Курган. Дилогия
Шрифт:
– Что опять такие смурные? Снова наверху не так?
– Наверху-то все так, да вот на том берегу что-то не то, – ответил Прозор. Ох, не нравится мне, как на болоте спокойно… слишком спокойно.
– Да, Любомысл, – добавил Велислав, – не знаю, что будет, но наверх лучше не соваться. Охотничье чутье подсказывает, что все только начинается. Я ночной лес хорошо знаю, да ты и сам понимаешь, что там такая же жизнь, как и днем идет. То мышь пискнет, то лиса прошуршит – эту мышь вылавливая. Порой филин или сова ухнет…. В общем звуков, для тех кто слышит, предостаточно. А слушать мы умеем. А сейчас… Веришь
При этих словах мрачное лицо Прозора стало еще мрачнее. Княжича надо оберегать, а иначе что они за дружинники! А вот от чего оберегать, этого он не знал. Одна надежда, что как–нибудь все обойдется, хотя, куда там! Прозор скосоротился и хрипло сказал:
– Еще Добромил, Веденю, то есть албаста увидел. Никуда этот упырь от башни не ушел: за конюшней притаился, выжидает. Мы-то с Велиславом все на тот берег смотрели, на гнилую Топь, а княжич по сторонам… молодец. Только как увидел, перепугался сильно.
– Нет, Прозор, – торопливо перебил Добромил. – Я не то что испугался, я опешил от неожиданности. Как я мог ожидать? В темноте-то не очень видно, ну и я, как Прозор говорил, постарался представить, что ее нет, будто день сейчас. И знаешь, Любомысл, у меня вроде получается… Кора сосен видна стала, хвоинки на ветвях… Здорово! – воскликнул мальчик. – Я стал оглядывать, что вокруг башни делается. Гляжу, а за конюшней что-то отблескивает, будто бы лужа. А откуда она тут, ведь дождь несколько дней не шел. Стал я присматриваться – глядь! – а лужа-то потихоньку в человека вырастает! Я сразу Прозора и Велислава за рукава тронул, и показываю им на то место. И сам вижу: точно – это упырь. А потом он стонать начал, да страшно так, глухо! И вдруг снова растаял и в лужу обратился. Он теперь тут до утра будет, Любомысл?
Любомысл, о чем то размышляя, мрачно кивнул.
– Да Добромил, до утра. Никуда не уйдет, будет нас поджидать. Упырю кровь нужна, да где ее взять-то? Он бы хотел к нам в башню войти, да запечатаны ходы-то. Через чеснок ему не прорваться… Будет ждать, а на рассвете уйдет. Упыри при солнечном свете не живут, с первыми лучами гибнут. Сжигает их Дажьбог. Но вот что я скажу, не вся нежить солнца боится, есть и такая, которой солнце не помеха. Хорошо, что албаст вроде бы не из такой нежити. Как только солнышко взойдет, надо отсюда сразу ноги уносить. И чем быстрей – тем лучше.
– А ты точно уверен, что он солнца боится? – спросил Прозор, – а вдруг этот упырь из тех, кому солнце не помеха? Эх, как я не догадался серебряную стрелу в него пустить? Так ведь одно дело в упыря бить, а другое дело на лужу стрелу тратить! Рука не поднялась, стрелы беречь надо.
– Тот, которого я на Змеиных Островах видел, со дна бухты вечером вылез, когда солнце уже зашло. Да и колдун островной говорил, что албаст только по ночам может из воды выходить. Днем он на дне лежит, в глубине, куда солнечный свет не достает: в ямах, под камнями, в подводных пещерах таится.
– И я хотел в него стрелу пустить – посмотреть, как серебро на нежить действует, да стрелы жалко стало, – сказал Велислав. – Кто знает, может еще пригодятся, жалеть буду, что именно ее не хватило. Хотя конечно оборони нас великий Хорс от такой напасти, чтоб мы такими стрелами отбивались! Любомысл прав: если б он в башню мог зайти – давно бы уже зашел.
– И знаешь ведь, что что-то жуткое на Гнилой Топи происходит, а костра на крыше не зажжешь, знака не подашь. Не знают в Виннете, как на такой случай тревогу подавать. Не было еще такой беды, – добавил Прозор.
– Ладно, авось обойдется – буркнул Любомысл. – Только вот что: вы спустились, а чеснок на проход не повесили, лазейку оставили. Мало ли другая нежить сверху нагрянет.
Добромил, схватив со стола вязку чеснока и несколько неиспользованных нитей, бросился к проходу наверх.
– Я мигом.
– То-то, что мигом, – пробурчал старик. Надо бы еще серебро туда повесить… И вот еще, знаете что, охотники вы мои?
– Что?.. – в один голос спросили Велислав и Прозор, чувствуя, что Любомысл как всегда скажет что-нибудь малоприятное, но верное.
– Не ходите так часто на крышу, как вы ходите! Раз сомненья есть, что это затишье, и буря вот-вот грянет, не надо! Не тешьте свое любопытство, ни к чему! Беда там ждет, даже я чую. Закроемся тут, еще серебром все запечатаем, и будем утра ждать. Нежить, ведь она всякая бывает… У нее и крылья имеются, и по стенам, она тоже ох как горазда лазать. Не ходите больше, прошу! Давайте-ка лучше поужинаем сейчас, да тризну по товарищам нашим погибшим справим.
Добромил споро увешав створки прохода чесночными головками, спускаясь, спросил:
– Вот, все сделал, теперь не влезут. Дядька Любомысл, а что за нежить с крыльями, какая она? Как летает?
– Да много всякой есть, княжич: у Столбов Мелькарта, что на самом заходе солнца лежат, водятся ведьмы Бруксы. Они не совсем как наши ведьмы, но, как и положено колдовать тоже могут. Ночью Бруксы, оборачиваясь темной птицей, вылетают из дома. А днем они обыкновенные девы. Только очень красивые: поглядишь на такую, так влюбишься сразу! – При этих словах Глаза Любомысла заблестели и даже голос дрогнул. – Только по ночам они не просто так летают, а ищут утомленных путешественников, что под открытым небом заночевали. И еще Бруксы очень любят детей. Они их поедают.
При последних словах Любомысла, произнесенных обыденным, даже скучноватым голосом, Добромил вздрогнул.
– Б-р-р! Ну тебя, дядька! Ох, ты пугать горазд! Куда там до тебя нашим сказочникам! Они только про жар-птицу, да кота-котофеича могут сказывать.
– Да не пугаю я тебя, княжич – Любомысл помолчал, что-то обдумывая. – Просто разные разности говорю. А ты послушаешь, а там, гляди, и осмелеешь: душа сильнее станет. Тогда тебе любой страх нипочем будет! Сам знаешь: чтобы плавать научиться, надо сначала в холодную воду сигануть, и не в испуге в ней барахтаться, а с умением руками и ногами грести, как учили. Вот ты сейчас и входишь в эту воду – воду страха. Только не сразу сигаешь, как Борко, что упыря увидел и потом слова вымолвить не мог, а постепенно. Так лучше… И я тебе в этом помогаю. Обвыкнешься, исчезнут страх и ужас. Так-то, Добромил.