Купить зимнее время в Цфате (сборник)

Бартана Орцион

И так он продолжает говорить ей, Шуламит, а она сидит перед ним, под зонтом, с которого стекает дождь, попивает сок. Ну, а как же с родильным домом, с кроватью за белой смятой ширмой, раздвинутыми ногами, ртом, который с трудом силился дышать и выдавать нечто нечленораздельное, ибо не было сил кричать, и «тужись сильнее, раз, два, три, четыре, расслабься», что со всем этим? Все это что, превратилось в метафору?

– То, что я тебе рассказываю, не отменяет всего, что существует между нами, а просто расширяет его. Надо уметь принять это, – говорит он с погасшей улыбкой, явно менее блестящей, чем небольшая лысина, начинающая поблескивать на его макушке.

– Я могу сказать больше. Мне тоже были открыто кое что. И я решил принять это. Она сказала мне, что не уверена в том, что Эйдан мой сын, и я решил и это принять, и этого Иорама, никчемного человека, с которым она была то время, и, быть может, она с ним и по сей день, и это я принимаю. Мог же

я быть с двумя, любить двух, почему же ей это запрещено. А Эйдан? Я еще тогда знал, что он не мой сын, и все равно люблю его в любом случае. Никто его у меня не отберет. Другие дети твои. Все. Насколько я знаю.

Он как бы отвечал на незаданный вопрос, без объяснений, почему это так, а не иначе. Но Шуламит молчала. Не задавала вопросов, продолжала безмолвствовать. Дождь ослабел. Гидеон думал о Иораме, с которым сам себя заставил познакомиться, когда спросил Бетти, кто же этот другой, который может быть отцом Эйдана. И она, вместо ответа, взяла и привела в один из дней Иорама, долговязого мужчину, ростом выше Гидеона, мягкого, как тряпичная кукла, в одежде явно не по размеру, большой даже на его огромном теле, самому себе улыбающегося этакой слабой, не пугающей улыбкой. Гидеон подумал про себя, что с таким он может смириться, хотя и не очень ему удобно, и еще подумал, что лучше бы этот, что сидит перед ним в гостиной Бетти, тянет, как младенец, грейпфрутовый сок из стакана, не действует на нервы даже в своей неловкости, которая сама по себе мягка, вообще бы не существовал. И еще думал тогда про себя: «Если необходимо, чтобы у Эйдана был другой отец, пусть уж будет этот. Он ведь не угрожает». Не было у Гидеона достаточно желания пройти простую и безболезненную медицинскую проверку, действительно ли он отец Эйдана. Или просто не осмелился. Ни тогда, ни после. Дождь ослабел. Пешеходы начали заполнять площадь. Вернулось движение. И только кони, запряженные парами в разукрашенные кареты для туристов, продолжали тихо стоять сплошной линией вдоль одной из сторон площади. Стояли, подобно куклам, лишь изредка поднимая ногу, как танцовщица в поклоне поднимает юбочку, благодаря зрителей. Возвратят ногу на место и опять замрут, присоединяясь к извозчикам, согнувшимся в дреме на облучках.

– Да, я продолжаю быть с тобой, хотя не понимаю, как это не я родила его, если он мой. А если не мой, что случилось с тем, которого родила? Ведь родила же, страдала, кричала, выжимала из себя, – говорила она по пути к лоткам, где уже толкались туристы. И даже не должна была сказать слово о Бетти, ибо, когда они встали, она как бы увидела в его воображении себя, встающей и присоединяющейся к Бетти. Одна светлая, среднего роста, вторая шатенка, высокая и молчаливая. И показалось ему, что вот они идут втроем, правда, неизвестно куда. Но шли они умиротворенно, и Гидеону было ясно, что пожелай он обнять их обеих, ритм всех трех будет единым. С ними не случится то, что бывает с парами, собирающимися танцевать, когда, даже обняв друг друга за талию, двое не могут слиться в движении, и похожи на два горба верблюда, раскачивающиеся в разные стороны.

– Нет проблем, мы можем родить нового ребенка, – это неожиданно вырвалось у него, когда они сблизились в движении, и это тоже не резануло слух, хотя это не было ответом на ее вопрос, кого же она тогда родила, и слова эти на иврите показались странными среди по птичьи щебечущей вокруг польской речи, но были приняты с полнейшим спокойствием. Словно было понятно, что случившееся случилось, и вернуть ничего нельзя. Рожденный ею ребенок исчез. Рожденный ею ребенок не ее. Каким-то образом ребенок соперницы проскользнул и занял место ее сына. И теперь они соединены этой единой тайной, которая реализовалась. Лишь неизвестно, чей это был план и куда он ведет. Да это и неважно было сейчас, ибо все, что следовало сказать, было сказано, и все, что надо было сделать, сделано. И не осталось им ничего, кроме того, чтобы продолжать, если все сказано, если даже не ясно, сказано ли все.

– Что за проклятая страна. И именно здесь совершилось с нами преображение, – прервал он вдруг декламацию, а поезд уже замедлял ход между зданиями в четыре и пять этажей пригорода Варшавы, и понятно было, что еще немного, и поезд остановится на вокзале, и чтение стихов также должно прекратиться.

– Верно, стихи читались обрывками. Пробелы в памяти. А пейзаж остался непрерывным и цельным в отличие от стихов, но зрелищно стихи перед нами, точно так же, как эти низкие деревья под дождем, которые пронеслись мимо, но останутся стоять здесь навеки. Даже если мы не вернемся сюда и вновь не проедем мимо, они будут здесь стоять.

Говорил он тихо, но все для него было в прекрасных стихах, которые он читал, которые никогда не останутся в одиночестве, и всегда ждут его, готовые вновь произнестись. Многое он говорил про себя, глядя на нее, улыбающуюся сквозь слезы. Понятно было, что мелодия, которая была забыта, возвращается, как и дорога перед ними, и еще немного, совсем немного, когда пронесутся мимо

них все темные улицы с редкими фонарями, и кроны деревьев, полные влаги, они войдут в гостиницу, каждый в свою постель, чтобы отдохнуть в тишине. Да. Теперь, когда ясно, что мелодия возвращается, можно будет действительно спокойно уснуть.

Обещания

К вечеру июльскую жару ослабили прохладные ветерки, вылизывающие старые отполированные временем камни пустынной площади. Безоблачное небо, окрашенное в красное и сиреневое, нависало над головой так, что между небом и гладкими камнями площади, похожими на маленькие буханки хлеба, почти не осталось зазора. Машина стояла в стороне, как большой темный жук. Целый день они были в дороге, ехали почти без остановок, и теперь, в этом портовом городе оказалось, что у них еще есть немного времени до прихода парома. Они решили прогуляться по переулкам, как говорится, убить время, размять ноги, затекшие после долгого пути и чуть-чуть удовлетворить свое любопытство. Камни, из которых были сложены стены, виднелись сквозь штукатурку. Дома были построены в германском стиле девятнадцатого века, и каменные стены самых старых были забраны в дерево, которое укрепляло и украшало их. Улицы не асфальтированы, а выложены камнем, притертым плотно, но иногда выпадающим. С этого балкона, сказал гид, указывая на высокое здание на площади, держал речь Гитлер, въехавший в город победителем. Гидеон согласился погулять по городу, хотя первым порывом его было тут же покинуть это место. И как можно быстрее. Полуразрушенная площадь с возвышающимся над ней пустым балконом, на которой и следа не осталось от тогдашней толпы возбужденных слушателей, медленно погружалась в темноту, присоединяясь к сумеркам неба, вытесняющим багрянец заката. Все указывало на то, что здесь нечего искать. Несмотря на уважительный покой, с которым опустился на землю вечер, они были чужими здесь, три иностранца, три незваных гостя на чужом празднике, в честь которого уже вспыхнули огни фонарей на улице и кораблике-дискотеке, пришвартованном на реке, рядом с берегом моря. Мемель. Портовый город. Нынче – Клайпеда. История.

И все же ощущение, того, что здесь нечего искать, не нарушило в нем хорошего настроения, которое возникло вместе с ласкающим кожу теплом чужих сумерек и не стерло приветливость с лица девицы, которая, подмигнув, позвала слабым движением головы, не оставляющим никакого сомнения в своих намерениях. Даже сознание того, что она, конечно же, то, проститутка, не отторгло ее привет в виде воздушного поцелуя от поворота улицы, когда он оглянулся. Оставалось, примерно, минут десять, и тут он ощутил потребность, в общем-то, не столь насущную, как говорится, сходить по малой нужде. На всякий случай. Он нашел место во дворике, место, явно безлюдное, и только потянулся к брюкам, как женщина подошла к стоящему рядом с Гидеоном мусорному баку и стала в нем рыться. Так он и стоял спиной к ней, и каждый занимался своим делом. Он напевал какой-то мотив на своем языке, а она что-то недовольно брюзжала, вероятнее всего не в его адрес. Но слишком привлекла его внимание, и он ощутил неловкость. Вначале он как-то и не заметил эту низкорослую нищенку, а обратил на нее внимание, наткнувшись по пути из этого заброшенного двора, суетливо застегивая ширинку. Низкий рост, два мешка, которые она волокла, кривые ноги, все это рисовало этакую округлую тень, вовсе не привлекающую внимание в густеющих сумерках. Ну, еще одна нищенка, которых тут пруд пруди, приближается к лотку, на котором продают чипсы и сосиски, у входа в малую пристань, где швартуется паром, прямо по другую сторону улицы. Только свет лампы над лотком открыл лицо нищенки, неожиданно совсем юной голубоглазой девицы с вздернутым носом и широкой улыбкой, обнаруживающей отсутствие двух передних зубов, что-то лопочущей продавщице.

* * *

Она сидит на высокой трапеции. Думаю на высоте более десяти метров. Отсюда она кажется маленькой. Но я знаю, она действительно миниатюрна. Она смотрит на меня. Ничего не говорит, да ее и не услышишь с такой высоты, только если громко кричать. Наверху темно. Низкие желтые огни не доносят свет до той высоты, на которой она находится. Это не представление. Она не артистка и не зрительница. В этом-то все дело. Она сидит там, потому что я обещал прийти за ней и не пришел. Высота позволяет ей следить за мной. Я не могу сказать, что недоволен тем, что вижу ее. Верно, я не пришел во время и по моей вине она там. Но при всем ее обвиняющем, угрожающем сидении на высоте, хорошо, что она тут, что пришла. Еще немного, и мы встретимся, и будем вместе. Хотя я и не обещал ей ничего, даже того, что мы будем вместе, хорошо, что она тут, ибо мы должны быть вместе. Ничего я ей не обещал, это верно, и она сказала, что ничего от меня не хочет, только, чтобы остался с ней. И мне приятно знать, что она со мной и только этого хочет. Только этого она и просит от меня, и только поэтому взобралась на трапецию. И не стоит спрашивать о трапеции, этакой декорации. Откуда она возникла и почему? И что сейчас будет. Нет нужды спрашивать.