Культурные индустрии
Шрифт:
Возможно, из-за этих стычек между коллегами-радикалами с их разными интерпретациями того, как рассматривать социальное неравенство и бороться с ним, возникла идея, что сфера изучения медиа и популярной культуры поровну поделена между двумя лагерями – политической экономией и исследованиями культуры. Эта идея воспроизводится не только в издаваемых книгах и статьях, ее ежедневно цитируют в учебных аудиториях, барах конференц-залов и т. д., выглядит это примерно так: «политическая экономия занимается X, исследования культуры занимаются Y». Но даже когда некоторые авторы заявляют, что хотят выйти за рамки этого разделения, позднее они переходят к атакам с позиций четкой идентификации с одним из лагерей на карикатурную версию другого лагеря, тем самым способствуя сохранению мифа (см. например: [Grossberg, 1995]).
Но противопоставление политической экономии и исследований культуры не позволяет дать точной и полезной характеристики подходов к медиа и к популярной культуре. Оно сводит целый ряд разногласий и конфликтов между разными подходами, описанными выше в данной главе, всего лишь к двум игрокам. Таким образом, вопрос не в конфликте исследований культуры и политической экономии – как будто данная сфера четко поделена между этими двумя подходами. И не в противопоставлении исследований культуры, которые изображают настолько карикатурно, насколько это позволяет фантазия автора, всем остальным. Истинная цель заключается в том, чтобы понять конфликты между целым рядом различных подходов к культуре. А в данном контексте ключевая проблема – соединить лучшие аспекты вышеописанных подходов, для того чтобы дать плодотворное объяснение изменениям и преемственности в культурных индустриях. В данном разделе я изложу мой взгляд на самые важные противоречия между соответствующими подходами.
Производство против потребления
Политическая экономия часто используется в качестве условного обозначения «исследований производства», при этом игнорируется существенное различие между подходами к производству культурной и медийной экономик, социологии медиа, эмпирической социологии культуры и т. д., и обходится стороной важность потребления, учитываемая лучшими политэкономическими подходами. Точно так же исследования культуры, зачастую в карикатурном виде, представляются так, будто они почти полностью состоят из эмпирических исследований аудиторий, хотя гораздо чаще такой анализ проводился в рамках либерально-плюралистических исследований коммуникации.
Сам факт того, что в этой книге я сосредоточил свое внимание на культурных индустриях – по причинам, описанным во введении – указывает на то, что здесь я буду опираться, главным образом, на подходы, ориентированные на понимание динамики культурного производства и культурной политики, т. е. на политэкономические подходы, некоторые работы, относящиеся к культурной экономике, радикальную социологию медиа и эмпирическую социологию культуры.
Решение поставить в центр книги производство и политику – это вопрос расстановки приоритетов в текущем контексте, но мы все-таки должны рассматривать их в связи с другими ключевыми процессами, такими как культурное потребление, идентичность и смысл текстов. Как я утверждал выше, исследования культуры вносят важный вклад в более полное понимание смысла текстов и культурной ценности, равно как и ряд других подходов, но по-прежнему сохраняются реальные трудности синтеза анализа индустрий, организаций и текстов.
Тексты, информация и развлечения
Сторонники других подходов часто обвиняют исследования культуры в излишней озабоченности вопросами смысла текстов. В действительности, хотя исследования культуры внесли вклад в развитие теорий о том, как смысл и идентичность соотносятся с вопросами социальной власти, в своих наиболее развитых формах они сравнительно мало интересовались вопросами интерпретации и оценки текстов. Для анализа текстов может пригодиться целый ряд подходов, ориентированных в первую очередь на изучение текстов (обзор некоторых из основных методов анализа медийных текстов можно найти в: [Gillespie, Toynbee, 2006]). В такого рода исследованиях основное внимание уделяется не столько раскрытию сложного смысла, который великий художник смог выразить в своем произведении, как в более традиционных гуманитарных исследованиях, сколько непреднамеренной сложности культурных текстов. Ценным источником может также стать хорошая критика (см., например: [Lane, 2003] или [Reynolds, 2005]).
Между тем политическая экономия, радикальная социология медиа и либерально-плюралистические исследования коммуникации гораздо больше интересовались информационными текстами, такими как новостные программы, и тем, насколько культурные индустрии обеспечивают граждан информационными ресурсами, необходимыми для борьбы с несправедливостью и злоупотреблениями властью. Эти подходы отдавали очевидное предпочтение информационному содержанию перед формой и склонны были ставить когнитивные и рациональные способы мысли выше эстетических, эмоциональных и аффективных (см. похожий аргумент в: [McGuigan, 1998]). Если судить в целом, эти подходы, несмотря на все их сильные стороны, можно справедливо обвинить в том, что они рассматривают развлечения всего лишь как отвлечение от процесса, который они считают наиболее желательной целью массовой информации, а именно привлечения неравнодушных, рациональных, активных граждан. Лучшие формы текстуального анализа и культурных исследований позволяют скорректировать этот уклон.
Вопросы эпистемологии
Миф о противостоянии политической экономии и исследований культуры излишне нагнетает конфликт между двумя группами подходов и преуменьшает их отличия от других. Некоторые варианты политической экономии и исследований культуры с точки зрения своей озабоченности закреплением своего понимания в теории культурной власти имеют друг с другом больше общего, чем с более эмпирически ориентированными исследованиями (эмпирическая социология культуры, либерально-плюралистические исследования коммуникации). Тем не менее между политической экономией и исследованиями культуры существуют серьезные теоретические и эпистемологические разногласия. Грубо говоря, представители политической экономии в вопросах эпистемологии тяготеют к реализму – к «допущению, что существует материальный мир, внешний по отношению к нашим когнитивным процессам, обладающий специфическими свойствами, в конечном счете доступными для нашего понимания» [Garnham, 1990, р. 3]. Этот взгляд напрямую связан с идеей, что мы можем достичь объективного познания этой независимой реальности. Исследования культуры идут по гораздо более конструктивистским и субъективистским путям, иной раз в целях достижения большей объективности признавая воздействие наблюдателя на объект наблюдения (см.: [Couldry, 2000b, р. 12–14] о феминистской эпистемологии), тогда как в других случаях существует радикальный скептицизм в отношении претензий на истину. Это особенно характерно для постструктуралистских и постмодернистских подходов. Повторимся, что речь идет не о противопоставлении исследований культуры и политической экономии. Радикально конструктивистское, постмодернистское крыло исследований культуры расходится со всеми подходами к культурным индустриям, упомянутыми в первых двух разделах этой главы, не только с политической экономией. Позитивизм исследований коммуникации и социологии культуры так же далек от критико-реалистической позиции политической экономии, как и постмодернизм от исследований культуры.
Политика и политические программы
Раскол между политической экономией и исследованиями культуры в значительной мере основан на ложной политической дихотомии. Исследования культуры по большей части опираются на тенденцию политического активизма и политической мысли с начала 1970-х годов концентрироваться на вопросах идентичности, таких как пол, этническая принадлежность и сексуальность, в пику вопросам об экономике и перераспределении ресурсов [27] . Такая озабоченность социальной идентичностью иногда воспринимается как отход от проекта по построению коалиций в целях борьбы с угнетающими экономическими и политическими силами. Вот почему некоторые авторы, связанные с политической экономией, полагают, что исследования культуры имплицитно консервативны, и считают, что эти исследования отражают ошибочное понимание власти (например: [Garnham, 1990]). Однако этой позиции придерживаются не только политэкономисты. Представители радикальной социологии медиа (такие как: [Gitlin, 1998; Miller, Philo, 2000]) часто разделяют этот взгляд, и с ними вполне могут согласиться многие из тех, кто занимается исследованиями коммуникации и эмпирической социологией культуры. (Опять-таки сама идея противопоставления политической экономии исследованиям культуры слишком грубая для картографирования дебатов в этой сфере.)
27
Описание исследований культуры, в котором они представлены как реакция левых на некоторые формы марксизма, особенно на те, что испытали влияние сталинизма, см.: [Hall, 1992].
В таких реакциях на исследования культуры нашли отражение некоторые серьезные проблемы. Построение политики только вокруг вопросов угнетения и несправедливости, с которыми сталкивается социальная группа, принадлежность к которой вы ощущаете, может привести к отказу от любых представлений о солидарности и эмпатии по отношению к другим. Существуют реальные различия между тем, на чем базирует свою критику существующих социальных отношений постмодернистское крыло исследований культуры, и тем, как это делает марксистская политическая экономия. Однако необдуманная полемика некоторых радикальных обозревателей почти не достигает позитивной цели. Вместо того чтобы вступить в диалог, изучить новые важные способы осмысления политики и культуры и найти почву для объединения в борьбе с неоконсерватизмом, обозреватели с обеих сторон, кажется, зачастую заинтересованы в развязывании сектантских атак.
У культурных индустрий двойная роль – «экономических» и «культурных» систем производства текстов. Производство имеет специфические для сферы культуры особенности, а тексты определяются экономическими факторами (среди прочих). Если мы хотим критиковать формы культуры, производимые культурными индустриями, и способы их производства, мы должны учитывать одновременно и политику перераспределения:, сосредоточенную на вопросах политической экономии, и политику признания, занятую вопросами культурной идентичности [Fraser, 1997].