Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе
Шрифт:
75 + 2 = 1
Об Антологии В.О. Кальпиди «Современная уральская поэзия 2004–2011 гг.»
Начну с этики. Автор этой рецензии есть один из авторов анализируемой / оцениваемой Антологии. То бишь гипотетически является, безусловно, заинтересованным лицом. Лицом, так сказать, «публикационно, издательски» коррумпированным. Более того, пишущий эти слова лично и хорошо знает автора антологии и ее издателя и открыто восхищается его антологической / «собирательской» / издательской деятельностью. А также явно симпатизирует некоторым авторам Антологии и откровенно любит их стихи. Таким образом, гипотетика рушится, и сочинитель рецензии предстает (хотя бы перед самим собой) весьма сомнительным – в сфере объективности – субъектом, верить которому (и доверять его оценкам) будет трудновато.
Что ж, имея немалый опыт литератора и одновременно сочинителя научной прозы, я попытаюсь преодолеть аксиологическую шизофрению, исключив себя (мысленно, психологически и вообще ментально) из Антологии, убрав подборку своих стихов со стр. 124 –128 и заметку о себе, написанную Алексеем Котельниковым (спасибо тебе, Алексей!) со стр. 315, – и в целом отстранившись от себя как участника всех трех антологий уральской поэзии, выпущенных Виталием Кальпиди… Всё: я свободен. Можно начинать. Итак…
Любая антология, а поэтическая – особенно, а антология «Современная уральская поэзия 2004 – 2011 гг.» – особливо – в силу
Три поэтических потока – это прежде всего три различных типа поэтической интенции (собственно поэтическая, литературная и стиходельческая) и – что очень важно – три вида модальности (отношение к миру, к себе, к себе в мире и к миру в себе: то есть отношение говорящего к предмету говорения), которая проявляется и в тоне / тональности, и в музыке, и в языке, и в стилистике, и в стиле, и в поэтике, и в эстетике, и в этике, и в смысловых наращениях / углублениях – оголениях, и в смысловой редукции, нулевизации, – а главное – в глубине и в высоте постижения мира и в возможности ощущения сердца-середины-сердцевины бытия. Естественно, невозможно обнаружить интенциональные и модальные типы в «чистом виде»: они смешиваются, – но ведущий, доминирующий чаще всего вполне наблюдаем потому, что он явлен материальными знаками языка, поэтики, стилистики и смыслов если не в единичном тексте, то в целостном текстовом ряду, в парадигме, – в подборке. Вот эти три типа / вида интенционально-модального характера стихотворчества, представленного в Антологии: а) когнитивно-познавательный; б) эмоционально-психологический (на основе палимпсеста – «чужого текста»; часто «истерический / истеричный»); в) иронический / саркастический / нигилистический etc. В. Кальпиди во «Вступлении» в Антологию замечает, что автор проекта и составители, привлекая к публикации молодых авторов (коих «должно» быть «не менее половины любого коллективного обзорного издания»), – сознательно «понижали планку отбора», чтобы Антология стала «умышленно противоречивой, не совсем логичной, а значит – живой» (с. 5). Однако, думаю, что полимодальность и полинтенциональность Антологии не обусловлены только наличием в ней стихов молодых авторов (А. Козлов, Антип Одов и др. давно не молоды): так, именно так обстоят аксиологические (ценностные) и поэтологические дела во всей русской и русскоязычной поэзии сегодня, – и в Краснодаре, и в Тамбове, и в Москве, и в Питере, и в Нижнем, и в Новосибирске, и в Хабаровске. Сфера словесности (и изящной в том числе) всегда неоднородна, подвижна, диффузна, она испытывает на себе воздействие процессов прежде всего этико-эстетического, а также экономического и – шире – социального характера. Одним словом, Антология В. Кальпиди – это некая часть ручья / реки, отрубленная с обеих своих горизонтальных сторон и выхваченная из моментально сомкнувшихся прошлого и будущего (да и это антологическое стихотворное настоящее немедленно превратилось в прошлое) отечественной и уральской изящной словесности.
Теперь статистика и фактология. Автор проекта и главный редактор издания – Виталий Кальпиди, поэт и выдающийся собиратель антропопоэтологических ценностей и редкостей: пожалуй, во всей России не найти такого знатока и одновременно издателя региональной (нестоличной!) поэзии; Виталий Олегович, возможно, единственный на Урале историк «живой» поэзии, избежавший научных и наукообразных (и полемических, и скандальных и т. п.) форматов литературной критики и литературоведения. Часто спрашиваю себя: почему он это делает? Зачем? Прямо говоря – пиар? Автопиар? – да нет, Кальпиди, вне этого антологического проекта (и иных), – известный поэт, знаемый и почитаемый в России и за рубежом. Может быть, ответственность? Но – за что? И за кого?.. Думаю, В. Кальпиди (может быть, подсознательно) пытается закрепить, укрепить некие основы появившейся на Урале в шестидесятых годах подлинной поэзии и первого слоя поэтической культуры, или – культуры поэзии. Поэзия всегда была и остается мало-читаемой и почти не понимаемой, не ощущаемой. Sic! Сколько живу (а это немалое время), я слышу постоянно из года в год дикую журналистскую и обывательскую фразу: «Поэзия умирает» («Русский язык умирает», «Литература умирает» etc). Да, в период (самый начальный и дикий) посткнижной культуры не читает никто (ок. 70 % русскоязычных никогда не брали книгу в руки!). Ну и что? И – хорошо. Урбанистическая цивилизация плодит бюрократию, жуликов и офисный планктон. Не хочу, чтобы мои стихи не понимали, не воспринимали, не ощущали бандит, чиновник и офисная дура (что-то из серии «Все о ремонте» или «Все о зубах», или «Все о ногтях», или «Все о деньгах»). Период дикости, гламура и глянца со временем редуцируется, и чья-то душа заболит от стихов Алексея Сальникова, Инны Домрачевой и других. Так, как душа моя плачет и радуется от стихов Алеши, Инны и наших Майи Никулиной, Алексея Решетова и ненашего Дениса Новикова.
Огромная работа проделана пятью составителями, четверо из которых – участники антологии: Я. И. Грантс, С. В. Ивкин, В. О. Кальпиди, А. А. Сидякина и Е. В. Туренко. В Антологии стихи 75 стихотворцев (+ 2 «нулевых», отказавшихся прислать стихи), из Екатеринбурга, Челябинска, Перми, Шадринска, Нижнего Тагила и др. городов, сел и деревень Большого Урала. Кроме того, над Антологией работали 34 аналитика из России, США, Англии, Израиля и др. городов и весей, которые написали 75 + 2 небольших очерка презентационного характера (с фактологической справкой об авторе стихов). Объем и качество этих очерков разные, и это естественно. Важно то, что поэтическая сфера Антологии расширилась за счет сферы поэтологии, критики и литературоведения.
Алфавитное расположение авторов Антологии немного смутило меня: не демократизмом и не обязательным / закономерным соседством стихотворцев на «А» и «Я», а (здесь во мне активировался лексикограф, который занимается вот уже 30 лет созданием толковых идеографических словарей) возможностью иной подачи текстового материала, основанной на географическом / «населеннопунктовом» или ином (эстетическом, возрастном – каком угодно) принципе: мне, например, интересно, почему в Тагиле сегодня проживает такое большое количество пишущих, – аномалия? мутация? культурный взрыв и т. д.? Почему Маргарита Еременко – уральская, ежели она совершила такой достаточно сложный топонимический путь: г. Минусинск (Красноярский край) – Екатеринбург – г. Касли (Челябинская обл.). В термине «уральская поэзия» (в рамках Антологии) опорным словом является «уральская». Уральская ли? Да, это вопрос, который никогда не будет решен (вспоминаю споры, дискуссии и перепалки 80–90-х годов, когда оппоненты утверждали или отрицали право поэзии быть уральской (наряду с ленинградской / питерской и московской).
Можно ли произвести содержательный анализ Антологии? Можно. Но – нужно ли? Ведь в любой антологии главное не столько качество художественности, сколько нечто иное – сверхтекстовое: антропологичность, например, или географичность, или в целом комплексный этико-эстетический сценарий сборника / собрания 75 (+ 2 нулевые) небольших книг избранных стихотворений (подборки в антологии просто огромные – до 5–6 полос! – да в две колонки, да мелким шрифтом). Чтобы провести 75 контент-анализов 75 книжек, нужны и время, и место (хотя в антологии есть – и много – что анализировать, но есть и такие книжки-подборки, которые находятся еще в дотекстовом, в докнижном состоянии). Читательский и исследовательский опыт подсказывает мне следующее: если в книге есть возможность выборки и составления поэтического словаря-тезауруса («сокровищницы») «золотых» слов, словосочетаний, строк, строф и цельных текстов, значит поэзия здесь «ночевала» и «простыни здесь смяты» (О. Мандельштам). В Антологии В. Кальпиди такой тезаурус содержится. Несомненно. (И часть его я покажу). Хотя… Есть в Антологии и антитезаурус, или тезаурус не-поэзии, антипоэзии (их я не покажу). Антитезаурус включает в себя прежде всего образцы дурновкусия; тотальное пренебрежение (+ иронию, сарказм, откровенную грубость, хамство, ненависть ко всему, что не-я, и абсолютный, невозрастной нигилизм); зависимость патологическую от секса с грязцой; откровенную, врожденную стилистическую грязь (не страшную, а грязную грязь); провинциальный гамлетизм (ну, еще хуже, чем у Бродского); всеобъемлющий урбанизм; пустую и неуместную матерщину (почитайте великого И. С. Баркова! – учитесь у него, а не у бандитов и наркоманов); полную обиду на мир(!); абсурдность-алогичность-оксюморонность; «деревенский» авангардизм; дешевую безоценочную разговорность; прозаизацию как позу: я такой!; работу на публику; явную, замысловость (а – не Промысел поэтический); тотальную и бессмысленную, неумелую, немастерскую языковую игру – этакий колхозный стих; врожденный постмодернизм – беспросветный и ученический и т. д. и т. п. Однако собрание поэтов, стихотворцев, графоманов и стихоигроков – действительно! – дает реальную и живую поэтологическую картину Урала. Важно здесь, видимо, все-таки помнить (и – знать!), что пошлостью пошлость не попрать и что главное в стихах – это наличие духа, музыки, смысла и глубины-высоты, а не слов, находящихся в беспорядочном порядке (или – наоборот). Хочется также отметить в целом (это – о молодых) наличие в текстах очень бедного синтаксиса. Синтаксис почти умер. Он умер на улице и в телевизоре, но в словесности…
И. А. Бунин как-то заметил, что писать нужно только о красивом и страшном. Именно в таком порядке: красивое и страшное. Если только о красивом или только о страшном – то всё, конец поэзии: это уже чернуха, колядки театральные на кладбище. То бишь – пошлость. Пошлость, которая пожирает мир.
Пошлость. Пошлость в литературе. Пошлость в жизни. Пошлость вообще. Пошлость как таковая. Что это? Прежде всего пошлый – это низкий, безнравственный, грубый, безвкусный и демонстративно подлый (в различной степени интенсивности подлого и низкого). Пошлость в искусстве – это производство яркого, «ходового» товара и легкодоступной, одноразовой красоты. Не красоты прекрасного и красоты безобразного. Не красоты ужасного (это бывает хорошо: у Р. Фроста, например). А «красоты» грязного, мерзкого, смердящего. Смердящая красота сексуальной озабоченности ребятишек (и теток, и мужиков) с промышленных окраин. Модно-товарная красота (с эпатажем, с матизмами) провинциального мэйнстрима. Провинциальное – есть пошлое? Россия вся провинциальна. Насквозь. И пошлые стишки уральских стихописцев ничуть не хуже и не «интереснее» подобных же стишков москвичей и иных «центровых». (Но! как талантливо Василий Чепелев, например, делает низкое высоким, страшное красивым, грубое – нежным – редкое исключение). Провинциальность и пошлость – категории не всегда взаимообусловленные: нестоличность может быть стократ сильнее в этико-эстетическом отношении метрополий, а пошлость – явление повсеместное, связанное в первую очередь с тотальным расчеловечиванием, товарностью литературы / искусства и «культурки», а также и главным образом с утратой ощущения общего хронотопа поэзии как базового, ядерного, ведущего способа познания и сотворения истины и красоты.
Пошлость и маргинальность. Эта оппозиция явно эквиполентного, пересекающегося характера. Поэт есть маргинал. Вне толпы. В широком, глубоком и высоком смысле. В социальном отношении маргинальность весьма симпатична своим пугающим обывателя откровенно неприкаянным бытом и бытием. (В советские времена маргинальность была единственно возможным способом существования подлинного художника. Этико-эстетическая маргинальность. От дотеатра / до – Коляды – до поэтов и живописцев, перемещавшихся по архипелагу городских / поселковых / сельских и садовых кухонь). Сегодня такие маргиналы (бывшие) сидят в офисах. «Офисный планктон». Или лежат в могилах. Или доживают в антологии-монографии [автор проекта – В. О. Кальпиди] мемуарного характера «Маргиналы». Нынешние маргиналы – это [антропологически] старички нечистого вида и молодняк, залитый, обнюханный, колесованный и обдолбанный, – объединенный и воодушевленный не резистансом, а дурью и алкоголем.
Пошлость в поэзии – это еще и несвежая новизна: нонпунктуационность текста, его асинтаксичность, его апросодичность, его жаргонность, матерность и проч., проч., проч. Но! Молодость отыграет свое, и талант (если он есть) возьмет свое, из пустоты сотворив Нечто (как это произошло с Еленой Сунцовой, поэтом подлинным).
Таким образом, Антология В. О. Кальпиди – это объективное, нет – реальное, зеркало, в которое смотрится все, что сегодня есть не только в Уральской, но и в русской поэзии и литературе. Поэзия в Антологии есть. И ее, говоря обыденным языком, много (хотя Прекрасного много не бывает). Теперь пришло время показать хотя бы небольшую часть поэтического тезауруса («чистого золота» поэзии), который очевидно и легко «выжимается» из Антологии. (Повторю: антитезаурус я демонстрировать не стану – не хочется умножать лишнее на два).