Кутузов
Шрифт:
Горше всего была судьба ополченцев – крестьян, которых собрали только для войны с французами, а после обещали распустить по домам. Обманом оторванные от сохи, они служили плохо, многие бежали, и были случаи возмущения целых батальонов. Беглые были пойманы и под конвоем полицейских бродили по ясским улицам в цепях, выпрашивая милостыню.
Зато роскошь и блеск царили в главной квартире. Прозоровский привез с собой в Молдавию толпу сановников, камер-юнкеров, камергеров, адъютантов свиты государя и гвардейских офицеров. Он приглашал за стол по три раза на день более ста человек, громко рассуждая о старине, о тактике, о Фридрихе II. Князя никто не слушал. В то время как он сам себе бубнил о прусской войне в царствование Елизаветы Петровны, молодежь веселилась и упражнялась в остроумии. Иной забавлялся насчет воротника своего соседа, говоря, что он похож на откидную коляску, другой на вопрос, здорова ли его жена, отвечал:
– Какая? Та, которую я оставил в России, или здешняя...
Любвеобильный Милорадович пленился дочерью одного из первых бояр Валахии. Она легкомысленно поверила его обещаниям жениться на ней, о которых генерал позабыл, как только выехал из Бухареста. Когда Кутузов услышал фамилию этого боярина – Филипеско, то содрогнулся. Да, это был тот самый шпион, который стоял первым в списке турецкой агентуры, раздобытом Михаилом Илларионовичем в Константинополе. Прежний глава Валахии Ипсиланти хотел казнить его, но Филипеско сумел очернить Ипсиланти в глазах Михельсона и удалить из Бухареста, Прозоровский не только оставил все в силе, но и позволил Филипеско сместить служившего прежде в русских войсках Варлама, которого Ипсиланти, уезжая, назначил каймаком – вице-президентом Валахии.
Спорить с князем не было никакой возможности. Кутузов пытался что-то доказать фельдмаршалу, но тот резко обрывал его:
– Вы, сиречь, еще слишком молоды, чтобы знать то, о чем я вам говорю!..
Прозоровский вникал во все, всем распоряжался и все желал предвидеть. В свои преклонные годы он не давал себе ни минуты покоя, в котором так нуждался. Но не было покоя и солдату, которого он измучил своим неуемным рвением. Главнокомандующий сам назначал число караулов, которое было так велико, что равнялось почти четверти всех находящихся под ружьем солдат. Двойная цепь часовых располагалась столь плотно, что Михаил Илларионович издали принимал их за линейные войска. При жарком климате и холодных ночах это страшно утомляло солдат. В одном Кальяновском лагере, где на лето расположился главный корпус и находились Прозоровский и Кутузов, в госпитале томилось более четырех тысяч больных, а ежедневно удирало по тридцать человек. Число дезертиров достигло невероятной цифры.
В Яссах после восемнадцатимесячной бесконечной переписки был назначен мирный конгресс. Однако турки, направляемые тайно Францией и явно Англией, явились на него с твердой решимостью не уступать ни пяди земли на правом берегу Днестра. Император Александр, со своей стороны, желал приобрести Дунай или, по крайней мере, Серет. В мае 1808 года из Парижа вернулся французский посол в Константинополе и злейший враг России Себастиани. Он проехал через Яссы, Бухарест, Рущук, Шумлу, где ему повсюду оказывались почести. В конфиденциальной беседе с ним Кутузов разгадал все вероломство французов – завлечь Россию в дорогую и бесполезную войну и тем всемерно ослабить ее.
Михаил Илларионович вел переговоры с сербскими депутатами и убедил их в том, что интересы Белграда будут всемерно поддерживаться русским правительством. Он имел своих агентов в ряде турецких крепостей и пресекал шпионскую деятельность французского консула в Бухаресте Ду.
Вечера Кутузов проводил в офицерском клубе, окруженный молодежью, которая дивилась его необыкновенной памяти, огромным знаниям и слушала рассказы генерала, пересыпанные шутками и метким словцом. У себя дома он наслаждался беседами с Аннушкой, расспрашивал ее о других ненаглядных дочурках. Зато не сложились у него отношения с зятем Николаем Захаровичем.
По прибытии Хитрово в армию Прозоровский назначил его своим дежурным полковником и первое время не чаял в нем души. Но Михаил Илларионович быстро раскусил Аннушкиного мужа – болтуна, истерика и интригана. Николай Захарович сумел перессорить всех в штабе, распускал небылицы и о самом Кутузове. Занятый сплетнями, он почти не уделял внимания жене.
Да, это была полная противоположность Лизонькиному супругу – покойному Фердинанду, Федору Тизенгаузену...
Михаил Илларионович старался, как мог, помогая Прозоровскому в боевой подготовке армии. Князь Александр Александрович обучал главные силы построению боевого порядка, который он считал наилучшим для действий против турок. То была устаревшая линейная тактика, но и она была полезнее, чем тот разброд, в котором Кутузов застал солдат. Прозоровский был доволен им и доносил государю: «Признаться должен я... что войско беспорядочно, и только при поправлениях генерала Кутузова и моих устроилось».
Было ясно, что переговоры с Турцией не приведут ни к чему и надо ожидать возобновления кампании. Русские, имея 80-тысячную армию, находились в самом благоприятном положении. Им противостоял враг, силы которого были подорваны изнутри. Превосходно зная историю Блистательной Порты, нравы и обычаи турок, Михаил Илларионович подолгу размышлял о странной судьбе этого восточного гиганта, разбухшего от покорения соседних народов.
Особенно привлекали его кровавые события последних месяцев.
5
Пожалуй, ни при одном султане Оттоманскую империю не сотрясали такие внутренние раздоры и внешние потрясения, как при Селиме III.
Он хотел мира – и непрерывно воевал: с французами, русскими, австрийцами, англичанами, наконец, с собственными подданными – с мамелюками в Египте, с сербами, с мятежными пашами. Он стремился сделать свою страну сильной – построил литейные мастерские, организовал стараниями англичан превосходную артиллерию, с помощью французов и шведов сформировал регулярную армию – и не смог подавить свирепую орду янычар. Он создал совет, чтобы ограничить власть великого визиря, упорядочил, по европейскому образцу, финансовую систему, пресек на местах хищения и самоуправство – и только вызвал ропот, потому что увеличились налоги. Он желал насадить просвещение – и встретил недоверие и даже ненависть. Само слово «низам-джедид» – новый порядок – сделалось в народе символом измены и чужебесия.
Селим III пришел со своими нововведениями раньше срока и был отвергнут.
«А может быть, – рассуждал Кутузов, – виной еще и его характер. Селим был слишком снисходительным и даже слабым правителем, а этого на Востоке не прощают. В нем было заметно при громадной телесной мощи нечто женственное, доброта же его переходила в бесхарактерность...»
В ответ на реформы в разных местах Порты возгорелись волнения и мятежи. Паши заявили о своем неповиновении, разбойные партии завладели несколькими крепостями и начали войну с султаном, особенно беспокойную в Болгарии. Селим вел себя нерешительно, движение крепло. Мятежный паша Гассан-оглы собрал партию в Виддине и объявил себя независимым. Рущук был в руках у другого партизана – храброго Мустафы Байрактара Эмик-оглы. Он направил своего друга Ибрагима Пехливан-пашу с четырехтысячным корпусом занять Измаил. Гарнизон вначале защищался, но при приближении к крепости русских открыл ворота Пехливану, который истребил сторонников султана.
Вскоре Гассан-оглы и Мустафа Байрактар овладели селениями между Дунаем и Балканами, крепостями по берегу Дуная и городами во внутренней Болгарии. Мятеж перекинулся в другие провинции. Большая часть султанских владений сделалась добычей восставших. В империи ослабла торговля, ощущался недостаток продуктов питания. Народ громко роптал, а верховный совет стал предметом всеобщей ненависти.
«Селим мог бы побороть волнения, если бы его мать – валиде не скончалась в 1802 году, – думал Михаил Илларионович, вспоминая свои беседы пятнадцатилетней давности с этой умной и волевой женщиной. – Говорят, что перед смертью она заставила сына поклясться оставить при себе великого визиря Юсуф-агу. Но безвольный Селим попал под каблук своей сестры – султанши Билгам и ее фаворита Несима Ибрагим-эфенди. Юсуф-ага был смещен и уехал в Мекку. А Несим Ибрагим приобрел огромную власть. Верно, это и имело гибельные последствия...»