Культурный эксперимент [=Бог Курт]

Моравиа Альберто

Вепке. Положительный, господин комендант. Господин штурмбаннфюрер врач осмотрел ее и нашел, что она беременна.

Курт. От него, Вепке, не так ли? От заключенного Саула? И ни от кого другого?

Вепке. Да, господин комендант. Заключенная, во всяком случае во время пребывания в этом лагере, имела половую близость только с заключенным Саулом.

Курт. Заключенная Мириам знает, что она беременна?

Вепке. Да, господин комендант, как было приказано, ей сообщили об этом.

Курт. Она что-нибудь ответила на это?

Вепке. Ничего не ответила, господин комендант, ни одного слова не произнесла.

Курт. Хорошо, Вепке. Можешь теперь идти.

Вепке. Слушаюсь, господин комендант. (Щелкает каблуками и уходит).

Курт. Итак, Саул, доказано, что ты совершил отцеубийство и кровосмешение. (Некоторое время молчит, как бы раздумывая, потом произносит чутким, по насквозь фальшивым голосом), Отцеубийца и муж своей матери, вот кто ты такой, Саул.

Саул. Где моя мать? Что вы с ней сделали?

Курт. С ее головы не упал ни один волосок, как впрочем, и с твоей, Саул. А кроме того, разве она не Иокаста? А ты разве не Эдип? Почему мы должны делать что-либо плохое таким хорошим актерам, которые настолько хорошо исполнили свои роли, что даже сумели прожить их во время исполнения спектакля?

Саул. Где моя мать?

Курт. Ты прав, однако. Пришла пора появиться на сцене Иокасте. Настал великий момент встречи Эдипа с матерью, потом, по крайней мере у Софокла, последует самоубийство Иокасты и самоослепление Эдипа. Все правильно. (Хлопает

в ладоши). Введите заключенную Мириам. (Входит Мириам, это женщина лет сорока пяти, но выглядит молодо. Лицо худое, заостренное, темное. Волосы и глаза черные. В одежде заключенной). Но это не Иокаста. Это Мириам. Почему медлите с переодеванием в Иокасту? (двое охранников спешат — один с париком, другой с простыней и кое-как преображают Мириам. Она безучастна и молчалива). Вот теперь хорошо. Да, господа, парик и плащ имеют огромное значение. Они говорят о том, что Иокаста тоже заключает в себе два персонажа — один древний, другой современный. Два Рока — древний и современный. И она совершила два преступления — древнее и современное. Как Саул, то есть Эдип. Теперь, Мириам, ты знаешь, что тебя ждет и что ждет Саула, если ты не примешь добровольного участия, как было условлено, в спектакле. Ты знаешь также, что хотят от тебя услышать. Ну, давай, Мириам, расскажи, как ты перенесла кровосмешение, как стала любовницей своего сына. Ну, Мириам, говори же.

Мириам(говорит очень тихо, пристально глядя куда-то вдаль). Мне было сказано, что если я хочу спасти от смерти своего сына, я должна иметь с ним половую близость в его бараке, должна молчать и скрыть от него, кто я. Я согласилась. Девять раз я приходила ночью к моему сыну в его камеру. Теперь я жду ребенка от моего сына.

Курт. Вы слышали, господа, теперь вы больше не будете говорить, будто происходящее на этой сцене, не имеет ничего общего с трагедией Эдипа. Одного за другим я показал вам Сфинкса, Лаия, Эдипа, Иокасту и трагедию Сфинкса — словом, все. С другой стороны, я показал вам Эдипа таким реальным, таким живым, что вряд ли кто-нибудь превзойдет его по живости и подлинности. Этот Эдип, лишь бы убедить вас, и на самом деле был любовником своей матери. Эта Иокаста ради того, чтобы взволновать вас, не колеблясь забеременела от собственного сына. Где же еще, господа, вы найдете актеров лучше этих? Так что эксперимент, по крайней мере до этой минуты, прошел отлично. Но, господа, теперь трагедия Софокла начинает расходиться с трагедией, которую мы играем. Два пути, которые шли до сих пор параллельно, теперь расходятся. Да, господа, теперь начнет раскрываться воспитательный смысл нашего представления. Итак, Саул, отвечай: какой была Мириам как любовница? Разве в темноте, в постели она не была такой же женщиной, как другие? Разве ты не любил ее, как любил бы любую другую женщину? Отвечай, Саул, была ли разница между любовью Мириам и любовью других женщин? А если была, ответь мне, почему ты продолжал два месяца любить ее? (Саул смотрит на него и молчит). Не хочешь отвечать. Тогда послушаем Мириам. Скажи, Мириам, каким любовником был Саул? Разве он отличался от твоего мужа или какого-нибудь другого мужчины? Разве не был он самым обыкновенным любовником? (Мириам подходит к Курту и плюет ему в лицо). Нет, Иокаста, нет смысла восставать против своего Рока. Плевать в лицо Року это все равно, что плевать в лицо самому себе. Саул, Мириам, вы думаете, что я задаю вам эти вопросы, чтобы помучить вас. Ошибаетесь. Я ваш Рок, и Рок, это верно, загадочный, мрачный, безжалостный, но не злой. В машинах, которые строит Рок, его развлекает не страдание людей, а талантливое устройство самой машины. Верно, обычно говорят — жестокая судьба, злой Рок. Это безрассудные выражения безрассудных людей. Рок глубок и непостижим, но он не злой. И я задаю вам эти вопросы не для того, чтобы мучить вас, а для того, чтобы понять, надо ли греческому Року, вашему Року, еще оставаться на этой сцене или, напротив, он должен навсегда удалиться и уступить место Немецкому Року. Ну, так что вы скажете — да или нет? (Саул и Мириам смотрят на него и молчат). Саул, предупреждаю тебя — не ответишь, и я сейчас же прикажу повесить твою мать. Мириам, предупреждаю тебя, не ответишь, и я сделаю то же самое с твоим сыном. Отвечайте, были ли ваши половые отношения — все девять раз в течение двух месяцев — совершенно нормальными или нет?

Мириам(тихо). Да… были нормальные…

Саул(как бы эхом вторя словам матери). Да… были нормальные.

Курт. Вот и хорошо. Но заявление, вырванное под угрозой смерти, не убедительно. Надо бы дать публике еще одно доказательство, что это была нормальная любовь, другими словами, что не существует того, что обычно называют кровосмешением. Обратимся еще раз к Софоклу, чтобы получить и это последнее высокое доказательство. Но сначала, Мириам, подойди к своему сыну. (Мириам повинуется). Посмотри теперь на тело этого солдата-эсэсовца, что лежит на земле. (Мириам смотрит). Этот солдат убит твоим сыном. Да, потому что твой сын пытался бежать, и этот солдат преградил ему дорогу. Твой сын убил его тремя пистолетными выстрелами: двумя в спину и третьим в затылок.

Мириам. Он правильно сделал.

Курт. Правильно, да? Ничего не скажешь, ты великолепно играешь свою роль, Мириам. Да, молодой мужчина правильно поступает, убивая старого мужчину. Да, подданный правильно делает, убивая царя, да, сын правильно поступает, убивая отца. Ничего не скажешь, как женщина, как царица, как мать, ты дала безупречный ответ. А теперь наклонись, поверни труп и посмотри на него. (Мириам выполняет приказание)

Мириам. Но это… мой муж.

Курт. Да, это Самюэль, то есть Лаий, а убил его Саул, то есть Эдип. Так что Саул не только совершил кровосмешение, он еще и отцеубийца. Любовник матери, убийца отца. Эх, эх, мне кажется, этого более чем достаточно, чтобы завершить трагедию Эдипа традиционным финалом. Или не допустить его и признать раз и навсегда, что трагедия не срабатывает, не может сработать. Что ты скажешь, Саул? Тебе не кажется, что пора завершать трагедию?

Саул. Я актер, только актер. В эту минуту я хочу быть только актером. И как актер я хочу вспомнить только об одном — искусство состоит как раз в противоположности тому, что меня заставили сделать без моего ведома, то есть в противоположности жестокой и кровавой реальности прожитой жизни. Повторяю, я актер. И мое искусство, как и искусство поэта, художника, музыканта заключается в том, чтобы создавать копию с действительности или же, прожив эту действительность, как я вынужден был сделать это сегодня, в том, чтобы придать действию безвредный и освободительный символ. Да, господа, это верно, я совершил два преступления. Заповедь гласит: чти отца своего, чти мать свою. Я же убил своего отца, я был любовником своей матери. Но я все-таки актер и знаю, что искусство — мое спасение, моя сила, мое прибежище. Все, что произошло в реальной жизни, не реально. Все, что изображается на сцене, реально. Первое нереально потому, что игра более реальна, чем действительность. Второе реально потому, что это игра — моя единственная реальность, то, что я действительно делаю, в чем выражаю себя. Вот почему, хоть руки мои и обагрены кровью моего отца, хоть я и знаю, что мое семя зародило жизнь во чреве моей матери, я могу и даже должен игнорировать все это и заявить вам, что есть более подлинный, более реальный Эдип, чем тот, который стоит сейчас перед вами в моем облике. И этот подлинный Эдип — герой трагедии Софокла, Эдип, созданный воображением, сотканный из слов, и все же вечный и неистребимый. Этот Эдип не убивал своего отца и не был любовником своей матери. И в то же время он убил всех отцов и был любовником всех матерей — со времен древних греков и до наших дней. Этот Эдип, господа, скажет вам всю правду, поставит вас перед своей реальностью. Извините меня, господа, если голос мой звучит глухо и неуверенно, если я не сразу нахожу нужные слова. Я актер, это верно, может быть, даже хороший актер. Но это, конечно, не лучшая в моей жизни минута, чтобы показать вам все свое искусство. Итак, господа:

Горе! Горе! Увы! О несчастье мое! О, куда ж я бедою своей заведен? И куда мой уносится голос? Ты привел маня, Рок мой, куда? В пугающую слух и взоры бездну. О тучи мрака!.. Я ужасом объят невыразимым, Несет меня необоримый вихрь!..

Курт(перебивая его). Очень хорошо, очень хорошо, превосходно, Саул, просто шедевр западного искусства. Но как режиссер я вынужден прервать тебя и заметить, что ты спешишь, Саул. Эти слова в трагедии Софокла Эдип произносит

после того, как Иокаста убивает себя, а он ослепляет себя. Не раньше. А твоя мать — вот она, жива-живехонька. И твои глаза целы, ты еще не ослеп. (Мириам и Саул молчат. Курт хлопает в ладоши). Принесите все необходимое для завершения трагедии. (Входят два охранника с подносами. На одном лежит завязанная петлей веревка, на другом — две толстые булавки). Итак, Эдип, Иокаста. Итак, Саул, Мириам. Вот уже завязанный и хорошо намыленный узел для тебя, Иокаста-Мириам. (Показывает веревку публике). Теперь ты, как это происходит в трагедии Софокла по воле твоего древнегреческого Рока должна повеситься. Так возьми же эту веревку, иди вон туда в сторону, где стоит стул. На стене есть крючок. Привяжи к нему веревку, поднимись на стул и бросься в пустоту. Ты недолго будешь мучиться, совсем недолго. Зато покажешь нам правдивую картину знаменитого самоубийства Иокасты. Возьми веревку, Мириам, исполни свою обязанность актрисы. (Курт протягивает веревку Мириам, она, однако, не берет ее. Курт пристально глядит на нее, роняет веревку). На втором подносе две толстые булавки. Мы бы хотели достать пряжки, две знаменитые и, конечно, золотые с изображением змей и драконов пряжки, которыми Эдип ослепил себя. Но мы не в Греции, не в Фивах, а в концентрационном лагере в Польше. Мы не экипированы, к сожалению, для подобного рода опытов. Удовольствуемся поэтому двумя булавками, Саул, двумя простыми булавками, однако отличной немецкой работы из настоящей золингенской стали. Теперь, Саул, если пожелаешь ослепить себя перед публикой, то, конечно, сделаешь трагедию, как бы это сказать, более захватывающей. Но у Софокла ослепление происходит не на сцене. Софокл, как ты справедливо заметил, поэт, и он избегает слишком жестоких картин, слишком кровавых. Поэтому, Саул, ты можешь пойти за сцену и спокойно ослепить себя там, а потом вернуться снова сюда. Ты волен сделать это. (Курт, пристально глядя на Саула, роняет булавки). Итак, Саул, итак, Мириам, действуйте, ну, смелее. Ты — мать, совершившая кровосмешение, Мириам, и конечно, если не повесишься, как того желает твой Рок, то через девять месяцев родишь на свет сына, который будет братом своего отца и сыном своего брата. Ты, Саул, убийца отца и любовник матери, чего же ты медлишь и не ослепляешь себя, как того хочет Рок? Чего ждешь? (Саул и Мириам смотрят на него и молчат). Саул, Мириам, шутки в сторону. Должны же вы понимать, что все это очень серьезно, очень серьезно. Разве вы не понимаете, что если по-прежнему будете отказываться играть свои роли, вся трагедия рухнет, а главное, рухну я, греческий Рок, ваш Рок, пожелавший сделать тебя, Мириам, любовницей своего сына, а тебя, Саул, убийцей своего отца и любовником матери. Разве вы не понимаете этого? (Внезапно Саул достает пистолет и стреляет в Курта. Курт ранен. Публике в партере вскакивает с мест. Два охранника набрасываются на Саула и обезоруживают его).

Первый офицер. Мы слишком долго терпели. Этот заключенный ранил коменданта лагеря. Пусть его немедленно арестуют, запрут в строгий карцер до проведения необходимого допроса. Прежде всего, нужно выяснить, кто дал ему это оружие, каким образом он раздобыл его.

Курт. Оставьте этого человека, оставьте. Это я снабдил его пистолетом. Это тот пистолет, который дал ему Вепке, пистолет, которым он убил своего отца. И я сам же приказал охранникам, которые арестовали его, оставить ему оружие. Так и было сделано.

Первый офицер. Но это же чистое безумие. Заключенный ранит коменданта лагеря и его не наказывают.

Курт(слабым голосом). Заключенный не ранил коменданта лагеря, господа. Он ранил своего Рока. Это покушение, впрочем, тоже является составной частью спектакля или вернее — эксперимента. Я предвидел это и хотел этого. Итак, господа, трагедия продолжается или, точнее, подходит к концу. (Курт ранен тяжело, но не хочет показывать этого. Он шатается, но держится). Господа, почему трагедия подходит к концу? Потому что спектакль, подойдя к своему традиционному финалу, остановился. Эдип и Иокаста знают, что он убийца своего отца и любовник матери, а она ждет ребенка, который будет сыном ее сына. И все же они не могут не повиноваться греческому Року, то есть мне. Они не повинуются своему Року, который хочет, чтобы Эдип ослепил себя, а Иокаста повесилась, и хотят по-прежнему оставаться в живых, хотя и совершили преступления. Но в таком случае, господа, трагедия Эдипа не только не прекратится, но потеряет смысл, уйдет в ничто. (Курт останавливается на минуту, тяжело дышит). Но что это означает, господа? Это означает, что старая трагедия о семейных отношениях уже невозможна. И невозможна потому, что семьи больше нет, не существует. Это означает, господа, что древний Рок, греческий Рок уходит, кланяется и уходит навсегда. (Курт шатается, но ему удается поклониться). Однако, господа, вот этот человек, воспользовавшись пистолетом, который я сам же ему дал, ранив меня, может быть, даже смертельно, показал, что все равно какой-то Рок существует, новый Рок, современный Рок. Да, господа, Саул своим выстрелом из пистолета окончательно перечеркнул греческого Рока, несчастного, теперь уже безвредного древнего Рока с его широкополой шляпой, плащом и котурнами, и он подтвердил существование страшного, мрачного, загадочного, непознаваемого и безжалостного современного Рока. (Курт шатается, но держится). Современный Рок, то есть немецкий Рок. Рок наций, народов, цивилизаций, сообществ. (Некоторое время молчит). Немецкий Рок, который казнит Саула не за то, что он убил своего отца и сделал беременной свою мать. Но за то, что он рожден. (Курт снова умолкает, тяжело дышит, но продолжает). Да, господа, потому что можно занимать только две позиции по отношению к собственному Року — любить его или восставать против него. Невозможно ни в какой ситуации оставаться равнодушным к нему, безучастным, словно его не существует. (Некоторое время молчит). Саул не остался безучастным. Он восстал. Но своим протестом подтвердил существование Немецкого Рока, мое существование. (Делает усилие, чтобы удержаться на ногах). А теперь прошу вас, сорвите с меня простыню и этот парик. Оденьте мне на голову фуражку штурмбаннфюрера СС со свастикой и символами моего звания. (Охранники выполняют приказание). Сделайте теперь то же самое и с ними — сорвите с них простыни и парики. Пусть они опять останутся в одежде заключенных. (Охранники выполняют приказание). Снимите наконец форму эсэсовца с этого трупа. Он тоже должен предстать в одежде заключенного. (Охранники выполняют приказ). Вот, господа, с одной стороны евреи в своих полосатых одеждах, с другой — комендант лагеря в форме эсэсовца. Это значит, господа, с одной стороны — немецкий Рок, с другой — представители расы, которую немецкий Рок неотвратимо осудил. Вот в чем трагедия, и больше ни в чем. (Снова шатается). Но, господа, трагедия — не трагедия, если она не несет катарсис, то есть очищение. Каким было очищение, каким был катарсис в греческой трагедии Эдипа? Это было очищение религиозного и социального свойства: Эдипа хоронили в Афинах, его могила положила начало новому культу. Да, господа, религиозный, социальный катарсис, очищение. (Умолкает, тяжело дышит). А теперь и современная трагедия со своим немецким Роком тоже получит свое очищение, катарсис, господа, не может не получить его. Это будет создание свободной, благородной, чистой, светлой, героической цивилизации, в которой люди будут подобны богам. (Умолкает, снова делает усилия, чтобы продолжать). Господа, мы не увидим это очищение, этот катарсис. Или во всяком случае я не увижу его. Наши войска отступают из России. Германия проиграла войну. Да, война проиграна, но наша идея, именно потому, что война проиграна, победила. Цивилизация завтра будет такой, какой мы и мечтали ее увидеть — не конформистской, робкой, состоящей из жалких людей — и эти двое — ее достойные представители, Но это будет героическая цивилизация, состоящая из людей-богов, созданная по воле немецкого Рока. Да, господа, таково будущее. (На минуту умолкает). Господа, я убийца, член общества убийц. Это я знаю, всегда знал, никогда не обманывался на этот счет. Но я все равно поспорил, что это общество убийц, в которое я вхожу, преобразится в героическое общество, стержнем которого будет немецкий Рок. Если это преобразование не произойдет, я проиграю пари. Спектакль, на котором вы присутствовали, объясняет, почему я спорил. Но я так и не узнаю, к счастью, выиграл я спор или проиграл. Потому что умираю, господа. (Курт делает жест в сторону партера, как бы прося не двигаться). Умираю, потому что я захотел умереть. Я захотел умереть потому, что того требовала трагедия, которая была сейчас исполнена. С другой стороны, господа, начиная с того дня, когда моя сестра Улла покончила с собой, жизнь потеряла для меня всякий смысл или имела только тот смысл, который я хотел придать ей этим представлением. (Через паузу). А теперь пришло время передать бразды правления. Хорст!