Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
Каково их учение? Этьен де Бурбон, знакомый с ним, так сказать, «из первых рук», показывает, что они отрицают самые основы нормальной человеческой жизни. Манихеи-катары считают недопустимым воздействие на природу, не позволяют рвать растения, поскольку в них якобы заключены души, обладающие интеллектом и, следовательно, святые; они поклоняются деревьям. По этой причине они осуждают земледелие, видя в нем «как бы убийство», и не едят мясо — нечистое порождение плотского соития. Поэтому же они говорят: «Лучше заниматься ростовщичеством, чем возделывать землю» (ЕВ, 345). Если души сотворены Богом, то, по их утверждению, тела суть творение злого Бога, дьявола. С этим связана их вера в переселение душ. Душа человека после смерти не попадает на тот свет, но переселяется в другое тело, возможно, в человеческое, но, возможно, и в любое другое. Беседуя с еретиком, один монах услышал, что души переходят в другие тела в соответствии с заслугами человека:
Альбигойцы отрицают крещенье и причащенье телом и кровью Христа, равно как и воскресение во плоти, высмеивают добрые дела — заботы церкви о душах умерших. Чистилище, утверждают они, существует только в настоящее время, в этом мире. Всю землю они считают в равной мере священной и пренебрегают кладбищами. Исповедаться надлежит не перед человеком, а только перед Богом. Молитвы в церквах не имеют никакой силы. Исходя из всего этого, заключают они, церковь излишня. Альбигойцы, утверждает Цезарий Гейстербахский, вреднее иудеев и язычников (DM, V:21).
Ересь концентрировалась прежде всего в городах, в частности в ремесленной среде. Один впавший в ересь священник подал дурной пример в своем приходе и вместе с сорока прихожанами ушел в Милан, с тем чтобы полнее усвоить учение еретиков, и там, отказавшись от сана, занялся ткацким ремеслом (ЕВ, 353). Уход его в Ломбардию не случаен, — эта область Северной Италии кишела еретиками, в ней было, по словам Этьена Бурбонского (который, впрочем, опирается на Исидора Севильского), до семидесяти враждовавших между собой сект (ЕВ, 329–330).
Проповедникам приходилось сталкиваться с альбигойскими еретиками не только в Южной Франции, но и в самом Париже. Там, в частности, объявился магистр-субдиакон, который изучил все «благородные искусства и теологию, но, по наущенью дьявола, извратил свой ум». С ним заодно были и другие еретики, в том числе золотых дел мастер, священники, клирик, диаконы, все — люди образованные. Они учили, что тело Христово пребывает не только в сакраменте, но и во всяком другом хлебе и вообще в любой вещи, а «Бог равно пребывает и в Овидии и в Августине». Они отрицали и рай и ад, и тот, кто познал Бога, уже находится в раю; совершивший же смертный грех носит в себе ад, «подобно гнилому зубу во рту». Поклонение священным предметам ересиархи называли идолопоклонством и насмехались над теми, кто лобзает кости мучеников. Далее Цезарий Гейстербахский, которому мы обязаны этим рассказом, приписывал им утверждение, будто те, кто «пребывает в духе», могут безгрешно прелюбодействовать, поскольку дух совершенно отделен от плоти и грешить не способен. Папу они называли Антихристом, а Рим — Вавилоном и предрекали приближение всяческих апокалипсических бедствий (DM, V:22).
Из характеристики воззрений альбигойцев явствует, что, излагая их доктрину, проповедники хотели поразить своих слушателей ее чудовищностью: еретики отрицают все на свете — и земной мир как божье творение [192] , и церковь как единственное средство спасения души, и все таинства и ритуалы, и большую часть человеческих установлений. При рассказе о нравах и поведении еретиков они не останавливались перед тем, чтобы возводить на них обвинения, стандартные при нападках на инакомыслящих, в частности в половой распущенности. Вспомним, что тот же Цезарий Гейстербахский приписывал еретикам ночные оргии с участием кота-Люцифера, о которых французские проповедники говорили как о фантазмах, внушаемых доверчивым женщинам бесами.
192
Как повествует Одо из Черитона, в Тулузе был еретик, который проповедовал, что Господь не сотворил видимого мира, ни тел человеческих, ни животных. «К чему бы благому Богу создавать мух, существ столь нечистых?» — вопрошал он. И вот напала на него муха и не отставала до тех пор, пока он, свихнувшись, не свалился в пропасть. Так муха доказала, что и ее сотворил Бог, и отмстила за причиненное ему оскорбление (Hervieux, 186).
Опасность возрастала вследствие того, что ересь охватывала не одних только ученых людей, но и простецов. Еретики переводили священные книги на народные языки и по-своему толковали их содержание перед народом (ЕВ, 342). Этьен де Бурбон видел юного пастуха, который всего за один год пребывания в доме еретика-вальденса набрался всяческой ереси и выучил множество текстов. Пользуясь небрежением католических священников, не заботящихся о спасении душ вверенной им паствы, еретики завладели умами многих мирян (ЕВ, 349). Прикидываясь simplices rustici, они завлекают в сети «своих хитросплетений и двусмысленностей»
Не всегда католические священники и монахи, вступавшие в богословские споры с еретиками, находили достаточно возражений, для того чтобы их переспорить. Католикам приходилось полагаться на божью помощь. Какому-то «простецу-теологу» один еретик предложил столько аргументов, что тот не был в состоянии ему ответить. Но, продолжает анонимный автор сборника «примеров», «простец» сохранял веселый вид. Еретик спросил его: «Чему же ты смеешься, коль все заключения выводишь неправильно?» Тот отвечал: «Смеюсь я тому, что не могу тебе противоречить, однако знаю, что держусь истинной веры и что мне сие зачтется, ибо спорю с еретиком, столь подло трактующим меня; вот я и смеюсь». Этим он якобы привел еретика в смущение (ТЕ, 279). Подобный случай вспоминает и Жак де Витри. «Помню время, когда мы вели диспут с еретиками в Альбигойской земле в присутствии множества рыцарей, но не могли переубедить их ссылками на авторитеты». Тогда один из католиков предложил еретику осенить себя знаком креста. Начав крестное знаменье, тот не смог его завершить, чем воочию показал свое заблуждение (Crane, N 26).
Со своей стороны, еретики, когда им недоставало аргументов в богословских спорах, ссылались, «для совращения простецов», на дурной пример католических прелатов: они проповедуют бедного Христа, тогда как сами погрязли в богатствах и роскоши (ЕВ, 83, 251).
По утверждению Цезария Гейстербахского, еретики также стремились воздействовать на массы не столько отвлеченной аргументацией, сколько творимыми ими чудесами. Но чудеса еретиков — ложные, за ними стоит дьявол. Вот что произошло в Безансоне. Туда явились два человека, «простые по одежде, но не разумом, не овцы, а волки». Были они бледные и тощие, ходили босиком и все время постились, посещали все службы и не принимали никакого подаяния, помимо необходимого для жизни. Проповедуя новые неслыханные ереси, эти лицемеры ввели в заблуждение весь народ. Рассыпав на улице муку, они ступали по ней, не оставляя следов, не тонули в воде, невредимыми выходили из горящих хижин. «Коль не верите словам нашим, так поверите делам», — говорили они толпам народа. Духовенство во главе с епископом было очень встревожено. Убеждения на еретиков не действовали. Между тем народ пошатнулся в вере. Тогда епископ призвал клирика, известного как опытного в черной магии человека, и велел ему вызвать дьявола и выведать у него, кто эти люди, откуда они и какой силой творят чудеса. Епископ обещал клирику отпустить ему грех, но просил «успокоить его в этом деле». Общение с дьяволом и вообще занятия черной магией были запрещены, и то, что епископ прибегнул к этому способу установления истины, характеризует и его самого и остроту создавшейся ситуации.
204
Искушение Христа. Капитель в соборе Сен Лазар, Отен. 12 в.
Повинуясь епископу, клирик вызвал дьявола, и тот признал, что эти люди — его слуги и проповедуют то, что он вкладывает в их уста. Но почему же не вредят им ни огонь, ни вода? А потому, отвечал дьявол, что у них под мышкой зашиты под кожу те грамоты, в которых записаны присяги, принесенные ими дьяволу, и в силу этих амулетов никто и ничто не может им повредить. Если же у них отнять эти грамоты, сделаются они слабыми, как прочие люди. Клирик передал все епископу, и тот поспешил созвать население города. «Хочу я испытать этих людей», — заявил он. «Мы видели от них много знамений», — отвечала толпа. «А я не видел», — возразил епископ. Пригласили еретиков, зажгли костер. Но прежде чем допустить еретиков к испытанию, епископ приказал страже обыскать их, дабы удостовериться в том, что они не защищены магическими амулетами. Под мышками у них действительно нашли грамотки и вырезали их. Епископ показал эти талисманы народу, и слуг дьявола бросили в огонь. «Так божьей милостью и стараниями епископа усилившаяся было ересь была искоренена, а соблазненный или испорченный плебс очищен покаянием», — заключает Цезарий Гейстербахский (DM, V: 18). Не следовало ли прибавить к словам «божьей милостью» еще и «с помощью дьявола»?
Цезарий рассказывает также о конфликтах с еретиками в Труа, Кельне, Меце и других городах, но наиболее впечатляющей была, конечно, расправа крестоносцев с жителями Безье. Еретики в осажденном городе сбросили на головы христиан Евангелие, предварительно помочившись на него: «Вот ваш закон, несчастные!» Когда крестоносцы ворвались в город, они истребили всех его жителей (сто тысяч человек, по утверждению нашего автора), повинуясь словам епископа, отвечавшего на вопрос, как отличить еретика от католика: «Убивайте всех, Господь отделит своих» (DM, V:21).