Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
Черти не просто соблазняют женщин, но могут находиться с ними в длительном браке. Удивительная история произошла в утрехтском диоцезе. Жили муж с женой, прижили нескольких детей, но муж не любил жену и плохо с ней обращался, ругал, оскорблял и проклинал ее. И однажды она заявила: «Я думала, подлец, что ты честный человек, и хотела возвысить и обогатить тебя. Но твое злонравие тебя погубило. Так знай же, что я — демон и долее не желаю служить тебе и твоей семье. Узнай также, что дети, коих, как ты воображаешь, я тебе родила, не твои, но принадлежат честной женщине из этого города, из такого-то дома, и я у нее их похитила». С этими словами бес исчез (НМ, 52). Рудольф Шлеттштадтский, перу которого принадлежит этот «пример», знает и другие случаи половых сношений между людьми и бесами (НМ, 27, 49).
Христианство — религия, присущая «культуре вины», и проповедь воспитывает в слушателях чувство виновности, порождаемой внебрачными половыми сношениями. Независимо от того, известно ли окружающим о содеянном грехе, человек знает, что он стоит на пути зла и поплатится за грехи. Вспомним популярный «пример» о блуднице, намеревавшейся соединиться с праведником вдали от людских глаз, тогда как он указывает ей на всевидящего свидетеля, от которого невозможно скрыть грех. Но вместе с тем верующим владеет и стыд, порождаемый давлением на его психику социальной среды, боязнью общественного мнения, контролирующего поведение каждого. В условиях, когда жизнь сосредоточивалась в узком мирке, каждый член которого находился на виду и под неусыпным наблюдением соседей, прихожан, братьев или сестер того же монастыря, чувство стыда являлось важным средством социального давления на индивида. В «примерах», касающихся сексуальных проступков, вина и стыд идут рука об руку. Преданная святой Деве настоятельница монастыря, которая держала своих монахинь в строгости, чем и навлекла на себя их ненависть, впала в плотский грех и забеременела. Ее состояние вскоре стало заметно, и епископу была отослана жалоба. Назревал скандал. Накануне расследования аббатисса воззвала к Деве о помощи. Присланные ею в видении ангелы избавили грешницу от беременности и передали ребенка какому-то отшельнику. Пробудившись, настоятельница обнаружила, что свободна от плода. Наутро собрался капитул, однако она отвергла обвинения в беременности. Ее осмотрели и нашли «пустой, здоровой и целой». Епископ просил у нее прощенья и намеревался изгнать из монастыря тех, кто ее обвинил. Но аббатисса открыла епископу истину и покаялась. Ребенок был воспитан епископом, обучен грамоте и сделался впоследствии его преемником (ЕВ, 135. Ср. LE, 54). Итак, доброе имя монастыря было спасено, неминуемого позора избежали благодаря чудесному вмешательству Богоматери, а раскаянье монахини искупило грех.
Не менее чудесная история произошла в Риме. Вдова, религиозная женщина, имела маленького сына, которого по обыкновению брала к себе в постель даже и тогда, когда он подрос. Случилось так, по дьявольскому наущенью, что она от него понесла. Дьявол, опасаясь, как бы она не покаялась и не ускользнула из его лап, принял облик школяра и, явившись к императору, выдал себя за всеведущего «астронома», способного обнаруживать тайны, и вкрался в его доверие. Однажды бес сказал ему, что удивляется, как этот город еще не провалился сквозь землю: в нем обитает презренная женщина, зачавшая от собственного сына. Узнав ее имя, император был изумлен, — ведь то была самая набожная в Риме матрона. Призвали ее. Вдова в слезах поспешила на исповедь и молила Деву освободить ее от позора и смерти. Никто из друзей не решился сопровождать женщину ко двору и помочь ей в споре с этим астрономом, коему все верили как пророку. Однако дело обернулось полным конфузом для беса. Войдя во дворец, он начал дрожать и не мог ответить на вопросы государя. Увидев же входящую матрону, он взвыл: «Вот пришла Мария с этой женщиной и ведет ее за руку». И с этими словами исчез, оставив смрад и смятение. Так благодаря исповеди и с помощью Пресвятой Девы вдова была спасена от бесчестья (Crane, N 263. Ср. Hervieux, 399).
Та же тенденция, объединяющая очищение от греха с избавлением от позора в силу вмешательства Богоматери и ее безмерного милосердия, лежит в основе приведенного выше рассказа о монахине Беатрисе. Она была введена в соблазн клириком, вскоре ее бросившим, и решила покинуть монастырь, в котором была ключницей. Уходя, она положила ключи на алтарь святой Девы. Жить в миру ей было нечем, и на протяжении пятнадцати лет (по другой версии — двадцати) Беатриса занималась проституцией. По истечении этого срока подошла она к монастырским дверям и спросила привратника, знакомо ли ему имя Беатрисы. «Как же, хорошо знаю ее, то святая женщина. С детства и по сей день живет она в нашем монастыре». Беатриса не поняла его слов и хотела удалиться, как вдруг увидела святую Деву, которая сказала ей: «В течение пятнадцати лет твоего отсутствия Я выполняла твою службу. Ныне вернись на свое место и принеси покаяние, ибо никто из людей о твоем уходе на знает». Оказывается, Богоматерь, приняв ее облик и надев ее платье, все эти годы была ключницей монастыря (DM, VII: 34; Klapper 1914, N 72).
В целом можно сказать, что не семья, а индивид стоит в центре внимания авторов «примеров». Чувства, испытываемые человеком к своим ближним, любовные, родительские, супружеские связи и сопряженные с ними материальные заботы подвергают его душу опасности. С этими связями проповедник не может не считаться, но не склонен ставить их высоко на шкале христианских ценностей. Его идеал — монашеская жизнь, а монах не имеет мирской родни, братьями он называет других монахов, его отец — Отец небесный, мать — Дева Мария. В «примерах», посвященных Бернару Клервоскому, этот аспект — разрыв родственной близости между сыном-монахом и оставшимся в миру отцом — выражен с предельной ясностью [188] . Для проповеди характерны весьма сдержанное отношение к семье, страх перед женщиной и сексом и пренебрежение к ребенку.
188
См.: Карсавин Л. П. Цит. соч., с. 205 сл.
Все это выражает прежде всего воззрения монашества и духовенства. Было бы опрометчиво переносить подобные взгляды на паству. Не свидетельствуют ли осуждения проповедниками тех лиц, которые, забывая о спасении души, погрязли в заботах об обеспечении земного благополучия своих семей, о родительской любви и о значении семьи как базовой социальной и хозяйственной ячейки общества? Проповедники, при низкой оценке ими родственных уз и привязанностей, верно, были бы весьма удивлены, познакомившись с мнением ученых — наших современников о том, что их собственные современники якобы не пеклись о детях [189] .
189
Herlihy D. Medieval Children.
– In: Essays on Medieval Civilization.
– London, 1978, p. 109–141.
Но вместе с тем едва ли можно пройти мимо другого ряда фактор. В памятниках искусства XIII века мы не встретим той проблематики, которая распространяется в XV–XVI столетиях: супружеская пара с детьми, интимная жизнь внутри дома, вообще человек в его повседневных занятиях, взятый сам по себе, в качестве самоцели, а не в функции символического средства. Семейный портрет в интерьере появляется тогда же, когда и трактаты и наставления о супружеской жизни, — в XV веке. Семья становится в центре внимания общества. Ничего подобного мы не встретим в изучаемый нами период. Не многозначительно ли это молчание? Структура семьи, ее общественные функции, положение ребенка в семье, несомненно, отличались в то время немаловажными особенностями, и интерпретация этих явлений в «примерах» — заслуживающий внимания симптом [190] .
190
Здесь опять-таки нужно отметить, что в проповедях Бертольда Регенсбургского семейным и брачным отношениям, равно как и воспитанию детей и заботам о них, уделено больше внимания, нежели в латинских «примерах».
Было бы небесполезно сопоставить трактовку семьи, женщины и секса в «примерах» с трактовкой их в фаблио, которые, по справедливому наблюдению А. Д. Михайлова, еще не утратили своей связи с «примерами» (см.: Михайлов А. Д. Цит. соч., с. 208), что выражается, в частности, в нередком использовании в обоих жанрах одних и тех же сюжетов и фабул. Но, разумеется, ракурсы, в которых фаблио и «примеры» рассматривают повседневную действительность, совершенно различны.
Глава 10
Враги: Еретики. Иноверцы
Тринадцатый век, который считается, и не без оснований, веком наивысшего подъема средневековой цивилизации, когда с особенной полнотой раскрылись заложенные в ней возможности, вместе с тем был отмечен кризисом католицизма. В отношениях между массами верующих и церковью, всегда осложненных большими или меньшими трениями и напряженностью, в XII и XIII столетиях намечаются глубокие противоречия. Их предельное выражение — ереси. Ранее они лишь тлели в недрах общества, а теперь стали существенным элементом социальной и духовной жизни Западной Европы. Угроза заражения ересью умов прихожан была вполне реальна. Некоторые составители сборников «примеров», например инквизитор Этьен де Бурбон, сами принимали активное участие в борьбе с еретиками.
Эта конфронтация ортодоксии и гетеродоксии не могла не найти выражения в проповеди.
Отношение церкви к инаковерующим неизменно было остро враждебным и репрессивным. И тем не менее, насколько удается проследить его по нашим памятникам, степень этой враждебности к разным категориям неверных была неодинаковой. В частности, взгляд на мусульман — не столь однозначно негативный, как на еретиков. Мусульмане — представители иной религии, с ними воюют, враждуют, но их воззрения не обсуждаются в проповеди, и вообще эти отношения не сводятся к одной только вражде. Сарацина можно даже обратить в свою веру, с ним возможны и миролюбивые отношения. Например, султан Саладин фигурирует в латинской литературе в роли мудрого правителя [191] .
191
Торговец мясом, живший во владениях султана, уверял его, что активно содействует борьбе мусульман против христиан: он продает им протухшее мясо, так что ежегодно отравляется множество народу. Некая женщина в Акконе лечила от болезни глаз и не отказывала в исцелении даже сарацинам (хотя ее служанка пыталась ослепить одного из них). Это — из рассказов о христианах на Востоке (Frenken, N 96).
С еретиками такие отношения исключены. Если мусульмане противостоят христианам на поле сражений в Святой земле или в Испании, то еретики таятся в недрах самого христианского общества. Внутренний враг несравненно опасней внешнего. Главная ересь, тревожащая проповедников, — альбигойцы. Они здесь же, во Франции, воздействуют на умы верующих, вводя их в дьявольский соблазн. Поэтому проповедь уделяет им немало внимания. Нужно показать ошибочность еретической доктрины и на конкретных, наглядных и впечатляющих примерах продемонстрировать ее сатанинскую природу. По этим двум линиям, собственно, и строится проповедь, направленная против альбигойцев.