Культурные истоки французской революции, Шартье Роже

Культурные истоки французской революции

на обложку

Шартье Роже

Шрифт:

В оправдание этих противоречий недостаточно сослаться на то, что «Записка» Дидро была написана для заработка. Отдавая свое перо на службу парижским издателям, Дидро на самом деле пытается утвердить права писателей и защитить их интересы. Для этого ему надо прежде всего представить привилегию как собственность, а не как милость, даруемую королевской властью. Отменить преимущества, которые традиционно дает привилегия, в частности, монополию на издание того или иного произведения, означало бы «понимать привилегию издателя как милость, которую можно оказать, а можно и не оказывать, совершенно забывая о том, что привилегия — не что иное, как охранная грамота; собственность, находящаяся под охраной, неприкосновенна, и покушение на нее есть нарушение закона» (Д., с. 58). Повторяя доводы, которые приводились в защиту прав издателей в прежних Записках, Дидро дает договорное обоснование праву собственности на литературные произведения; их можно свободно продавать и покупать, и в этом отношении они ничем не отличаются от земельных участков или построек: «Я спрашиваю вас: разве тот, кто купил дом, не получил его в собственность?» (Д., с. 40). Собственность безраздельно принадлежит тому, кто является ее владельцем, и не может быть ни передана другому лицу, ни с кем-либо разделена без согласия ее владельца. Однако право собственности следует отличать от других эксклюзивных прав, потому что издатель приобретает право печатать не все книги вообще,

и даже не книги определенного направления, а только отдельные произведения: «Речь идет о рукописи, о законно уступленном и законно приобретенном имуществе, произведении, которое принадлежит исключительно одному покупателю; полная или частичная передача его другому лицу является нарушением закона; право собственности позволяет набирать и публиковать одно и то же произведение до бесконечности» (Д., с. 44).

При таких ограничениях привилегия должна стать основой системы книгоиздания. В доказательство Дидро перечисляет отрицательные последствия «издания, осуществляемого на основе соперничества», когда обычное разрешение на публикацию не дает никакого исключительного права. В этом случае издатели рискуют разориться, потому что, коль скоро несколько издателей, борющихся за рынок, опубликуют одну и ту же книгу, прибыль каждого из них сильно сократится. «Экономическое соперничество» приведет к упадку искусства печати, ведь все захотят издавать как можно более дешевые книги: «Книги сделаются общедоступными, но не пройдет и десяти лет, как все они станут выходить на такой же плохой бумаге, как Голубая библиотека [10] , набор их будет так же убог и в них будет столько же опечаток — прекрасный способ быстро разорить три или четыре крупные типографии» (Д., с. 48—49). И все расчеты показывают, что политика, которая отдаст все прибыльные издания в руки иностранцев и отвратит французских издателей от слишком рискованных предприятий, в конце концов обернется против самого государства: «Еще один всплеск преследований и беспорядков — и каждый издатель будет печатать гораздо меньше книг, чем он может продать. Какие еще меры предосторожности он может принять, дабы избежать риска потерять деньги, вложенные в производство? Но государство станет беднее от потери работников и сокращения продуктов, производимых на родине, и вы отправите в чужие края золото и серебро, которых не хватает на родной земле» (Д., с. 75).

Голубая библиотека — серия лубочных книг (сказок, легенд, рыцарских романов), выходившая с XVII века.

Ратуя таким образом за сохранение привилегии, предоставляющей издателю исключительное и незыблемое право на издание того или иного произведения, Дидро в первую очередь настаивает на том, что литературное произведение является безраздельной собственностью его автора. Поскольку автор обычно не имеет возможности самостоятельно осуществить издание («вести приходные и расходные книги, отвечать авторам, обменивать, получать, отправлять — что за времяпрепровождение для ученика Гомера и Платона!» — Д., с. 45), ему приходится доверить эту заботу издателю, но договорные отношения, которые их связывают, как раз и являются доказательством права собственности писателя на свое произведение, «самую драгоценную часть его самого, ту, которая нетленна» (Д., с. 41). «Я повторяю, уж если автор не хозяин своего произведения, значит, никто в обществе не хозяин своего добра. Издатель может им владеть постольку, поскольку прежде им владел автор» (Д., с. 42); таким образом, законность привилегии зиждется на праве собственности писателя на созданные им произведения, и непреложность привилегии является косвенным подтверждением законности авторских прав.

Литература как автономное поле деятельности

Поведение Дидро в какой-то мере отражает, как изменилось положение автора в последние три-четыре десятилетия Старого порядка. Прежде было две возможности: писатель либо пользовался финансовой независимостью, которую ему обеспечивало его положение в обществе или состояние, либо имел покровителя, который в награду за преданность пристраивал его на службу и выхлопатывал ему денежные пособия. Ни в том, ни в другом случае литератор не зарабатывал на жизнь непосредственно литературным трудом. Подавляющее большинство из 333 писателей, которые попали в поле зрения д’Эмери и о которых таким образом сохранились сведения, находились либо в том, либо в другом положении. Больше половины (55%) имели доходы, совершенно не связанные с их литературной деятельностью (из них 12% составляли представители духовного сословия, 17% — дворянского, 18% — служители закона и чиновники, а также адвокаты, 3% — преподаватели, 2% — врачи и 3% — рантье). Треть занимала места, полученные благодаря протекции покровителя (домашние учителя, журналисты, секретари, библиотекари и т.п.). Остальные 12% составляли ремесленники, слуги и мелкие служащие {76} .

Darnton R. A Police Inspector Sorts His Files, art. cit., p. 147—157 и табл.З. Франц, пер., p.142—146.

Если судить по списку «литераторов» (т.е. авторов, опубликовавших хотя бы одно произведете), который приводится в «Литературной Франции» в 1784 году, то среди 1393 авторов, чья общественная и профессиональная принадлежность в нем указана, по-прежнему преобладают эти два разряда. Лиц духовного звания насчитывается 20%, дворян — 14%, адвокатов и чиновников — 15%, врачей и аптекарей — 17%, военных инженеров и зодчих — 2%, преподавателей — 11%. Те, чья деятельность непосредственно зависит от покровительства короля или знатного вельможи, составляют лишь малую часть — 10%, это меньше, чем в картотеке д’Эмери, и свидетельствует либо о том, что покровительство идет на убыль, либо, что более вероятно, о разнице в самой трактовке понятия «автор», которое парижский инспектор понимает более узко, относя к нему только литераторов и философов, а «Литературная Франция» — более широко, включая в это понятие провинциальных знаменитостей {77} .

Darnton R. The Facts of Literary Life in Eighteenth-Century France. — In: The Political Culture of the Old Regime, op. cit. [примем.34], p.261— 291, в частности, c.272—276 и табл.5).

Однако в «Записке» Дидро отмечено появление литераторов другого типа: это авторы, которые надеются добыть себе средства к существованию путем продажи своих произведений «по рыночной цене», то есть заключая договоры с публикующими их издателями и получая от них вознаграждение. «Эти авторы не разбогатели бы, но приобрели бы достаток, если бы выплаты не растягивались на много лет, не таяли бы по мере того, как их получают,

и когда пришла старость, нужды увеличились, глаза погасли и ум истощился, не оказывалось, что все деньги уже потрачены. Однако это поощрение! И какой государь столь богат, чтобы его щедроты могли заменить это поощрение?!» (Д., с. 64). Таким образом, хотя обычный порядок вещей не изменился и щедрые правители по-прежнему благоволят к писателям и оказывают им покровительство и помощь, появилась новая потребность: утвердить право автора на справедливое вознаграждение за литературный труд.

Но для того, чтобы такое право было признано, необходимо твердо установить, что рукопись является собственностью автора. Поэтому Дидро старается доказать, что автор — законный владелец рукописи, выводя законность его прав из законности уступки: ведь продать можно только свою собственность. Он связывает возможность для автора добиться справедливого вознаграждения с существованием законов, «которые обеспечивают покупателю право беспрепятственно и бессрочно владеть произведениями, которые он приобретает» (Д., с. 64). В этом причина и того, что Дидро неожиданно встает на защиту издательских привилегий, и того, что он отстаивает интересы парижских издателей (которые, впрочем, не испытывают к нему ни малейшей благодарности). При старой системе книгопечатания автор мог обрести финансовую независимость только в том случае, если право издателя публиковать его произведения было монопольным: «Отмените эти законы. Сделайте так, чтобы право собственности покупателя [рукописи] стало непрочным; и эта неуместная мера в какой-то степени обернется против автора. Велик ли будет мой барыш, особенно если имя мое еще почти никому не известно, коль скоро издатель будет бояться, что конкурент, не желая испытывать мой талант, не желая рисковать и вкладывать деньги в первое издание, не желая платить мне гонорар, просто подождет шесть лет, а то и меньше, и получит право сколько угодно пользоваться его приобретением и издавать мой труд без лишних трат и риска» — «шесть лет» даны здесь как срок, на который обычно давалась привилегия и по истечении которого ее нужно было возобновлять (Д., с. 64).

Налицо два явных признака «профессионализации» авторов, которую отмечает Дидро. С одной стороны, число тех, кто, по данным переписи, не имеет ни положения в обществе, ни места, приносящего доход, в течение века возрастает: согласно картотеке д’Эмери с 1748-го по 1753 год это 101 из 434 писателей (т.е. 23%), а по данным «Литературной Франции» за 1784 год это 1426 из 2819 авторов (т.е. 50%). Весьма вероятно, что многие из этих авторов, не имеющих ни профессии, ни синекуры, пытаются худо-бедно прокормиться своим пером. Именно из их рядов набираются сотрудники для крупных книжных предприятий, число которых растет во второй половине столетия (энциклопедии, словари, «библиотеки», «кабинеты», антологии, переводы и т.п.), а также памфлетисты, которые печатают за границей пасквили, пышущие ненавистью к правительству, знати, двору, королевской семье и самому королю.

Вольтер свирепо обрушится на «жалкое племя, которое пишет для того, чтобы жить». Не имея ни профессии, ни положения в обществе, «этот литературный сброд» связан по рукам и ногам требованиями книготорговцев: «Сотня авторов перепевает чужие мысли, чтобы заработать себе на хлеб, а два десятка газетных писак делают извлечения, кропают критику, апологию, сатиру на эти перепевы, чтобы тоже не остаться без куска хлеба, потому что не владеют никаким ремеслом». Зарабатывать на жизнь пером — или пытаться это делать — недостойно истинного писателя, это удел людей безродных, низких и бесталанных: «эти жалкие людишки разбиваются на две-три стайки и рыщут, словно бродячие монахи, но, поскольку они не связаны никакими обетами, их сообщество недолговечно; они предают друг друга, как священники, которые борются за бенефиций, хотя у этих бедолаг нет на него никакой надежды. И это называется авторы! Беда этих людей в том, что их отцы не обучили их никакому делу: это большой изъян при нынешнем положении вещей. Всякий простолюдин, который может научить своего сына полезному ремеслу и не делает этого, заслуживает наказания. Сын человека, заимствующего чужие идеи, в семнадцать лет становится лицемером. В двадцать четыре его изгоняют из общества за разнузданность нравов. И вот он без куска хлеба: он становится газетным писакой; он кропает статейки и вызывает презрение и отвращение даже у самого литературного сброда. И это называется авторы!» {78}

Voltaire. Oeuvres completes. Dictionnaire philosophique. Paris: Garnier Freres, 1878—1879. Две первые цитаты взяты из статей «Charlatan», til, p.138—141, и «Quisquis (du) de Ramus et La Ramee. Avec quelques observations utiles sur les persecuteurs, les calomniateurs et les faiseurs de libelles», t.IV, p.318—334, а две последние — из статьи «Auteurs», t.I, p.496-501.

С другой стороны, начиная с 1760 года, меняется сам принцип договоров с издателями. Раньше автор получал в награду энное количество экземпляров своего произведения, чтобы засвидетельствовать почтение своим покровителям (уже имеющимся или потенциальным), теперь же на смену прежнему принципу приходит принцип денежного вознаграждения, уплачиваемого издателем автору за рукопись. Конечно, гонорары сильно разнятся и зависят от жанра произведения и известности автора, но все они явно растут во второй половине столетия и могут достигать пяти—шести тысяч ливров. Больше всего повезло драматургам, потому что к отчислениям от сборов со спектаклей (вначале составлявшим одну девятую часть сборов, потом, после 1780 г., поднявшимся до одной седьмой за пятиактную пьесу) прибавляется дополнительное вознаграждение от продажи текста издателю {79} . Таким образом, внутри системы, где литературная деятельность зависима и возможна либо благодаря доходам от деятельности какого-либо иного рода, либо благодаря щедрости покровителя, начинают вырисовываться контуры литературного рынка, который устанавливает свою собственную иерархию ценностей и избавляет литераторов от зависимости {80} .

Lough J. Writer and Public in France. From the Middle Ages to the Present Day. Oxford: Oxford University Press, 1978, p.199—225. Франц, пер.: L’Ecrivain et son Public. Paris: Le Chemin vert, 1987, p. 176—196.

Walter E. Les auteurs et le champ litteraire. — In: Histoire de l’edition francaise, sous la direction de H.J. Martin et R. Chartier, t.II: Le Livre triomphant. 1660—1830. Paris: Promodis, 1984, p.382—399. Cp. с ситуацией в Англии: Ross M. The Author as Proprietor: Donaldson v. Becket and the Genealogy of Modern Authorship. — Representations, 23, Summer 1988, p.51— 85; cp. с ситуацией в Германии: Woodmansee M. The Genius and the Copyright: Economic and Legal Conditions of the Emergence of the “Author”. — Einteenth-Century Studies, Vol.17, N° 4, Summer 1984, p.425—448.