Культурный эксперимент [=Бог Курт]
Шрифт:
Саул. Ты заставил?
Курт. Да, Саул, я заставил. Это было нелегко, совсем нелегко. Этот ребенок дал Улле повод снова заговорить о том же. Она опять стала просить меня отпустить ее к тебе, чтобы выйти за тебя замуж и уехать в Америку. Но я был неумолим, абсолютно неумолим. Когда же она стала настаивать, я пригрозил ей, что донесу на нее и на тебя в суд за нарушение закона о расовой принадлежности. Кажется, я ее еще немного побил, но на этот раз не слишком, учитывая ее состояние. Словом, в конце концов она покорилась. Я сам проводил ее в клинику, где она через несколько часов освободилась от маленького бастарда. Но на следующий день я изложил ей свое новое желание. Желание, которое касалось тебя, Саул.
Саул. Но какое желание?
Курт.
Саул. Ты сделал это?
Курт. Конечно, Саул. Тогда это было в порядке вещей, как и сейчас, как отныне будет всегда.
Саул. А она?
Курт. Странно, но на этот раз она не возражала, не протестовала, даже совсем ничего не сказала. Была вялой и апатичной, словно сомнамбула. Мы отправились в комиссариат, написали заявление. Потом она сказала, что хочет побыть одна, и мы расстались. Это было днем. Я отправился домой ожидать ее. Но она не вернулась. И вечером мне сообщили по телефону, что нашли в реке ее труп.
Саул. Ты помешал женщине, которую я любил и которая любила меня, выйти за меня замуж, ты заставил ее сделать аборт, ты принудил ее донести на меня. Но, зачем, Курт, ты все это сделал?
Курт. Я должен был сделать это, Саул.
Саул. Должен был? Как это можно считать своим долгом делать такие вещи?
Курт. И я опять вынужден сказать тебе, Саул, что твоя игра не на высоте. Ты не должен впадать в сентиментализм, Саул. Не должен говорить вот так, как сейчас, — печально, безутешно, словно не можешь поверить своим ушам, словно воспоминание, которое ты сохранил о своем старом друге Курте, не позволяет тебе поверить во все это, ты не должен повторять: «Но зачем, Курт, ты сделал это?» Напротив, с хорошо разыгранным гневом ты должен бросить мне в лицо только одно слово — «убийца!» И тогда я отвечу тебе: «Нет, Саул, убийцей был не я, а ты».
Саул. Но как это может быть? Как мог я убить ее, ведь я хотел жениться на ней, хотел увезти в Америку, создать семью, я ведь любил ее и люблю до сих пор.
Курт. Я бы охотно удовлетворил твое, впрочем, вполне законное любопытство и сразу же, но, Саул, ты актер и знаешь, что у театра свои законы. Мы сначала сыграли пролог — партайгеноссе из публики и я — потом мы с тобой вдвоем сыграли первый акт. Теперь после небольшого перерыва, будем играть второй. Почему ты убийца Уллы, как ты убил ее и, кроме того, кем на самом деле была Улла для меня и для тебя — обо всем этом мы поговорим во втором акте. Так что, Саул, обуздай свое любопытство. А теперь позволь мне, как режиссеру, сделать тебе несколько замечаний относительно твоей манеры играть. Ты неплохой актер, Саул, у тебя есть сила, темперамент, правдивость, хорошая внешность. Главное же, чего тебе недостает, как бы это сказать, — убежденности. Ты слишком полагаешься на природу, то есть на темперамент, и слишком мало придаешь значения слову. Считаешь, что зрители должны волноваться, сопереживать, сочувствовать. И не понимаешь, что самое главное — убедить их. А чтобы убедить, мало иметь темперамент, для этого нужно слово. Например, я только что похвалил твою выразительную интонацию, передающую горе, когда ты воскликнул: «Улла умерла!», но пришлось и поругать тебя. Нет, Саул, нет, недостаточно воскликнуть «Улла умерла!», чтобы убедить зрителей, что Улла действительно умерла. Нужно передать смысл этой смерти с помощью соответствующего набора подходящих слов. Даже без всяких чувств, Саул, то есть без страдания и горя, а подыскивая как можно больше горестных слов. «Улла умерла!» — каждый может произнести эти два слова. Любой человек, кто угодно, услышав, что женщина, которую он любит, умерла, воскликнет: «Улла умерла?!» Но ты не простой человек, Саул, во всяком случае на этих подмостках. Ты тот, кто находит слова, которых недостает другим. Театр — это слово, Саул, запомни это, и прежде всего слово.
Первый офицер. Минутку, партайгеноссе комендант, это несомненно интересные рассуждения, но их обычно выслушивают после спектакля. Во время представления следовало бы играть драму или комедию, что бы там ни было, а не болтать с актерами и не обсуждать с ними их личную жизнь, их любовные связи и то, как они нарушают закон о расовой принадлежности. Все это не только неуместно, партайгеноссе комендант, но и несоразмерно.
Курт. Но мы играем, только и делаем, что играем.
Первый офицер, Мы что-то этого не заметили. Просим вас перейти от личных вопросов к тем, которые интересуют публику, то есть от сердечных дел актера к трагедии Эдипа.
Курт. Мне жаль, но мы не поняли друг друга. Тут нет двух трагедий — личной и представляющей интерес для публики. Трагедия Саула и трагедия Эдипа — это одно и то же. Есть только одна трагедия, я не устану повторять это, и мы играем ее вот уже более часа.
Третий офицер. Допустим на минуту, что это так. В каком же месте трагедии Эдипа мы находимся сейчас?
Курт. У Сфинкса.
Третий офицер. Я попрошу партайгеноссе Курта объяснить нам все это. Не все здесь знают греческую мифологию.
Курт. В Фивах жило одно чудовище — Сфинкс, которое задавало прохожим загадку. Всех, кто не мог разгадать ее, Сфинкс пожирал. Пришел Эдип и сразу же нашел отгадку.
Третий офицер. А какая это была загадка?
Курт. Какое животное утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?
Третий офицер. И кто же это?
Курт. Человек. И тогда Сфинкс в отчаянии, что его загадка разгадана, покончил с собой. Но тут я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь.
Третий офицер. На какую?
Курт. Сфинкс был страшным чудовищем — с туловищем льва и головой и грудью женщины. Он жаждал крови и немедленно пожирал тех, кто не мог разгадать загадку. Место, где укрывался Сфинкс, было усыпано черепами, скелетами, костями. Это было чудовище, повторяю… Но какую жалкую, примитивную загадку задавало оно. Именно потому и ошибались и погибали те, кто пытался разгадать загадку — они искали ответа, который был бы достоин такого страшного чудовища. Никто не мог представить, что чудовище предлагает ребус из дешевой газетки или загадку для семейного развлечения. Эдип — обратите на это внимание, пожалуйста, — был единственным, кто понял это. Только он один смог сказать Сфинксу: ты жалкое чудовище и вот твой жалкий секрет — он раскрыт.
Третий офицер. Все хорошо, как будто. Но когда же во время первого акта шла речь о Сфинксе и его загадке?
Курт. Мы только и делали, что говорили о Сфинксе и его загадке.
Третий офицер. Но кто же в таком случае этот Сфинкс? И какова его загадка?
Курт. Господа, я уже сказал — первый акт окончен. Понятно, что некоторые вещи остались еще нераскрытыми. Эдип победил Сфинкса, он сейчас убьет своего отца, он собирается стать мужем своей матери. Любопытство вполне естественное: кто был Сфинкс? Кто Лаий? Кто Иокаста? Но, господа, не случайно современная критика считает, что «Эдип-царь» Софокла похож на детектив. Было совершено преступление, ищут преступника. Отсюда и тайна.
Акт второй
На сцене Курт и Саул, как и в первом акте.
Курт. Господа, трагедия Эдипа должна продолжаться, она не может не продолжаться. Это, конечно, воля не Эдипа. Разве кто-нибудь на свете хотел, чтобы его трагедия продолжалась? Это воля его Рока, то есть моя воля. Так вот, это я хочу, чтобы трагедия Эдипа продолжалась. На чем мы остановились, господа? Мы остановились на Сфинксе. Эдип приехал в Фивы и разгадал загадку Сфинкса. Сфинкс покончил с собой. Следовательно, господа, вы теперь хотели бы знать, кто был этот Сфинкс, раз уж Эдип — это Саул. Мы тут же удовлетворим ваше любопытство. Саул, опиши, пожалуйста, мою сестру Уллу, ты ведь знал ее и, кажется, любил.