Курган. Дилогия
Шрифт:
Любомысл вертел перед глазами кувшин, беззвучно шевеля губами. Венды с интересом смотрели на него: хоть нынешний вечер и без этого древнего кувшина щедр на события и истории, но узнать еще что-нибудь занятное от мудрого Любомысла были не прочь.
– Аласунские алафины, я слышал, очень жестоки, – сказал Прозор. – Они своим богам великие и кровавые жертвы приносят.
– Да, верно, – согласился Любомысл. – Народ тамошние владыки не жалеют. Праздники у них кровавые. Даже сидонские купцы, уж на что весь мир исходили, торговлю везде завели, и то без особой надобности в Аласунское Царство не заходят. Жестокие там порядки. Да и вообще – царство магов и колдунов.
– А маги –
– Маги, мой мальчик, – это те же колдуны. Только знаний колдовских и темных у них поболее, чем, скажем, у простых колдунов и волшебников. Хотя, – хмыкнул Любомысл, – я простого колдуна еще ни разу не видел. Да-а… – протянул Любомысл, видать что-то вспомнив. – Маги – они такие страшные вещи могут творить! Этих магов аласунские алафины очень привечают – при его дворе не один темный маг найдется. Вот по их-то наущению, жертвы и приносятся. Каждому магу для его колдовства много крови потребно. На том и стоит Аласунское Царство.
– Каких только порядков на свете нет, – вздохнул Милован, – то ли дело у нас, в Альтиде.
– Да, нашу жизнь не сравнить, – согласился Прозор, – у нас почитай, каждый человек ценен. Если он, конечно, не какой–нибудь тать. И жертв никаких нет, – кровавых я имею ввиду… – прибавил он. – И в лесах наших не в пример легче будет: не тронешь, к слову, какого–нибудь волхва, ну и он тебя тоже не тронет – иди себе с миром.
При последних словах Прозора молодые дружинники по очереди захрюкали, зажимая рты. Ну, Прозор! Ну, сказанул! Волхва, какого–нибудь тронуть! Он тебя так тронет! Век будешь прощенье вымаливать! А если не простит, то так и останешься с каким-нибудь уродством. Или того хуже, не в людском обличье свои дни закончишь, а в шкуре зверя, или того хуже – гада.
– У них, у аласунских колдунов, есть такое древнее поверье: они считают, что когда-то, в незапамятные времена, землю населяли злые и добрые духи, по-ихнему – джинны, – продолжил рассказ Любомысл. – Эти духи или джинны властвовали над всем миром и над стихиями. Над огнем там, воздухом или, к примеру, водой. И не было от них спасения никому – творили что хотели! Так вот, потом, когда еще и царства-то этого не было, родился могучий маг – сын их страшного бога Сета и простой женщины. Он потом стал первым алафином и образовал Аласунское Царство. Этот маг-то и стал воевать с джиннами. Борьба оказалась длинной и тяжелой, но сын бога сильнее джиннов, и мало-помалу их побеждал. Но убить джина у него никак не получалось, и тогда маг стал заточать их вот в такие медные кувшины, и выбрасывать в море – чтоб они навек скрылись в морской пучине. Говорят, что если найти такой кувшин, и выпустить томящегося там джинна, то он будет исполнять все желания и прихоти того, кто дал ему свободу.
– Здорово! – восторженно завопил Борко, – значит, если в этом кувшине джин сидит, и его отсюда выпустить, то он все наши желания выполнит?!
– А еще говорят, – охладил пыл парня Любомысл, – что джины бывают злобные, и могут убить освободившего его. Или пуще того – заточить на свое место. Тебе охота в таком кувшине сидеть?
– Ты, что Любомысл, всерьез считаешь, что в кувшине дух заточен? –
спросил Велислав.
– Да нет, непохоже. Это я просто про аласунские медные кувшины рассказал. Ну и про джинов заодно вспомнил. Знаешь, еще говорят, что тот маг, заточая джинов, запечатывал кувшины своей печатью, на которой выбивал имя своего отца – бога Сета, и его грозный лик. Вот почему они не могут выйти: Сета боятся. А тут, на этой печати, написано совсем другое, и смола без рисунка. Пока еще точно не знаю что: надо вспомнить их письмена, но имени бога Сета тут точно нет, и его лика тоже… Ага! Вот! Тут имя А–а.. – пошевелил губами Любомысл, – или Э–э.. Нет, не разобрать, дальше незнакомые знаки идут. Так что, Борко успокойся, не будет тебе: ни исполнения желаний; ни чего–нибудь другого – я имею в виду, что ты не будешь в этом кувшине сидеть.
– А этот бог Сет, он какой? – поинтересовался Прозор.
– Ящер, – коротко ответил Любомысл, продолжая разбирать письмена.
– Уф! – выдохнул Прозор. – Лик ящера! Надо же.
Борко обескуражил рассказ Любомысла. Но окончание, про заточение в кувшин, ему понравилась.
– А что же тут тогда, Любомысл? – спросил он. – Может лучше его тогда вообще не раскрывать? Ну его!.. Давай на место отнесу – спокойнее будет.
– Погоди, успеешь. Тут на стенках вот что написано… – Любомысл стал медленно читать: «…Древние были, есть и будут. До рождения человека пришли Они с темных звезд, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную землю. Сила древних заключена в этом сосуде…»
– И вот, под этой надписью – подпись, такая же, как и на печати на горлышке – маг А… или Э… Ну, что скажите, люди? Будем печать снимать? Какой-то маг неведомый этот кувшинчик в руках держал. И маг этот, скорее всего аласунский. Значит, темный.
Велислав взял в руки кувшин и потряс его. В нем что-то лежало: послышалось тихое шуршание. Но точно не жидкость: что-то невесомое и легкое билось об тонкие стенки, да и сам кувшин легок.
– Не знаю, Любомысл. Как-то все необычно. Но, в общем-то, сегодня все не так как всегда: вой из Гнилой Топи, волна эта страшная. Наши друзья погибли… Веденя – в упыря-албаста превратившийся. Одна беда этой ночью! Ты сам-то как считаешь: особого худа не прибавится, если мы посмотрим, что в нем?
– Думаю, не прибавится, Велислав. Мне кажется, что сила древних, про которую на стенке написано – обозначает просто древнее знание. Ведь аласунские маги сильны знаниями. Наверное, какой–нибудь маг сюда свои заклинания спрятал. Открываем? Если честно, мне интересно, что там. И сердце вещует, что особой опасности в кувшине нет.
Велислав махнул рукой – мол, давай. Остальные чуть отодвинулись от стола, когда Любомысл поддел кончиком ножа смолу и сковырнул печать. Лица у вендов стали напряженными, на них читалось сильнейшее любопытство.
Любомысл вытащил просмоленную пробку, и опрокинул кувшин горлышком вниз. Ничего не произошло. Тогда он с силой потряс его. На стол с легким шуршанием, тихонько стукнув по дереву, упало несколько туго скатанных в трубку листов черного пергамента.
– Ну вот, так я и думал, – разочарованно протянул Борко, – ничего интересного.
– Ничего интересного, потому, что ты грамоте не обучен, – возразил Любомысл, – а я так думаю, что за эти письмена любой мало-мальски знающий ведьмак или колдун много чего отдаст… А ну-ка давайте глянем!
Листы осторожно развернули, и разложили на столе. Всего шесть листов пергамента с истершимеся краями. Листы покрыты малопонятными значками и рисунками.
– Нехорошие тут знания и сила древних, должно быть, – высказал свое соображение Прозор. – Никогда не видел черные листы с белыми письменами. Диковинные листы.
– Тут ты прав, Прозор, – согласился Любомысл, – цвет действительно наотличку. Добрый человек не станет на таких мрачных листах что-то хорошее записывать. Но ведь это аласунский маг писал, а у них добро не в по-чё-ёте, – протянул старик. – Дай-ка я вот на этот взгляну – самый верхний… Да, так и есть – это аласунские письмена, только какие-то не такие, – но разобрать, что тут написано, можно. Сейчас попробую прочесть.