Культурные особенности
Шрифт:
— Раз уж все равно на воздух идёшь — поищи душевую кабину. По описи — должна быть, в ящиках флотского имущества, ящик тридцать четыре. Хорошо?
Солнце успело хорошо прогреть пузырчатый дом а ветер — ещё не успел разогнать духоту сквозь только что вырезанные окна. Да и резак добавил жары. По лицам — тонкой струйкой пот, скользит крупными каплями по щекам и по виску. Свалилась, смялась мокрыми прядями, прилипла ко лбу Иринина чёрная чёлка. И разводы сажи на щеке — так и не отмылись, заразы.
Эрвин кивнул прежде, чем подумал.
Вот только душевой кабины Эрвин не нашёл. На пляжу, в импровизированном складе можно было искать до бесконечности. Ящики с флотским имуществом — под деревьями, в три ряда, одинаковые серые
Из пузыря-дома долетел звон, оправдания и Иринин усталый крик:
— Я что, одна здесь работаю? — голос держит ровно, но дрожь слышна, и тон чуть выше обычного — тоже устал человек донельзя.
Эрвин щёлкнул замком контейнера номер тридцать четыре. Толстые стальные цилиндры, лоснящиеся смазкой бока. Гранаты. Зажигательные, судя по маркировке.
— Пойдёт, — сказал сам себе Эрвин, сгребая сразу десяток.
Душевой кабиной парень, не мудрствуя лукаво, назначил звенящий в лесу водопад. Из куска пластика и пары хвощей — толстые, пустые стволы ломались в руках на раз — соорудил запруду, подождал, пока разольётся озером звенящая, чистая вода, примотал на палку гранаты и закинул подальше, на середину. Сразу три. Рвануло знатно, в небо ударил струёй горячий пар. Вода в озере вскипела мгновенно. Эрвин подумал и кинул ещё парочку в бурлящий котёл, для верности. Если и было в воде что кусачее и опасное — хрен оно выживет в кипятке. А новая вода падала и падала со скалы, разбиваясь на радужные, звенящие брызги. Эрвин и там импровизированную решетку соорудил из двух хвощей, размолоченных сапогами. Потом и Ирина подошла.
Точнее подбежала на звук взрыва. Быстро, опрометью, хрустели ветки под башмаком. Сбила дыхание на бегу, да и тяжёлый шотган оттягивал руки. Патронная лента через плечо. А волосы растрепались, облепили мокрыми прядями щеки и лоб.
— Что происходит? — резко, на вдохе спросила она, и замерла, переводя дыхание.
— Душ делаю. Из того, что есть, — виновато пожал плечами Эрвин, тряхнув связкой гранат.
— Дурак… Я… — слова на её губах сбились, замерли — не хватило дыхания. Высокая грудь поднялась, набирая воздух. Ворот белой флотской рубашки — смят и уехал в сторону. Обрывки ниток на белом хлопке. Третья пуговица с мясом оторвалась. Из-за спин долетел хриплый смех, дёрнул за уши, заставив Ирину осечься на полуфразе.
— Да, парень, хорошо хоть тебя не за туалетной бумагой послали… — Пегги, мать её. Не может без шуток. А еще в уши влетел плеск воды, шорох и радостный визг. Это девчонки с экипажа успешно ввели импровизированный душ в эксплуатацию.
А Эрвину торжественно сунули шотган в руки и попросили посторожить. А то мало ли. Заросли вокруг, конечно, густые, надежные но поберечься стоит. Точнее, поберечь. Вот и застыл парень, статуей. Стоп-кадром из рекрутерского ролика «Враги не пройдут». И морда, как у тамошнего героя — зверская. Ибо жарко, ноги гудят, руки тоже и настроение соответствующее. Кричали в вышине птицы, шелестел листьями ветерок, гнал ароматы — тонкий дух хвои, прелой листвы и местных цветов — пьяный, дурманящий. Алые лепестки качались на длинных ветвях, поворачивая на шорох шагов лица-бутоны. В алой тени лепестков — жёлтые точки. Неприятно, будто глаза следят за тобою. А из-за зарослей — веселье и плеск. Белым пятном на зелени — аккуратно развешенная на кусту флотская стандартная рубашка. Шея как-то вмиг затекла. Хрустнул под ногою валежник. Эрвин развернулся — с трудом и, больше забавы ради, тронул стволом подобравшийся близко цветок. Лепестки дрогнули, сомкнулись как пасть. Проскрежетали по стали шипы — маленькие, острые.
Эрвин аккуратно шагнул назад, освобождая ствол и опасливо косясь на хищное растение.
— Спасибо, — окрикнули его со спины. Неожиданно даже. Ирина вышла из-за кустов, расчесывая на ходу длинные мокрые волосы. Рука с расчёской ходит вверх-вниз,
Эрвин махнул рукой, насухо вытер шотган — вороненое дуло в зеленом, липком, как патока, соке — и пошел. К солнцу спиной, сквозь лес, на шум моря. Споткнулся о камень, покачнулся, но устоял. Перед глазами закачалась кармино-алая, пятилепестковая пасть, запястье обожгло. На миг, потом лепестки дрогнули и развернулись. Поцелуй цветка был жгуч, но жить можно. Зато боль прочистила мозг, Эрвин встряхнул головой и огляделся. Море шумело рядом, сквозь треск цикад и лесные шорохи рвался и пел рокот волн гоняющих по пляжу круглую гальку.
Там стояла Пегги Робертс. В полном боевом. Она так и не сняла с себя пластинчатый десантный доспех, стояла железной статуей. Лишь шлем сброшен, открыто лицо и ветер треплет и мнет выбеленные космосом волосы. Статуя самой себя. Волна билась о латные сапоги, пенилась и кружила водовороты. Прошуршала галька под каблуком. Пегги обернулась — по-кошачьи, всем телом.
— Привет, малыш. Выглядишь неважно.
— Устал — пожал плечами Эрвин, подходя. Глупо отрицать очевидное.
— Да ладно, — шаг навстречу, оборот, ещё шаг. Здесь лесная стена совсем близко от моря, деревья шумят, листья кружатся и падают в волны — россыпью зеленых точек по чёрной воде. Плывут, кружатся, скользят с гальки на волну. И вылетают обратно в пене прибоя. Алый цветок раскрыл лепестки, потянулся навстречу, почуяв движение. Пегги ткнула ладонью, позволила лепесткам захватить бронированные пальцы. По перчатке потёк сок — зелёным вязким потоком. Пегги придержала цветок второй рукой — осторожно, у стебля, сорвала листы. И отступила, облизывая испачканную соком руку. Улыбка до ушей. Как у ребёнка, при виде мороженного. Эрвин невольно сморгнул. Пегги протянула ему сорванные листья.
— Пожуй-ка, парень.
— Что это?
— Ешь, давай…
Эрвин попробовал. Лист буквально взорвался на язык, обдав небо потоком сладкого сока. Пряный, вяжущий вкус — на миг запершило в носу. Потом по телу прошла волна — мелкая дрожь сверху вниз от макушки до пяток. И усталость исчезла. Вмиг, будто сегодня он весь день не махал резаком, а в койке валялся неделю минимум. Эрвин потряс головой, осторожно покосившись на собственную руку. С зелёным листком. Маленьким, в длину — чуть больше пальца. А по стоимости…
Эрвин сморгнул ещё раз, сообразив, что только что сожрал новенький трактор. Это если по ценам родного Семицветья судить. Листья алых цветов — те самые листья тары, на которых стоит вся эта планета. Да и федерация — тоже вся. До Семицветья они добирались уже высушенными, в коричневых, безвкусных таблетках. Дома их берегли, покупали два раза в год, в страду. Чтобы можно было пахать неделю кряду, не отвлекаясь на сон. Юный Эрвин ещё ворчал, что вместо одной таблетки проще лишний трактор купить. А тут… Эрвин мысленно прикинул, сколько таких тракторов цветёт вокруг в диком виде. Потом прикинул, сколько сумеет высушить и протащить контрабандой на борт и сколько — сохранить до дома. И махнул рукой. Все равно, шансов нет, и беспокоится не о чем. Сжевал ещё один лист, сказал «спасибо», набил трубку и пустил колечко дыма в зенит. Базовый лагерь шумел за холмом. Дым вился, улетал вдаль, через море, к туманной полосе берега напротив. Трубка обожгла пальцы. Эрвин выругался. И вспомнил, о чем думал недавно.