Курс на Арктур
Шрифт:
Через два дня я слег с ангиной. Горло жгло, а громко кашлять я не мог – скорее, хрипло лаял, как старый обессилевший пёс, и, конечно, не способен был заглушить плач Славика из соседней детской. К тому же дверь в мою комнату была всегда плотно закрыта, чтобы инфекции и вирусы не просочились, значит. Мама заходила редко. Приносила таблетки и ромашковый чай, совала мне градусник и уходила. Потом возвращалась, смотрела на градусник, молча хмурилась. Я тоже молчал. Говорить было больно, да и неохота. Что говорить? Понятно, что мама сердится. Но, зная, что виноват, я ни в чём не раскаивался. Никак не мог забыть оторванный Удавом капюшон и строил планы мести.
Вернувшись в школу после болезни, я в первый же вечер выместил злость, переколотив обломками кирпичей
Спустя несколько часов, уже ночью, из спальни родителей донесся звонок маминого телефона, а затем по взволнованным голосам мамы и Удава я понял, что они всё узнали. Помню, как сильно забилось мое сердце, но не от страха, а от безумной решимости, будто я готовился к бою с разгневанным великаном. Но «великан» даже не заглянул в мою комнату, а быстро оделся и ушел, хлопнув входной дверью. Только потом я услышал мамины шаги: она подошла к моей кровати, остановилась и вздохнула как-то очень жалобно. Я притворился, что сплю. Что я мог ей сказать? Она все равно бы ничего не поняла. Нет, она не глупая, просто я, наверное, объяснять не умею, точнее, сам себя понять не могу.
На следующий день занятия в школе отменили: на улице похолодало до минус десять, и в классах спешно меняли окна. Удав все оплатил и взял весь процесс под свой контроль. Вернулся поздно вечером, злой и уставший. Не разуваясь, прошел в мою комнату, тяжело ступая. Я с перепугу хотел было юркнуть под стол, за которым сидел, играя в компьютере, да не успел: жёсткая оплеуха обожгла мою левую щеку. Против моей воли слёзы позорно выплеснулись из глаз, и я вскрикнул, как перепуганный, но храбрящийся петух: «Не смей меня трогать! Ты мне не отец!» Удав ушёл, тяжело дыша, будто нёс на себе тонну груза. В дверь влетела мама и начала кричать, что я сам виноват и должен попросить прощения у отца, то есть у Удава, а ещё у директора школы и у всех учителей. Но заплакал Славик, и она ушла, так и не добившись от меня извинений.
После этого случая мама стала относиться ко мне так же, как и Удав: игнорировала, разговаривая только по необходимости. Через две недели был день рождения Славика. Они уехали вместе с ним праздновать в ресторан, куда, как я понял по их разговорам, было приглашено много гостей, а меня не взяли. Было обидно так, что я даже компьютер в тот день не включал: лежал на кровати, смотрел в потолок, глотая слёзы, и представлял, как пойду к железной дороге и лягу на рельсы, чтобы поезд мне ноги отрезал. А потом, когда спросят, почему я так поступил, скажу всем, что Удав довёл меня до этого.
Но мысль об этом испарилась, когда мне подарили велосипед. Это случилось в день моего рождения, спустя месяц с небольшим после дня рождения Славика. Вначале я решил, что поскольку мама пока не работает, деньги на подарок потратил Удав, и демонстративно отказался его принимать. Но мама заявила, что велосипед доставил курьер вместе с письмом от моего отца. Родного отца! Правда, кроме пожеланий хорошо учиться и быть молодцом, в нём больше ничего не было, да и написаны они были не от руки, а напечатаны на принтере, но сам факт потряс меня до глубины души: ведь я совсем не видел отца с тех пор, как он ушёл от нас. И, конечно, мысль расстаться с ногами мгновенно выветрилась из головы. Я решил, что ноги мне ещё пригодятся, и крутил педали, как сумасшедший велогонщик, мчась по дорожкам своего любимого парка, уже начавшего оживать от весеннего дыхания. Несколько дней я захлебывался от радости, думая о том, что мой отец всё-таки сумел дать знать о себе, что он жив и помнит обо мне. Каждое утро, едва я просыпался и вспоминал о подарке, в моей груди будто распускался огромный прекрасный цветок. Всё-таки счастье – самое лучшее чувство на свете! Но вдруг оно закончилось: однажды цветок завял, а вместо лепестков из него вылезли длинные и острые колючки, превратив мою жизнь в настоящую пытку. Цветок стал кактусом, а я – несчастным. Лучше бы не было этого велосипеда!
Всё это случилось не из-за того, что я упал и ободрал коленки (это пустяки, сто раз падал), и не потому, что мама отругала меня за порванные штаны и куртку. Все оказалось гораздо хуже. Я услышал через стену, как она в пылу выкрикнула Удаву: «И зачем ты только купил ему этот велосипед?!» А тот вдруг зашипел: «Тс-с… Мы же договорились…» А она как выдала: «Зря ты настоял, чтобы я сказала, будто это подарок отца! Его отец бросил нас обоих, ни копейки не оставил, специально прикинулся дурачком, чтобы алименты не платить. Зачем создавать у сына иллюзию, что его отец хороший?!» Вот тогда-то и осыпались лепестки прекрасного цветка в моей груди. Удав ответил тихо, но я уже приник ухом к стене и ловил каждое слово: «Меня он никогда отцом считать не будет, даже если я ему сто великов подарю. И не примет те велики. Да и не покупается любовь вещами. Мальчишка скучает по родному отцу, вот я и хотел его по-настоящему порадовать». Тут из моего облезлого цветка полезли колючки. Я думал, они заколют меня насмерть – жуть как больно было, даром что боль воображаемая! У меня даже слёзы потекли, да не просто, а ручьями. Давно так не ревел!
После этого я ещё больше возненавидел Удава, а к велику даже прикасаться было противно. Неделю думал, что с ним сделать. Мама заметила, что я больше на нём не катаюсь, и даже прощения попросила, что накричала тогда. Сказала: «Бог с ними, с драными штанами! Я ведь за тебя испугалась. Иди, покатайся. Только будь осторожнее. Не гоняй уж слишком».
В общем, проехался я на этом велике до моста и оттуда его в реку сбросил. Стоял и смотрел, как исчезает в темной воде его блестящий хромированный корпус, чувствуя, что вместе с ним исчезают в груди колючки измучившего меня кактуса. Река проглотила велик и потекла себе дальше. Пошел и я – в парк, который как раз начинался за тем мостом. Тогда я впервые и увидел Кристю, чему в тот момент совсем не обрадовался.
Она сидела на моем Космическом холме и что-то рисовала. Раньше этот холм был нашим с папой секретным местом, а после того как папа исчез, я редко на него поднимался, но сейчас как раз собирался погоревать там в одиночестве и шёл, не глядя под ноги. Она первая меня заметила. То есть, она меня заметила намного раньше, но я этого не знал и не видел её до тех пор, пока на холм не взобрался, а иначе нашел бы себе другое место. Хотел даже сразу уйти, но она уже заговорила со мной:
– Привет, метатель велосипедов! – И рассмеялась так, что мне захотелось её толкнуть хорошенько да тоже посмеяться, глядя, как она с холма кубарем покатится вместе с мольбертом, красками и кисточками. Просто так уйти я уже не мог и огрызнулся:
– Твоё-то какое дело?!
И нарочно сел рядом прямо на траву, делая вид, что мне все равно. А она заговорила дальше, будто не видела, что я злюсь:
– Я бы свой велик никогда не выбросила, но у меня его нет. – И давай возить кисточкой по листу, пришпиленному к доске.
Я нарочно в её сторону не смотрел, разглядывая украдкой с помощью бокового зрения, которое у меня было не хуже прямого (мама говорит, что это из-за особенной формы глаз – астигматизма, то есть). Вначале-то я подумал, что мы одного возраста: она выглядела, как мои одноклассницы – наверное, потому что была очень худая. Не кормили её, что ли? И походила на чуднОго персонажа из старого мультика (не помню, как его там звали… такого, с огромными выпученными глазами и ушами-тарелками). Мультик дурацкий, я его видел только один раз, поэтому и вспомнить не могу. Чебо… Чиба… Чубарашка, что ли? Мама в детстве очень любила этот мультик и расстроилась, когда он мне не понравился. А я вообще не понял, как такое смотреть можно: облезлый какой-то и скучный. И порадовался, что в моем детстве не такие жуткие мультики.