Курсанты. Путь к звёздам
Шрифт:
Этот сержант занимал должность заместителя командира взвода – «замка», как говорили курсанты. Самокритичностью он не страдал, и его иной раз лечили. Например, Муха, когда отлежал в госпитале, и уволился по состоянию здоровья из вооруженных сил, приехал в Горелово прощаться. Он дождался своих курсантов на мостике у станции по дорожке к училищу, пожал каждому руку, кого-то крепко обнял, нежно поцеловал, от других выслушал напутственные слова. Последним шел «замок» с гадливо-заискивающей, виноватой улыбкой. По крайней мере, все эти чувства попеременно отражались на его лице.
– Я все понимаю, – сказал Муха замкомвзводу, и не сильно, но точно ударил его в ухо, как будто жалея белоснежную улыбку однокашника, по чьей вине он попал в психиатрическую клинику.
«Замок» упал, быстро поднялся и стал оправдываться, что не по его вине все случилось, а по приказанию офицеров батареи, которым насолил бывший каптерщик своей строптивостью.
– Я все понимаю, – сказал Муха с усилившимся от волнения белорусским акцентом, и хлестко приложился еще раз.
Курсанты оглянулись на шлепок и остановились. Они молча смотрели на экзекуцию, где еще раз три вставал «замок», а Муха его бил. Суровое, но справедливое наказание, выполненное бывшим младшим сержантом, почему-то осталось в памяти Таранова и Дымского, как прогон розгами сквозь строй солдат полтора века назад.
Этот случай уважения к «замку» не прибавил и не убавил. Ко второму семестру все уже знали, что и от кого можно ожидать, кто друг, а кто – лишь сосед по кубрику, на кого можно положиться, а от кого стоит держаться подальше. Курсанты росли, взрослели, мужали, становились мужчинами…
Через пару часов отделение без лишних команд, самостоятельно вышло за ограду, и перекуривало с ироничными улыбками и обязательными шутками про мертвецов, скелеты, кровь, страхи. «Замок» тут же организовал построение, перекличку, и быстро отправил строй подальше от вечной тишины могил, крестов и семейных склепов.
Шутить не хотелось, хотя Генка в тот день блистал остроумием. Он перестроил свою юмористическую волну, которая и так звучала всегда необычно, на загробный мир. Но как-то шуточки выходили пошлыми или грустными.
Марк с Тарановым шли рядом вдоль Монастырки в сторону метро «Площадь Александра Невского», и обсуждали увиденное. Свято-Троицкая Александро-Невская лавра оставила глубокое впечатление. Некрополь ее был самым привилегированным в столице российской империи, и фамилии усопших были на слуху: Александр Невский, Багратион, Батюшковы, Шереметьевы. Легкое соприкосновение к историческим именам и памяти предков добавило грусти в современную действительность.
Через квартал навстречу строю выпорхнула стайка юных девушек-студенток. Весенние милые лица, с сощуренными от солнца глазами, не сразу увидели строй курсантов, и подружки нечаянно (а, может, и нет?!) наткнулись на Слона, Дэна и Сэма. Высокие, но чуть заторможенные батарейные великаны остановились, пропуская девушек, а те, щебеча, и поминутно оглядываясь, побежали к троллейбусной остановке. В этой радостной девичьей группе выделилась одна. При столкновении она обронила книжку, и нагнулась ее поднять. Таранов первым встрепенулся, ловко протиснулся, быстро нагнулся рядом с Дэном, и протянул владелице толстую книгу, успев стряхнуть с нее дорожную пыль. Девушка присела потешным для конца двадцатого века реверансом, шепнула тихое «спасибо», и побежала догонять подружек.
Таранов почти вплотную увидел ее серые, чуть раскосые по-японски глаза, и застыл, как вкопанный. Марк его дергал за рукав, орал где-то рядом «замок», а Семен все смотрел вслед девушке за стеклом троллейбуса, свернувшего за угол. На задней площадке она махала рукой курсантам через забрызганное стекло. Или ему одному?
В какой-то момент оцепенение улетучилось, и Таранов встал в строй. Только все вокруг с этой минуты перестало для него существовать в привычном свете. Жизнь заиграла новыми беззаботными красками, небо виделось без облаков лазурно-синим, первые листья на деревьях щекотали взгляд нежной зеленью, чудесные люди улыбались, строгие командиры подобрели, друзья радовали.
Он поднял голову и увидел в небе маленькую юркую ласточку. «Странно, – мелькнула мысль, – как рано она прилетела! Может быть, это та красавица с книжкой превратилась в ласточку?! Я ее так буду звать…».
– Эй! Таран! Вернись на землю! – Марк продолжал дергать его за рукав кителя. – Что ты в небе увидел такого, что под ноги не смотришь? На тебя это не похоже. Не влюбился ли?
– Я?! Да ты что! Мы с любовью ходим по противоположным тротуарам Невского проспекта, – отшутился друг. А сам подумал: «Неужели? Неужели есть то самое чувство, о котором твердит вся мировая литература? И оно его сегодня накрыло? А что же с ним было до этой встречи? Вика, Галя, Наташа, а еще раньше Оля, Люда, Света…».
Он споткнулся довольно сильно на ровном месте, и только крепкие руки Генки его удержали от неловкого падения.
– Не гонись за девушкой, как за уходящим трамваем, – скоро придет следующий! – Бобрин шагал рядом. – А в военной форме лежбище на асфальте – неприятное зрелище. Оно, как бег полковника в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику.
Догонять девушку поздно, номер троллейбуса Марк и Генка не запомнили, ни имени ее, ни адреса Семен не знает, даже название книги Таранов не успел заметить. Что делать? Почему-то вспомнились строчки из песни «Буду я целовать песок, по которому ты ходила», но прильнуть к асфальту ему не захотелось. Таранов снял фуражку и несколько раз махнул головой, сбрасывая наваждение.
Милая воспоминаниям фигурка, точеные ножки в сапожках на небольшом каблучке, семенящие к остановке, раскосые серые глаза преследовали его день за днем. Он и прежде любил делать карандашные эскизы в конспектах лекций, или выводить шариковой ручкой наброски везде, где только можно. Рисовать картинки в боевые листки и в стенгазету считалось его персональной обязанностью. Как-никак, а год учебы в художественной школе что-то, да значит. Поэтому Таранов очень скоро сделал серию образов восточной девушки в небольшом блокноте, что хранил в полевой сумке, с которой ходил на учебные занятия. Одна из картинок удалась, по его мнению, больше всего, и он часто-часто рассматривал нарисованную красавицу с распущенными волосами и необычными восточными глазами, которая бежала среди белых берез.
Не к каждому приходит любовь, но и не всегда она остается на всю жизнь…
Глава VIII. Спор о времени и о себе
В противоречиях между тем, что хочется и как надо, как положено и что есть на самом деле, вышагивала курсантская жизнь. Она задавала каверзные вопросы и дарила свои неоднозначные ответы тем, кто рос в стенах училища, мужал, влюблялся, осваивал профессию офицера.