Куплю свадебное платье
Шрифт:
И наступил день, когда Лабрадор остался один.
Соседи
Пес ходил и слушал, ходил и слушал, ходил и слушал по лестнице, то нажимая ухом на чужую дверь, то становясь передними лапами на многие коврики.
— Если будешь встречаться с Венькой, я тебя убью! — сидя напротив Кокуркиной, грозно шипел Мальков.
— С каким Венькой? — стала уточнять старушка. — Венек — море!
— С шестого этажа! — начал раздеваться Мальков.
— А пошто он мне? — беспамятностью Кокуркина
— Я видел! — становясь на коленки, тряхнул рыжей головой Мальков.
— Что углядел, касатик? — старушка лежала по привычке тихохонько.
— Как он тебя раздевал глазами! — перевел дыхание Мальков.
— Когда? — дернулась старушка.
— А когда ты мусор до помойки несла и задницей крутила!..
Пес начал фыркать еще в подъезде, вспоминая, в каком виде Дарь Иванна обычно выносит мусор.
И, выбежав со всех ног на улицу, начал кататься в песке и лаять, лаять!
— Чего это он? — удивился участковый, проходя мимо. И сам себе ответил: — Весна! То есть лето, — поправился он.
И правда было лето. Со дня убийства Нины Ивановны прошло уже десять дней.
Наташа лежала в больнице. Гнойное воспаление левой молочной железы… Она болела и никак не выздоравливала, и в бреду смешались: муж Дима со сломанной челюстью и с топором в руках; Глашка, кричащая и голодная, в руках мертвого Октябрика; черный обгоревший губернатор Соболь на падающем вертолете и взрыв!.. Седая Таня Дубинина с лицом как медная монета и опавшими плечами…
Раз два — три!
— К вам в гости можно зайти? — вкрадчиво спросил из-под лестницы бывший геронтофил, бывший маньяк, а ныне — вольный свингер и по-прежнему примерный семьянин Мальков.
— Пойдемте прямо сейчас, — улыбаясь, пригласила Мила и счастливо вздохнула, прижавшись к плечу Вениамина.
Хренков брюзгливо наблюдал, как из-под лестницы на свет выходит, смахивая с себя паутину, сосед с нижних этажей — Мальков.
— Ну, зайди-зайди, если такой храбрый, — прокашлялся Хренков.
— Вы с кем спать будете? С Венькой или со мной? Или со всеми нами? — деловито уточнила Мила. — Давайте сперва с Венькой попробуйте, он такой зажигательный! Правда, Веньк? А я пока окрошки наделаю… Ладно?
И они, гогоча, скрылись в лифте.
Лабрадор похлопал глазами, отгоняя видение, и, к счастью, ничего не понял. Собакам про свингерство известно пока совсем немножко, да и то они постоянно путают. По собачьим понятиям, свингерством занимаются одни лишь свиньи.
«Кокуркина — старая, ветхая женщина в панцире прошедшей красоты…» — написал Лабрадор и зевнул. Чтобы не заснуть, он решил пройтись.
— Вот выйду из дома и гляжу по сторонам, — остановившись возле Лабрадора, любезно объяснила ему свое поведение Дарь Иванна. — Что и где? Зачем и по сколько? Постою полдня и знаю все-все-все.
«А то!» — подумал Лабрадор и решил укусить старушку. Ее прыткость была псу отчего-то неприятна.
— Хочешь, тебе расскажу? Ну, про что я знаю? — вглядевшись в красные собачьи глаза, воодушевленно предложила Кокуркина.
— Давай.
Дарь Иванна раскрыла рот и вдруг побелела:
— Ой! А чего ты только что сказал?
Лабрадор молча ухмыльнулся и стал подбираться поближе к ногам, Дарь Иванна поправила гребешок в волосах и бочком побежала от Лабрадора.
«Зря я говорить начал, цапнул бы молча, вот бы она закричала!» — подумал Лабрадор, глядя на отбегающую старушку.
— Меня давно не целовали в губы. Старух отчего-то никто не целует, а они, то есть именно я — люблю поцелуи. Я без поцелуя не засну и никогда не высплюсь, да, — отбегая подальше от дома, вслух грезила Дарь Иванна.
— У кого на что душа вскидывается…
Лабрадор так и не понял, про что бормочет эта неформальная старушка.
— Вон Танька Достоевская идет! Много написала, Танька? Иди еще попиши, — бурчала на лестнице Дарь Иванна Кокуркина, встретив гениальную писательницу. Если бы она только видела, как Татьяна Львовна, едва войдя в свою квартиру, прямо у двери начинает хохотать. Достоевская обожала злых людей, особенно злых на нее. Отчего? А она и сама не знала, но было ей безумно весело наблюдать, как человека корежит при виде ее.
Поцелуи в руку
— Я однажды была влюблена… в голубого, правда, я не знала о нем, — произнесла Татьяна и взглянула на критика.
— Правда, Таня? — скрипучим голосом спросил и сочувственно поглядел на черноволосую писательницу Гена Коцюбинский.
— Да, я была сильно увлечена, просто грезила им, — трогательно призналась Достоевская.
— Танюша, у вас не было шансов, — прижав пальцы к губам, прошептал Геннадий. — Ни одного шанса, ни полшансика. Геи не воспринимают женщин как сексуальный символ страсти.
— Да-а, все ограничилось дружбой, и очень краткой, — грустно кивнула Татьяна Львовна, и в глазах ее блеснула такая звезда, что Коцюбинский зажмурился.
— Так бывает, так бывает, — прошептал он и поцеловал Достоевской обе руки; она не сопротивлялась.
— Ну почему-у-у, Гена?! — с чувством спросила Татьяна, и глаза их встретились. Блестели слезы. — Ге-на?! Почему любовь приходит, и она не нужна! Почему?
— Я не знаю, Танечка.
— И я не знаю, Геночка.
— Никто этого не знает, Танюша.
— Никто.
— И никогда.
— Вон трамвай…
— Бежимте?
— Побежали.
И Гена с Татьяной Львовной, как два школьника-переростка, вприпрыжку и шумно дыша, добежали до трамвайных дверок и успели войти.
Трамвайчик зазвенел и пустился бежать по рельсам в горку, к синему пряничному вокзалу…
А что Таня тридцать лет назад была влюблена в Геннадия, так когда это было? А вы помните, кто любил вас? И кого вы?.. Я постаралась забыть.
Правда, безрезультатно.