Купид: Бесконечная ночь
Шрифт:
Я не получила ни единого удара током. Никакого предупреждения!
Я вскакиваю, словно ужаленная тарантулом, лихорадочно хожу туда-сюда. Мои ноги теперь естественно ориентируются в темноте. Моё сердце бьётся как бешеное, а вялые мысли несутся вперёд. То, что не было удара током означает, что Пейшенс где-то поблизости. Что её они тоже поймали! Что её отец вернул её обратно. В этот момент он, скорее всего, создаёт с её помощью свою армию. Он уничтожит Ничейную Землю, осуществит свою странную мечту. А я просто позволю ему это. В ужасе от собственного бездействия, я качаю головой. Затем опускаюсь
Я так долго вожу пальцами по грубому камню, что они стираются до крови, но ничего не нахожу. Я встаю, вытягиваю руки и ощупываю стены наверху. Я не достаю до потолка, но охватываю большое пространство над головой. Затем повторяю тоже самое внизу. Но там нет ничего. Ничего в пределах досягаемости, с помощью чего я могла бы освободиться. Я подхожу к стене. Туда, где она немного тоньше и где я думаю, находится дверь.
Затем прочищаю горло.
— Эй? — спрашиваю я. — Есть там кто-нибудь? Мне так хочется с кем-нибудь поговорить, прошу вас, — я замолкаю. Ничего не происходит. — Мне нужно сказать вам кое-что важное.
Все напрасно. Снаружи либо никого нет, либо никто не хочет со мной разговаривать. Нужно придумать что-нибудь другое.
Глава 43
Тренировочный костюм из школы созерцателей мягкий, в нём нет пряжек или других металлических частей. Для этого есть простая причина, чтобы во время тренировок никто не поранился. Хотелось бы мне, чтобы люди из школы были не такими здравомыслящими. Тогда сейчас у меня было бы что-то, кроме моих голых ногтей, чтобы ковырять отверстие в стене.
Я использую только два пальца зараз. Когда они слишком сильно начинают болеть, я позволяю им отдохнуть. Костяшки моих пальцев кровоточат, руки дрожат, они все ободраны и воспалились. И всё же я сделала в стене лишь едва заметную выемку.
Время от времени я встаю и иду к тому месту, где, как мне кажется, находится дверь и пытаюсь с кем-нибудь поговорить. Но я уже давно отказалась от веры в то, что получу ответ, и если быть честной, делаю это только для того, чтобы, по крайней мере, услышать несколько слов. Теперь я даже начала ценить крики и хриплые причитания, которые время от времени проникают в мою темницу. Как и мой собственный голос они помогают мне убедиться в том, что я не стала ещё и глухой.
Каждый раз, когда я пытаюсь связаться с кем-то снаружи, я громко заявляю, что хочу сказать что-то важное, затем иду в задний угол камеры и ковыряю дальше. Не знаю, как долго так будет ещё продолжаться, потому что я уже полностью потеряла счёт времени. Я ориентируюсь на то, как часто встаю и иду к двери. Сейчас я подходила к ней уже 130 раз, но я не знаю промежутки времени между моими попытками коммуникации. Может, проходит десятилетие. Может я здесь уже 1300 лет. А выемка в стене просто не становится больше. Я ковыряю и ковыряю и в какой-то момент один из моих ногтей с громким хрустом ломается.
Я вскрикиваю, хватаясь за руку. Неприятный побочный эффект темноты в том, что он делает меня более чувствительной к боли. Вся моя рука горит огнём, а сердце готово выскочить из груди. Эта чёртова тьма. Она стала моим личным
— Успокойся, — шепчу я. — Успокойся, успокойся…
А потом дверь распахивается. Сначала я неспособна понять, что происходит. Я ощущаю, как колит глаза, когда внезапно становится светло. Я инстинктивно их закрываю и слышу шаги. Кто-то входит в камеру, и я несколько секунд просто счастлива — полностью счастлива, не имеет значения, кто это или чего хочет. Затем кто-то хватает меня за волосы и тянет вверх, и в следующий момент меня выволакивают на свет.
— Кто вы? — я поднимаюсь и стаю самостоятельно, всё ещё с закрытыми глазами пытаюсь освободиться. Неизвестные заводят мне руки за спину и одевают карбоновые наручники. — Чего вы хотите?
Я не получаю ответа и уже думаю, что снова имею дело с нежитью, но не ощущаю трупного запаха. Вместо этого пахнет затхлым, как в рабочих кварталах — вонь алкоголя и грязных тел. Темнота в моей камере обострила моё обоняние, и внезапно моим врагом становится уже не она, а свет. Он проникает через мои закрытые веки, заставляет слезиться глаза и пульсировать виски. Должно быть так чувствуют себя купиды и Скиннер без своих солнцезащитных очков.
— Куда вы меня ведёте? — задыхаясь, спрашиваю я. — Что вы собираетесь делать?
— Заткнись, — отвечает низкий голос.
— Скажите…
— Закрой пасть!
Я сдаюсь и вместо этого сосредотачиваюсь на своём теле. Напрягаю мышцы. Пытаюсь как-то ослабить боль в пальцах и глазах. Возможно, мне придётся драться. Хотя это причиняет боль, я сжимаю кулаки. Это работает, хотя руки всё ещё дрожат. Я накрываю большим пальцем палец без ногтя. Так я смогу нанести удар, если придётся.
Пока меня продолжают тянуть вперёд, я заставляю себя открыть глаза. Сразу же колющая боль становится невыносимой, и я не могу подавить стон, вырвавшийся из горла.
— Давай, иди быстрее! — мой недружелюбный сопровождающий толкает меня в спину, заставляет идти дальше, пока мы, наконец, не останавливаемся. Я слышу, как открывается ещё одна дверь, затем меня ведут в комнату. Эхо моих шагов говорит, что она небольшая. Позади меня передвигают стул.
— Садись!
Я подчиняюсь.
Потом меня оставляют одну. Я опускаю голову и снова открываю глаза, не сильно, так, чтобы мои ресницы защищали их, словно занавес. Глаза колит, жжёт, и в голове пульсирует. Но становится лучше. Секунда за секундой свет делается всё терпимей.
— Дай мне знать, кода будешь готова.
Я распахиваю глаза и в ту же секунду жалею об этом, быстро снова их закрываю. Но короткого момента было достаточно, чтобы разглядеть смутное очертание, сидящего напротив мужчины. Мужчины в белом халате.
— Кто вы? — быстро спрашиваю я. — Почему я здесь? Почему вы меня заперли?
— Всё по порядку, Джолетт Сомервиль.
В его голосе слышится веселье.
— Кто вы? — снова спрашиваю я, едва он успевает замолчать.
— Это не имеет значения. И прежде чем продолжишь повторяться: ты отлично знаешь, почему находишься здесь. Где ты, должно быть достаточно очевидным. А теперь говори, — я чувствую, как он наклоняется ко мне. — У тебя, как ты сама сказала, есть что-то важное для нас. Это самое подходящее время, чтобы рассказать.