Курсанты. Путь к звёздам
Шрифт:
– Это я сказал. «Вразумлять бестолковых – все равно, что чесать скалу». Вот это сказал Сенека. Запомни, Таран, ты в войсках забодаешься скалы чесать.
– Своими литературными цитатами спор со мной, может быть, вы и выиграете, но не переубедите, – Таранов упорно не хотел уступать. – Вот так спорить без всякой логики, мыслями и афоризмами – непробиваемая тактика спора.
– Не зря тебя Тараном стали в училище звать. Прежде ты более покладистым был…, – Марк пытался примирить «непримиримое противостояние», именно так он называл потребность Таранова и Генки пикироваться во всякого рода дискуссиях.
– Коммунист – активный боец за дело партии. Вы или разыгрываете меня оба, или я что-то не понимаю.
– Вот именно, не понимаешь! – Пучик встал с травы, взял ведро с краской, а Генка взмахнул высохшей кистью, написав «V» в воздухе.
– Поговорили, романтики, и ладушки, – Чарги хлопнул пару раз в ладоши, показывая, что перекур закончился. – Работа ждет своих героев!
– Только держаться от нее надо подальше…, – съязвил Барыга и побежал в сторону клуба.
Таранов взял свою метлу и размеренными отработанными движениями понес вдоль по аллее пыль, хлам, бычки, обертки конфет, старые листья, цитаты и аргументы прочь от себя, размахивая налево и направо…
На следующий день курсанты узнали, что африканцам в училище понравилось. Три негра в высоких армейских чинах покинули школу советских политработников в восторженном состоянии. Комбат по этому случаю передал заявление Делегата (так все курсанты стали величать назначенного вместо Бати нового начальника училища, со значком делегата 25 съезда КПСС на груди) на вечернем построении: «От имени начальника училища передаю вам сердечное спасибо!»
– Так и занесите в свое личное дело: «Сердечное спасибо из Африки!» – шепнул Таранову Марк, и сам рассмеялся собственной шутке тихо, сквозь редкие зубы. – Пусть учатся, и им будет стыдно…
После отбоя засыпалось плохо. Странные кучерявые черномазые бойцы и бледнолицые командиры в белых фуражках будоражили воображение. Таранов, качаясь, как Тарзан на лианах, читал политинформацию на непонятном языке неграм, индейцам и эскимосам одновременно. Слушатели записывали его слова бамбуковыми удочками на снегу, и конспектировали пальцами на песке. Мысли о вечном из Библии, и сегодняшние требования морального кодекса строителя коммунизма из устава КПСС сталкивались лбами, как горные козлы, гремя своими вескими аргументами, а стук рогов мешал Таранову спать.
В третьем часу ночи Семен расстался с кошмарами, надел шлепанцы на босу ногу и отправился перекурить. В коридоре стояли дневальные, тихо рассуждая о смысле жизни.
– Энгельс в «Немецкой идеологии» писал, что бытие людей есть реальный процесс их жизни…
– Вот-вот. Человек живет в обычном делении: делит часть своих знаний и передает другим, те – еще большему количеству людей. Мужчина и женщина делятся маленькими клеточками, которые дают силу рождения ребенку. Кто-то умеет здорово работать материально, и отдает частицы своего труда всем, кто их берет…
– Получается, как у одноклеточных, которые размножаются банальным делением клетки.
– Да… Я и не спорю. Все идет от простого к сложному. И только дебилы идут противоположным путем: от сложного к простому.
– Ты не прав! Значит, я должен выучиться, чтобы отдать часть своих знаний подчиненным? Но они не пахали четыре года, как я. Не справедливо!
– Ты получишь свои дивиденды, когда вернешь их живыми матерям. Поверь, это чувство выполненного долга похлеще «Коммунистического манифеста».
Таранов прошел в курилку, где на скамейке сидели такие же полуночники из его взвода и травили байки. Табачный дым клубился не только под потолком, но и стелился по полу.
– Приезжает начпо в роту к нашему выпускнику, – рассказывает окружающим Генка. Он замечательным образом курил папиросы, выпуская дым красивыми тоненькими колечками. Когда они оба с Марком, соревнуясь, курили, окружающие тихо завидовали: так не мог никто. – Рота стоит, как в Париже, только дома пониже и асфальт по жиже. Проверил начпо командный пункт, документацию, протоколы партийных и комсомольских собраний. Замечаний у него вылезло больше, чем волос на голове нашего комбата в школьные годы. Решил посмотреть ленинскую комнату – сердце роты. А там… На стенде с верховным военным командованием СССР помимо остальных фотографий висят два одинаковых снимка Дмитрия Федоровича Устинова. «Почему, товарищ лейтенант, у вас два министра обороны СССР на одном и том же стенде?!» – спрашивает начпо. «Для симметрии», – отвечает наш выпускник. Переходят к стенду с членами политбюро, а там два Брежнева. «Почему два генеральных секретаря на одном стенде?» – орет начпо. «Там место свободное оставалось»…
В хохоте слушателей армейских баек утонул немой вопрос Таранова:
– Неужели обычные фотографии так важны для повышения боевой готовности и воинской дисциплины?
Часть II. По тонкому льду
Глава IX. Золотой карантин
В казарме летали ароматы хлорки и лизола, которые щекотали ноздри так, что кашель и сопли поочередно рвались на свободу. Каждому курсанту с порога выдали по фляге, и велели заполнить чаем, а из-под крана воду не пить. Генка сидел на своей кровати грустный и вяло поздравлял друзей, которые возвращались из первого летнего отпуска. Дневальные открыли окна и двери настежь. Загорелые и веселые второкурсники бегали по казарме в поисках каптерщика или старшины, жали руки товарищам, по которым соскучились за пролетевший в домашних радостях месяц, бодро докладывали командирам: «Курсант Дымский из очередного отпуска прибыл! За время отпуска замечаний не имел!» Они не спешили переодеваться в повседневную форму одежды, рассказывали впечатления лета, перекуривали, смеялись, показывали коричневый загар и пробивающиеся усы – всячески оттягивали начало очередного учебного года.
К вечеру собрались вокруг бледно-рыжего Генки курсанты его отделения – послушать неприглядную историю злоключений своего командира.
– Меня собрались в августе отчислить из училища. Всё из-за той мышиной возни, когда мы принялись писать коллективные жалобы, а я, как самый старший по возрасту и потому ответственный человек, никого не остановил. Череп постарался сформировать у командования мнение обо мне, как о главном разгильдяе из второго взвода. А повод придумал самый обычный – отчисление по учебе, за неуспеваемость.
– У тебя же все оценки нормальные за второй семестр? – удивился Марк.
– Это так, но математика была на грани, а экзамен – последний. Встречаю я накануне Тамару Максимовну. «Иди сюда, – спрашивает она, – что ты там натворил?» Я внятно рассказываю, она выслушала и отправила готовиться, а после экзамена Шульгина говорит: «Когда меня начали твои командиры ломать и прессовать, чтобы поставить двойку, стало ясно, что тут пахнет несправедливостью. Да, ты не стабильно учил математику, не отличник, но отвечал сегодня на твердую тройку. Поставить меньше я не смогла».