Кутузов
Шрифт:
Относительно успешно дела шли лишь на турецком фронте. Однако 5 августа 1807 года внезапно скончался русский главнокомандующий – генерал от кавалерии Михельсон. А через двадцать пять дней Прозоровский был возведен Александром в достоинство генерал-фельдмаршала. Его предсказание, кажется, хотя и не полностью, но сбывалось.
Отъезжая главнокомандующим в Молдавскую армию, Прозоровский подарил Михаилу Илларионовичу вирши собственного сочинения:
Побью – похвалите,Побьют – потужите,Убьют – помяните...3
Карета нешибко катила дорогами Малороссии, тонувшими в раскисших снегах: зима выдалась снежной, долгой, и только два дня, как наступила ростепель.
Кутузов покидал Киев с тяжелым чувством. Дело было не только в привычке, которая всегда так много значила для Михаила Илларионовича – недаром он именовал ее своим «тираном». Просто в Киеве он был сам себе голова и, по собственному признанию, «ложился и вставал без боязни и с чистой совестью». Кутузов и ждал назначения к Прозоровскому, и страшился этого. И потому с двойственным ощущением прочитал рескрипт государя от 8 марта 1808 года: «По получении сего предписываю вам войска 8-й и 22-й дивизий приготовить на походную ногу и укомплектовать недостающее в оных число назначенною милициею; состоять с ними в команде генерал-фельдмаршала князя Прозоровского...»
Март прошел в хлопотах. Среди прочего заботил его указ, по которому все адъютанты, находящиеся с начальником в родстве, рассылались по своим полкам. Бибиков числился к этому времени в Ольвиопольском гусарском. Между тем Михаил Илларионович так привык к Павлуше, что не знал, как и поступить. Наконец решил потянуть время.
В долгой дороге Кутузов то рассуждал со своими неизменными спутниками – Бибиковым и доктором Малаховым, то предавался раздумьям о предстоящей службе и военных действиях против Порты.
Он остановился на ночевку в Белой Церкви у гостеприимного в свои почтенные семьдесят пять лет Ксаверия Браницкого и с удовольствием проговорил с хозяином до полуночи о его милой во всех отношениях жене.
Отсюда путь лежал на Яссы – штаб-квартиру Молдавской армии.
Кутузов все еще находился под впечатлением от приезда к нему в Киев, и как раз на контрактные дни, ненаглядной Лизоньки со старшей дочуркой. Катеньке пошел уже пятый годок, и она могла прилично сыграть на фортепьяно простенькие пьески. Михаил Илларионович постарался, чтобы им было весело, – возил Лизу с Катенькой на концерты и представления, следил, чтобы дочка не пропустила ни одного бала. Уложив Катеньку, говорили иногда до утра – и невозможно было наговориться – обо всем, кроме одного: ни Лиза, ни тем более сам Кутузов ни словом не упоминали о покойном Федоре Ивановиче, Фердинанде...
Михаил Илларионович выехал из Киева 5 апреля, рано поутру, в Светлое Христово воскресенье, отслужив с вечера страстной субботы заутреню.
Со своим новым зятем, молодым князем Николаем Кудашевым, он послал Екатерине Ильиничне изрядный тючок прекрасного ливанского кофе, любимого ее напитка, а Катеньке – ноты с посвящением. Их подарил ей, «как великой музыкантше», выступавший в Киеве харьковский композитор Вичиковский. После отъезда Лизоньки Кутузов получил письмо и от дочери, и от внучки, причем Катеньке ответил по-немецки. И, несмотря на то что собственные сборы потребовали больших затрат, отправил любимице тысячу рублей. Новой радости ожидал он от свидания в Яссах с Аннушкой, которая, пользуясь затишьем в кампании, приехала на побывку к Николаю Захаровичу Хитрово...
Незаметно менялся ландшафт. Пропал снег, зазеленела трава и почки на деревьях. Дорога шла теперь через живописные горы, покрытые дубовым и буковым лесом.
Верстах в тридцати не доезжая Ясс, Михаил Илларионович приказал остановить лошадей. Он вышел из кареты и в сопровождении Бибикова и Малахова направился к колонне из дикого камня, поставленной у дороги. Подножие колонны завершалось изваянным рыцарским шлемом; сверху, на четырехграннике, была выбита надпись: «На сем месте преставился князь Григорий Александрович Потемкин Таврический». Памятник этот соорудили по приказанию покойной государыни.
Кутузов снял шляпу и обратился к своим спутникам:
– С кончиной сего великого человека закатилось и солнце Екатерины...
Он склонялся к мысли, что князя Григория Александровича отравили. Рассказывали, что банкир Зюдерланд, обедавший с Потемкиным в день отъезда князя из Петербурга, скончался в тот же день и в тот же час и чувствуя такую же тоску, что и Потемкин, умиравший на этом самом месте, на плаще, посреди степи, на пути из Ясс в Николаев. Видимо, им дали медленно действующий яд. Грешили подозрениями на братьев Зубовых. Но преждевременная смерть князя Григория Александровича, очевидно, была последствием широкого заговора. Кто же мог добиваться этого? Уж не прусские ли масоны, действовавшие в России через подставных лиц? Да не было ли злонамеренным и лечение самой императрицы в последний год царствования, явно поторопившее ее уход из жизни?
А ведь корпус под начальством Суворова должен был быть собран на западной границе не для экзерциций...
До самых Ясс Михаил Илларионович был задумчив, отвечал на вопросы невпопад. Он взял себя в руки лишь тогда, когда карета остановилась у огромного каменного дворца, построенного в 1806 году, при господаре Александре Мурузи.
Здание было любопытно тем, что окон в нем имелось по числу дней в году, а дверей – по числу недель. В тронной зале проходили заседания совета, или дивана, Молдавского княжества, составленного из знатнейших бояр.
В этом же дворце находилась резиденция главнокомандующего, который с нетерпением ожидал прибытия Кутузова.
4
Все раздражало Михаила Илларионовича в Прозоровском.
Хотя фельдмаршал, обращаясь к Александру I с просьбой о назначении к нему в помощники Кутузова, и писал, что «он почти мой ученик и мою методу знает», именно метода Прозоровского вызывала протест. На каждом шагу Михаил Илларионович убеждался, сколь непримиримы их взгляды – на армию, на воинское искусство, на солдата.
Рутинер и педант, Прозоровский боготворил прусский порядок. Улучшения, которые ввел в солдатскую жизнь Потемкин, казались ему оскорблением устава, а невнимание к мелочам – преступлением. Руководствуясь картами времен екатерининских войн, он направлял на квартиры войска в те места, где некогда были богатые города и селенья, а теперь простиралась голая пустыня. Солдаты замерзали в землянках, а по весне гибли от болезней в гнилой местности. Интенданты, входя в сговор с докторами, тысячами губили людей, наживаясь даже на продаже гробов. Правитель канцелярии Прозоровского Безак, начальник госпиталей Кованько, поставщик Шостак грабили более, нежели разбойники в лесу.