Курган. Дилогия
Шрифт:
Один лишь Борко, сожалея, что ничем не может пособить, тяжело вздыхал. Сломанная рука весьма ощутимо напоминала о себе: ею не то что лук натягивать, а просто шевелить – и то больно!
Дважды тенькнула тетива – это Прозор выпустив стрелу, успел наложить вторую и выстрелить, прежде чем первая достигла цели. Сразу же за Прозором выстрелили Милован, Добромил и старик Любомысл. В ясном лунном свете промахнуться невозможно: с небольшим промежутком восемь стрел вонзились в упыря. Зашатавшись, он – издавая даже не рев, а глухой стон – ковыляя, бросился в кусты. Послышался треск ломаемых ветвей и вроде бы всплеск. Видимо, смертельно раненый упырь упал в протекавший неподалеку речной ручеек. Потом все стихло.
– Ну вот, – пряча лук, удовлетворенно пробурчал Прозор. – Не будет больше нежить людей донимать! Думаю – он от серебра к утру на куски развалится. Одну стрелу, как обещал, в оставшийся глаз вогнал. Другую – в сердце. Если, конечно, у упырей сердце есть. Хотя, может и есть, – рассуждал дружинник, – ведь в них осиновые колья вгоняют, а каждый упырь это бывший человек. Так вроде? А, Любомысл?
– Почти что так, Прозорушка, – тронув повод, ласково отозвался старик. – Я же рассказывал, что упыри всякие есть: и огненные, и летучие, и вот как этот – водяные. Всех не упомнить. И люди тоже всякие бывают: иной при жизни в упыря оборачивается. Есть и такие, – улыбнулся Любомысл, заметив недоуменный взгляд Прозора. – Если пожелаешь, я потом как-нибудь это тебе разъясню. А могу и про что-нибудь другое растолковать: иль про веселое, иль про страшное. Мне все равно.
– Ладно, растолкуешь… – Прозор выехал вперед отряда, оглянулся. – А пока – вот что, други. Вон там, чуть подальше, Ледава изгиб делает. В том месте берег пологим становится, с него башню как на ладони видно. Давайте, спустимся к реке и глянем, что там творится? Тревога на сердце лежит за Велислава. Как он там один, упрямец?
Прозор пустил лошадь вскачь и вскоре отряд спустился на большую песчаную косу. И над башней и над древним болотом мерцали ясные звезды. Ярко светила полная луна. Все тихо, будто и не бил дружинников треклятый морок.
– Что ж, там затишье… – глубоко вздохнул Любомысл. – Хорошо, если оно навсегда. Веди дальше, Прозор. Сначала к волхву, а от него мы с Добромилом и Борко в Виннету направимся. Пусть там тоже кудесников скликают. Они люди мудрые, знающие, нечета нам. Может и решат, что с этим болотом делать. Борко, ты как? Путь осилишь?
Парень махнул здоровой рукой – осилю, чего, мол, спрашиваешь? Насмешливо подумал: «И так ясно. Подумаешь, руку саднит – эка невидаль. Я ж дружинник, воин. А что по брюху валун приложил, так кровью не харкаю, значит, нутро не отбито. Молчу, вам не докучаю. Что еще надо?»
– Я не поеду в Виннету, – твердо сказал Добромил. – Мне там нечего делать. Я вместе с волхвом вернусь обратно, к Велиславу. Пусть я не венд, но он мой друг, а вы сами говорили, что венды друзей не бросают. Я будущий князь, не пристало мне чего-либо бояться, даже той нежити, что выползла из Гнилой Топи! Это и моя земля. Так что, дядька Любомысл, извини. Вы с Борко возвращайтесь домой, а я останусь с Прозором, Милованом и волхвом.
Одобрительно хмыкнув, Прозор подумал: «Взрослеет княжич! И немудрено – пора. Эта ночь ему на пользу пошла. Что тут думать: если Любомысл возражать будет, я мальчика поддержу – из него толк будет…»
А Любомысл в изумлении поперхнулся: будущий князь показал коготки. Конечно, Добромил прав. И прав настолько, что обычно говорливый, имеющий ответ на все случаи жизни старик ничего не мог возразить.
Добромил действительно будущий властитель этой земли. Он должен знать, что на ней происходит. И если честно, то и сам Любомысл вернулся бы в Виннету скрепя сердце, а возможно, потом всю оставшуюся жизнь корил бы себя за это и не находил покоя. Ведь там, у проклятого болота остался и его друг. Что ж, княжич принял решение, и хотя мальчишка никогда не был своенравным и всегда прислушивался к совету старших, сейчас пререкаться и переубеждать его не стоило. К добру это не приведет, а Добромил все равно сделает, как решил. Вон глаза-то сверкают! И немудрено – все предки княжича были упрямыми суровыми воителями.
– Хорошо, княжич. Как скажешь, – спокойно кивнул Любомысл. – Но есть одна мудрая поговорка: «Утро вечера мудренее». Ты ее знаешь. Вот и поступим, как она советует. Доживем до утра, а там…
Старик беспомощно махнул рукой, думая: «Все без толку. Какое там утро – все равно все по своему сделает!»
– Давайте копыта коням размотаем, – сказал Прозор. – Вроде бы тряпки уже ни к чему.
Лошади шли неспешным шагом. Венды молчали, каждый думал о своем. Разум, взбудораженный страшной ночью, успокаивался. Наступило время осмысления и холодного расчета: что делать дальше.
Прозор мысленно представил себе, где может обитать волхв Хранибор. Подумал, как можно спрямить путь, чтобы скорее добраться. Поразмыслив, решил не рисковать: поедут так, как рассказал Велислав. Главное – это нужную реку не пропустить. Ладно, вдоль Ледавы места знакомые, исхожены, да и верная примета есть: около дороги большой валун лежит, идя от него, точно не заплутаешь и доберешься до нужного места.
Вендские леса изобиловали озерами. А уж сколько в них рек, речушек, ручейков – больших и малых, глубоких и мелких, бурных и тихих, – этого никто не знал. Особенно много их в закатной части, меж Виннетой и морем. Кто не знал, что куда впадает и что откуда вытекает; куда ведет тот или иной проток, тот проблуждал бы по этой хитросплетенной водной паутине не один день.
Вот и сейчас, хотя отряд отъехал от башни недалеко, дорога уже вывела к тихой неглубокой речке. Пересекли ее вброд: моста через речушку нет, она весенняя – таких в Ледаву впадает немало. Это простой разлив, широкий и мелкий. Уже сейчас воды в ней – коням чуть выше копыт. Лужа… Снег сошел, речка пересыхает, скоро одно песчаное русло останется.
Вода в нем появится только после того, как пройдут дожди, а потом она снова пересохнет. Чтоб сносную переправу не наводить, понапрасну не трудились, уходящую в русло дорогу замостили камнем.
Когда выбрались на противоположенный берег, Милован спросил: – Любомысл! А скажи мне, мудрый друг, – может, допустим, бер упыря-албаста задрать? Или еще неизвестно, кто кого одолеет?
– Типун тебе на язык, парень! – сердясь, воскликнул старик. – Надо же такое придумать! Я же ясно сказал, что албаст превращается в того, чью кровь отведает и нутро высосет. Ты представь себе бера-упыря, который начнет других зверей драть! Допустим, завалит он кабана, – тогда тот станет упырем! Нападет кабан на тура, – тогда и тур в нежить перекинется. Упырь же неуловимым станет! Ты ж по лесу пройти не сможешь! Любой зайчик, который нежитью стал, из-под куста на тебя бросится и твоей кровушки отведает! Или что там у тебя еще есть – мясо, кости? В общем, сожрет он тебя, выплюнет твою шкурку, и в твоем образе дальше по лесу пойдет, от честного люда серебряных стрел и чеснока дожидаясь! Ладно, думаю, наше серебро его все-таки угробит. Людей, кого сможем, предупредим: мол, нечего в этих местах понапрасну ходить! Неизвестно еще, сможет ли волхв, про которого Велислав речь вел, один со всем этим управится? Один змей многоногий чего стоит! Я аж окаменел, когда этакую жуть над собой увидел! И в тяжком сне такое чудище не привидится. Хорошо, что это призрак. Но вот что-то мне вещует – в океанах он немало мореходам седых волос прибавит, даже если призраком останется! А если, чего доброго, змей плоть обретет? Что тогда? У-у-у… Даже подумать страшно. А твари изломанные, что из провала разлетались? Куда они направились? Что это такое вообще было?! Ох, люди… Чую, в Гнилой Топи такое водится, что ой-ей-ей! – Любомысл не мог выразить, что же водится в древнем болоте, и только беспомощно махнув рукой, продолжал: