то время как другие направлялись слушать проповедь, созывала друзей на луг, где говорил проповедник, и там они мешали слушать его своим громким пением и плясками. Девицей завладел бес, и ее тело покрылось нарывами. Ничто ей не помогало, даже паломничество к святым, и лишь после того как ее отвели к монахам, коим она причинила беспокойство, и они ее простили и помолились за нее, освободилась она от беса (ЕВ, 185). Девушка, страстно любившая танцы, под влиянием проповедника раскаялась и навсегда отказалась от участия в плясках. Тем не менее перед смертью она призналась, что испытывает невыносимую муку в гениталиях и утешается только тем, что в короткое время эти страдания прекратятся и она, минуя чистилище, отправится на небо (Klapper 1914, N 50). Нужно страшиться не только хитростей и обмана женщин, пишет Этьен де Бурбон, но и улиц, театров и зрелищ, на которые они собираются, а в особенности тех мест, где они водят хороводы. «Дьявол — изобретатель хороводов и танцев, их верховод и покровитель» (ЕВ, 462; ТЕ, 35, 139). Выше мы видели, как Бог сурово и беспощадно карает пляшущих в церквах, поражая их молниями (см. гл. I).
Здесь нужно отметить, что, хотя проповедники обращались как к сельскому, так и к городскому населению, и к последнему, как кажется, в первую очередь, затрагивая самые разные аспекты его жизни, ни в едином «примере» нет ни прямых, ни косвенных указаний или намеков, которые дали бы основание предполагать существование карнавала в XIII веке. Молчание источников в принципе, разумеется, малоубедительный аргумент в пользу мысли об отсутствии самого явления, но в данном случае, учитывая специфику «примеров», приходится предположить, что если в них (как и в других памятниках) нет подобных свидетельств, то наличие этого праздника в жизненном цикле западноевропейцев изучаемого периода внушает серьезные сомнения. О карнавале как организованном массовом действе с разработанным «сценарием» мы узнаем из памятников более позднего времени. Традиции, которые питали карнавал, могли восходить к античности; о песнях и плясках, вызывавших негодование духовенства и церковные запреты на протяжении всего средневековья, известно не только из «примеров», но и из других памятников. Однако как часть календарного цикла и грандиозное народное празднество карнавал сложился только к концу средневековья в развитой городской среде с ее пестрым и многочисленным составом и специфическим социально-психологическим климатом [161] . В «примерах» перед нами, скорее, «карнавал до карнавала», элементы праздника, но едва ли — более того.
161
Rosenfeld H. Fastnacht und Karneval. Name, Geschichte, Wirklichkeit.
– Archiv fur Kulturgeschichte, 1969, Bd 51, H. 1, S. 175–181; Berce Y.-M. Fete et revolte. Des mentalites populaires du XVIе au XVIIIе siecle. Essai.
– Paris, 1976, p. 9–10; Fetes en France. Preface de G. Duby.
– Paris, 1977, p. 10, 13; Spamer A. Deutsche Fastnachtsbrauche.
– Jena, 1936, S. 7, 9, 66, 69; Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры, с. 271; Его же. Праздник, календарный обряд и обычай в зарубежных странах Европы. — «Сов. этнография», 1985, № 3, с. 142 и сл.
Веселье и смех не заказаны христианину, мы видим, что и сами проповедники нередко стремятся вызвать улыбку у своих слушателей. Неспособность смеяться — признак тех, кто побывал на том свете. Человек — «разумное смертное существо, расположенное к смеху» (Ноткер Губастый, начало IX века). Но чрезмерный смех греховен. Ссылаясь на Григория I, Жак Витрийский рассказывает о какой-то особе, которая видела пресвятую Марию со множеством дев и пожелала быть вместе с ними. Богоматерь сказала ей: «Не смейся на протяжении тридцати дней, и будешь с нами». Она так и поступила, целый месяц не смеялась, после чего скончалась и обрела обещанную славу. Несомненно, заключает Жак де Витри, что, не воздержись она от смеха, песен и хороводов, никогда бы Дева не приняла ее в свой сонм (Crane, N 275. Ср. PL, t. LXXVII, col. 348).
Среди россыпей анекдотов о злокозненности и порочности женщин буквально теряются те немногие «примеры», в которых сочувствие проповедника на стороне жены, а не мужа. Таковы рассказы Жака де Витри о пьяницах, которые чем попало избивают своих жен и, причиняя им насилие, убивают плод во чреве матери (Crane, N 225, 226).
Женщина служит дьяволу не только в плясках и хороводах, — она в высшей степени подвержена его влиянию во всем, что касается многообразных суеверий. Гадания и вера в приметы безусловно осуждаются. Но, в отличие от позиции, занятой авторами «покаянных книг», где за приверженность подобным суевериям устанавливались строгие епитимьи, проповедники склонны обращаться не столько к угрозам, сколько к высмеиванию тех, кто придерживается суеверных обычаев. Священник, который не мог отговорить прихожанок от посещений якобы всеведущей гадалки (divina), прибег к следующей хитрости: прикинувшись больным, он просил женщин отнести ей его башмачные ремни, но не говорить, чьи они. Гадалка утверждала, что ремни принадлежат соседке, и так удалось ее опозорить (ЕВ, 363). В другом случае приводится рассказ о том, как наиболее умные из прихожанок сами выставляли на смех прорицательниц или, лучше сказать, святотатствующих (sacrilega sive sortilega). Когда подобная старуха говорила женщинам: «Сделай так, как я тебя научу, и вскорости ты получишь хорошего мужа и богатство» — и многих ввела в соблазн, то одна ей возразила: «Твой собственный муж нищий. Как же ты сделаешь, чтобы у меня был богатый муж, коль самой себе пособить не сумела?» (Crane, N 266). Один мошенник, выведав у пришельцев разные обстоятельства их жизни, затем под видом откровения пророчествовал им. Некая бедная старуха, выдававшая себя за прорицательницу, поступала так: ее сын крал волов у крестьян и прятал, а она открывала им, где они находятся. Еще один обманщик выдавал себя за святого Иакова (ЕВ, 357,358,359).
Беда в том, пишет Этьен де Бурбон, что прорицателям, гадалкам, приметам, ложным внушениям — порождениям дьявола верит бесчисленное число глупцов. Верой в приметы заражены все, от крестьян до знати, от старух до ученых. Во время похода Карла Великого на сарацинов их войску повстречалось стадо рогатых животных, и один рыцарь, убежденный, что это плохая примета, рекомендовал поворотить вспять, но король пренебрег его советом и одержал победу (ЕВ, 353, 354).
Сами же гадалки подчас попадают в собственные сети. Одна такая старуха услышала в первый день мая, как кукушка прокуковала пять раз подряд, и уверилась в том, что проживет еще самое меньшее пять лет. Вскоре она тяжело заболела, и дочь уговаривала ее исповедаться и покаяться. Но та продолжала твердить, что у нее впереди еще целых пять лет жизни. Уже не в состоянии членораздельно произносить слова, она пять раз повторила cucu, а когда вовсе лишилась речи, то подняла пять пальцев и умерла (ЕВ, 52). И точно так же на куковании кукушки погубил свою душу некий конверс. Этот насчитал двадцать два ее крика и решил, что столько лет ему осталось. Чего же ради, сказал он себе, буду я умерщвлять столько времени плоть в ордене? Лучше уйти в мир и на протяжении двух десятков лет пользоваться его радостями, а последние два года можно будет и покаяться. «Но Господь, которому ненавистно всякое прорицание, распорядился по-своему». Два года, которые тот назначил себе для покаяния, он позволил ему жить, а двадцать лет радостей отобрал (DM, V: 17).