Кушайте, дети, кушайте
Шрифт:
Легко сказать, до завтра надо ещё дожить, но спасибо и на том. Могло быть и хуже, размышлял я по дороге назад в барак. В моё отсутствие, на моё место поселился новый рабочий. Спать мне было негде. Возле барака была сложена поленица. Устроив на ней себе ложе и подложив под голову мешок со скудным скарбом, я проспал до утра.
Утром следующего дня я вернулся за направлением на новоё место работы. Начальник был на совещании. Очередь застыла в ожидании его прихода.
Меня как то странно давило под ложечкой. Может тошнота и эта усталось от того, что я вторые сутки не ел? Тогда, почему мне так холодно? Наверное задремав, я свалился со стула. Первое, что мне пришлось увидеть, открыв глаза, это склонённое надо мной лицо пожилого человека в белом халате. Осмотрев меня и измерив температуру, врач огласил диагноз : « М-да – 40 градусов,
Смутно помню, как меня погрузили на телегу и отвезли в инфекционную больницу, как кто то, кажется возница сказал : « Держись, паря, двум смертям не бывать, одной не миновать» . Болеть всегда не приятно, тем более тифом. Прометавшись в беспамятстве в недельной горячке, я наконец пришёл в себя. От слабости меня в буквальном смысле сдувало с горшка. Однако, не взирая на скудный больничный паёк, я потихоньку стал поправляться.
В моей палате из десяти человек лежал мальчик, примерно моего возраста. Когда нам разрешили вставать, мы подружились. Двое тощих, обстриженных налысо мальчишек в застиранных, не имеющих определённого цвета и не по размеру пижамах, мы сидели на подоконнике большого окна в палате и часами смотрели в маленький, неказистый садик во внутреннем дворе больницы. Иногда, одолжив у соседа по палате лист бумаги и карандаш, играли в крестики – нолики, иногда делились пережитым. У Тимура, так звали мальчика, была непростая судьба. Он оказался сыном репрессированного в 1938 году главного инжинера механического завода. Когда к дому подъехал «воронок», так в народе называли служебный автомобиль работников НКВД ГАЗ М – 1 «Эмку», отец сказал Тимуру :
« Не верь ни кому, кто скажет, что мы с мамой предатели и враги народа. Мы всегда были верны стране и делу. Береги себя, мы любим тебя, ты должен выжить!» После ареста родителей, Тимура определили в детский дом и он ничего не знал о их судьбе. Когда началась война, в один из налётов немецкой авации детский дом был разбомблен. Выжившие дети разбрелись, кто – куда. Таким образом Тимур попал к беспризорникам, скитался с ними по поездам, пока они не бросили его больного тифом на вокзале. Волею провидения этот мальчик оказался в той же больнице, что и я и как у меня, у него не было никаких документов. Для получения нового удостоверения личности необходимо было пройти собеседование в отделе внутренней безопасности. Когда Тимур разговаривал с представителем внутренней службы, он представился офицеру под совершенно другой фамилией и другим отчеством, открыв этим новый, чистый лист в своей биографии, тем самым дав мне почву для размышлений.
В свою бытность в Смеле, по соседству с нами, жила офицерская семья. Глава семьи, Михаил Сосновский, служил в местном военкомате, его жена – красавица, учила деток в начальной школе. Они растили пятилетнёю Машу и трёхлетнего Глеба. Это были милые, глубоко порядочные люди. В своё время Михаил помог маме с рекомендацией по устройству на работу. В благодарность, моя мама часто оставалась няньчить их ребятишек и у нас сложились тёплые, добрососедские отношения.
Вспомнив об этих людях, я решился последовать примеру Тимура. Встречаясь с особистом, я назвался Семёном Михайловичем Сосновским, оставив моё настоящее имя Семён Исаакович Кержнер на перевёрнутой странице книги моей биографии. Хотя я отчётливо понимал, что в жизни бьют по морде, а не по паспорту, однако же, новое созвучие фамилии и имени не так резало слух, не выделялось из общей среды, с ним жилось несколько легче, оно принималось окружающими без особенного предубеждения. Нас с Тимуром – двух птенцов, ещё не научившихся по настоящему летать, выбросило ураганным ветром чужих страстей и амбиций из родительского гнезда в зтот огромный, бушующий, переполненный подстерегающими нас опасностями и разного рода хищниками окружающий мир, в котором мы лишь старались защитить себя, чтобы выжить. Изменив отчество, я никогда не изменял памяти отца . Забегая вперёд скажу, что в честь него свою вторую дочь я назвал Ириной.
Тимура выписали из больницы первым. Он планировал уехать к какой – то дальней родственнице своей мамы, надеюсь ему это удалось.
После трёхнедельного пребывания в больнице, наконец наступил день моей выписки. К моему огромному огорчению, я узнал, что выписка обозначала снятие с довольствия, иными словами в этот день не кормили. Я же был голоден так, что не имел сил ходить. Мне и идти-то было некуда, и
Глава 11
Моим распределением на новое место работы стала бригада разнорабочих. Новые люди, новый барак, новые знакомства. Работали же по прежнему, тяжело и по-многу, то разбирая завалы, то помогая чинить мост. Как-то, по разнарядке, меня направили на несколько недель в помощь кузнецу. Работа на кузне грязная, в копоти, да в шуме, зато тепло. В какой-то момент мне даже понравилось. Бывало возьмёт кузнец неприглядный кусок железа, раскалит его в печи и давай по нему лупить молотом, а я ему вторя маленьким молоточком . Бьём , бьём, а потом в воде студим и так, до той поры, пока не превращается наш кусок в обручь для бочки или в большой нож. Настоящее ваяние. Вот работаем мы, а кузнец – Эфраим, всё ко мне приглядывается. Был он крупным, сильным мужчиной лет пятидесяти, кочергу спокойно в подкову гнул, ни одного седого волоска в чёрной кучерявой голове и очень любопытным. Усевшись как то в перерыв перекусить, Эфраим стал меня распрашивать, кто я, да откуда я родом. В разговоре выяснилось, что сам он то же еврей и я, оттаяв, рассказал ему о моих бесконечных мытарствах, о тоске по дому, по родным.
« А знаеш, сынок - сказал подумав Эфраим- я помогу тебе отыскать твою маму». На дворе стоял 1944 год. Территория Украины была полностью освобождена от немцев. Эфраим сдержал слово, в чём я искренне ему благодарен, послав множество запросов об розыске в соответствующие инстанции и мы стали ждать, надоедая при встрече почтальону Мефодию постоянным вопросом: «Нет ли для меня письма?» Месяц проходил за месяцом, а ответа всё не было.
В один из дней, умывшись после тяжёлого рабочего дня на стройке, я решил проведать Эфраима. Он работал над новым заказом, ковал цепи и мне вспомнился услышанный задолго до войны старый с бородой анекдот. Встречаются два еврея, один спрашивает другого:
– Абрам, а кто такой был Карл Маркс?
– Ты не знаешь, кто такой Карл Маркс? Это человек, который освободил нас от цепей!
– Да, Абрам, но разве у нас были цепи?
– А разве ты не помнишь: у меня на жилетке была такая маленькая золотая цепочка!
Посмеявшись, мы уселись на старой, рассохнувшейся от времени лавчонке возле его кузни и стали делиться новостями. Нашу мирную филосовскую бесседу о жизни прервал перезвон приближающегося велосипедного звонка. Над забором показалась фуражка почтальона Мефодия. Порывшись в своей сумке, он важно пробасил:
« Ну, Сёмка, теперь пляши. Есть тебе письмо! « И я плясал, и чечётку, и в присядку, и ещё бог знает как. Моя радость была беспредельной, я наконец получил письмо от мамы!
В письме, мама писала, что вместе с Розой, моей старшой сестрой и семьёй тёти вернулись из эвакуации и пытаются, как то наладить быт в полуразрушенном доме, где всё внутри разбито, разворованно. Но главное, что все остались живы, и что ждут не дождутся увидеть меня.
Тепло, по родственному распрощавшись с Эфраимом, я отправился домой. Несмотря, на переполнявшую меня радость, было больно смотреть на разрушенные бомбовыми ударами города, мосты, сожённые деревни. Добирался домой я целый месяц, то на пароме, то на поезде, то на телеге, то в кузове попутки, а где и пешком и наконец дошёл. Шёл 1945 год, Красная армия вела бои за Берлин. В шаге до завершения войны наша семья воссоединилась! Мы обнимались, плакали, рассказывали друг другу пережитое и плакали по-новой.
Когда же наступил этот, такой жданный День Победы, ему радовались все! Народное ликование выплеснулось на улицы. Из репродукторов лились весёлые песни, сообщения о праздничном салюте в Москве, победоносные речи . «Победа, победа»- звучало вокруг. Совершено незнакомые люди обнимались, целовались, поздравляли с победой, веселились и плакали, горевали о погибших, сожалея о родных не доживших до этого светлого дня.
Девушки в нарядных платьях, обнявшись за талию, ходили шеренгами по улицам, распевая всеми любимую «Катюшу» :