Купчино, трилогия
Шрифт:
После завершения уборки он оттащил чемодан в спальню и наспех распихал одежду по полкам шкафа, а также поместил под матрац на кровати тонкую пластиковую папку с различными (в том числе, с банковскими), документами. Потом перенёс рюкзак из прихожей на кухню и, предварительно расшнуровав его, принялся выкладывать на обеденный стол всякую продовольственную разность: круглую буханку "серого" хлеба деревенской выпечки, несколько хариусов и сигов холодного копчения, жестяные банки с лососёвой икрой и тушёной лосятиной, плашку вялено-копчёной грудинки молодого северного оленя и связку озёрных карасей, засушенных на русской печи. А ещё и две объёмные фляги из нержавейки, заполненные спиртовыми настойками на целебных травах, достал из рюкзачных карманов.
Выложил-достал
– Вот они, прощальные подарки щедрого Крайнего севера. Эх, жизнь моя жестянка.... Ладно, проехали. Ужинать будем...
И он, быстро и сноровисто, приготовил нехитрый ужин: нарезал хлеба и оленятины, очистил копчёного хариуса, достал из буфета и наполнил - из фляги - пузатую хрустальную рюмашку.
Выпил, закусил, повздыхал, полистал альбом со старыми семейными фотографиями, обнаруженный во время недавней уборки, вновь наполнил рюмку.
Но поужинать в тишине и покое не получилось: с улицы донеслась отборная матерная брань, мерзкое хихиканье и отголоски громкого разговора на повышенных тонах.
Сергей подошёл к окну и недовольно пробормотал:
– Тяжела судьба жителей третьего этажа. Тяжела и практически безысходна. Особенно, если в квартире установлены старенькие оконные рамы без всяких там современных стеклопакетов. Слышимость - даже при закрытых окнах - просто обалденная.... Группа гопников оккупировала скамейку под окнами, рядом с уличным фонарём. Человек, наверное, восемь: и молодые, и старые, да и пара девиц - самого разбитного вида - присутствует.... Похоже, что все они здесь надолго обосновались: бутылки с портвейном откупоривают, на газетку, расстеленную на скамье, выкладывают яблоки, плавленые сырки и хлебушек нарезанный, пластиковые стаканчики расставляют. Ну-ну.... И, понятное дело, громко матерятся и безостановочно гогочут. Сволочи безалаберные. "Ментов" на них нет. Так их всех и растак. И гопников, и ленивых стражей порядка.... Ба, знакомые лица. Вернее, одна наглая и прожжённая физиономия: Зяма, засранец первостатейный. Столько лет прошло, а он, мерзавец, всё прежними тропками ползает. Гопник законченный. Чтоб ему пусто было...
Он отпустил ещё пару-тройку заковыристых фраз-пожеланий. А после этого убрал в холодильник продуктовые "излишки" и перебрался, прихватив тарелку с бутербродами, фляжку и рюмку, в спальню, окна которой выходили на другую сторону дома.
Перебрался, плотно прикрыл за собой дверь, завершил, никуда не торопясь, скромный ужин, застелил постель чистым бельём, обнаруженным в шкафу, разделся и, отчаянно зевая, залез под одеяло. А залезая, непроизвольно взглянул в окно.
"Ерунда какая-то", - подумалось.
– "На улице идёт самый натуральный снег? Практически метель, завывая, метёт? Чушь несусветная. Быть такого не может.... А, кажется, понял. Это, наверное, я уже сплю. Сплю и вижу сон - о суровом Крайнем севере.... Или, всё же, метель настоящая?".
Глава первая
Метель, глюки и откушенные ноги
Зяма считался "главным гопником" Шипкинского переулка и примыкающей к нему местности. Вообще-то, он и от почётного звания "главного купчинского гопника" не отказался бы, да только - куда там: годы уже не те, а нынешняя молодёжь, она нагла и отвязана без всякой меры, того и гляди - голову оторвёт. Оторвёт, выбросит в мусорный бак и даже имени-прозвища, презрительно сплюнув, не спросит. И былыми заслугами-подвигами не поинтересуется. Были уже печальные прецеденты...
"Тридцатник, мля, уже не за горами", - навязчиво зашелестели в голове тревожные мысли.
– "Здоровье ни к чёрту: сердчишко, мать его, регулярно барахлит, сухой кашель донимает по утрам, изжога, такое впечатление, навечно поселилась в желудке. Да и с черепушкой, мля, не всё в порядке. И глюки временами донимают. И память, если крепко выпить, иногда отказывает. Здесь, понимаешь, помню. А тут, блин, не очень.... Вот, взять, к примеру, тот же вчерашний вечер. Вроде бы всё помню: отобрали с Ржавым у малолетнего пацанчика мобилу навороченную, толкнули её знакомому барыге с "Юноны", бухла взяли, пирожков с капустой прикупили, выпили, закусили. Хорошо, мля, было. Только в конце блевать потянуло. Видимо, с пирожков.... А откуда, мать его, взялся фиолетовый бланш под глазом? Не помню, хоть убей. И Ржавый, мля, аналогично.... Поменять...м-м-м, этот.... Ну, как там его? Э-э-э..., образ жизни? С бухлом завязать? Про анашу забыть? Ну, не знаю, мля.... А что же тогда, завязав и забыв, делать? Как, мать его, дальше жить? А? Кто бы, мля, подсказал...".
– Брателло, эй! Ты, никак, заснул?
– кто-то сильно и настойчиво потянул его за рукав куртки.
– Или же с "косячка" поплохело?
– А? Что?
– "вынырнул" из своих тяжких раздумий Зяма.
– Куда?
– В горло, стало быть, - протягивая пластиковый стаканчик, наполненный буро-коричневой жидкостью, выдал свою фирменную щербатую улыбку Ржавый.
– Глотай, кореш, мля. Глотай, не сомневайся...
Зяма с трудом, отчаянно дёргая кадыком и болезненно морщась, выцедил предложенный напиток. Выцедил, смачно сплюнул под ноги, откашлялся, занюхал воротником старой джинсовой куртки, бросил в рот кусочек плавленого сырка, вяло пожевал, проглотил, а после этого кратко поделился своими вкусовыми ощущениями:
– Совсем, суки рваные, разучились делать "семьдесят второй" портвейн. Сплошная, мля, химия. А раньше, говорят, его из натуральных яблок гнали. Сволочи буржуинские, мля.
– Гы-гы-гы!
– дружно загоготали собутыльники.
– Ну, атаман, ты и задвинул! Молодец! Гы-гы-гы...
– Хочешь, красавчик, "Агдама"?
– предложила Милка - субтильная и слегка помятая девица со свеже-рассечённой бровью.
– Чес слово, вкусненький.
– Давай, шалава купчинская, наливай. До самых краёв...
После щедрой порции "Агдама" всё кардинально изменилось и разительно улучшилось - и общее самочувствие усталого организма, и настроение.
"Сегодня же у нас пятница, девятнадцатое число", - лениво хрустя спелым яблоком, рассуждал про себя Зяма.
– "Значит, у бюджетников, мать их бюджетную растак, аванс. Благое дело, мля. Благое.... Надо будет - где-нибудь через часик с гаком - перебазироваться в район кольца "шестьдесят второго" трамвая. Удобное там, мля, место. Справа роддом расположен. Слева - в отдалении - новостройки. А между трамвайным кольцом и новостройками, мать их, имеется приземистая бетонная "коробка" неизвестного "долгостроя". Самое милое, мля, дело: сиди себе под крышей, пей портвешок, анекдоты трави, покуривай и - между делом - высматривай пьяненького одинокого лоха, бредущего от последнего (или там предпоследнего), трамвая к родимому дому.... Ну, а потом, после удачной охоты, можно будет и к Милке на хату завалиться. Типа - пупками потереться слегка. Противная она баба, честно говоря. И повышенной чистоплотностью, мля, не отличается. Но где же, мать его, других взять? Та же Лерка - Милкина подружка - ещё хуже.... Опаньки! Как это - где взять? Вон же идёт - бикса козырная. Причём, мля, прямо к нам...
Действительно, к загулявшей гопницкой компании, расположившейся под уличным фонарём, медленно приближалась женщина: лет двадцати семи-восьми, очень стройная, с угольно-чёрными волосами ниже плеч, в длинном тёмно-бордовом кожаном плаще непривычного покроя. А ещё у незнакомки было очень приметное лицо: смуглое-смуглое, с тонкими породистыми чертами и заострёнными скулами.
"Может, мля, японка?", - насторожился Зяма.
– "Ну, их, этих иностранцев и иностранок. В том смысле, что менты потом - ежели что - запрессуют по полной.... И глаза у пришлой дамочки особенные: чёрные, мля, бездонные и неподвижные. Многообещающие такие глаза.... Бр-р-р. Даже шустрые мурашки, мать их колючую, по спине побежали.... Может, шаманка? Читал про них когда-то, ещё в школе...".