Кутузов
Шрифт:
— Он воображает о себе, как и во многом другом, больше, чем может!
Император Александр I уделял в Вильне приемам и балам много времени, чего не следовало бы делать накануне войны с таким грозным противником.
Глядя на него, и офицерство вело себя по пословице: игуменья — за чарку, сестры — за ковши. Офицеры волочились за кокетливыми польками, пили и играли в карты.
Император Александр I только изредка занимался армией.
Его не интересовало, хорошо ли стреляют, умеют ли колоть штыком и окапываться солдаты, достаточно ли в магазинах хлеба и фуража, хватит ли сапог и снарядов. Он беспокоился об одном: по правилам ли "тянут носок", как маршируют. И солдат и командиров Александр оценивал не
Александр верил в прусскую догму — фрунтомания батюшки, Павла Петровича, не умирала!
Михаил Илларионович живо представлял себе любимую Вильну, роскошный генерал-губернаторский дворец, где он жил и где теперь живет император. Представлял себе незавидное положение командующего 1-й Западной армией Барклая де Толли: как он связан в своих действиях присутствием государя и всем его нелепым, пестрым окружением.
Свита государя была составлена не из известных всем своими общепризнанными заслугами в военном деле генералов, а из случайных иностранных выходцев, к которым почему-то благоволил Александр I, всю свою жизнь заискивавший перед Западом. Это были: никому не ведомый шведский генерал Армфельд и два прусских барона — Фуль и Вольцоген. После разгрома пруссаков Наполеоном в 1806 году Фуль и Вольцоген перешли на русскую службу.
Тридцатитрехлетний, не по-прусски курносый Вольцоген служил в Пруссии простым лейтенантом. В России этот пронырливый и речистый пруссак сразу попал в генеральный штаб, а потом был пожалован во флигель-адъютанты императора.
А пятидесятилетнего кабинетного генерала Фуля Александр сделал своим наставником в военных вопросах.
Александр I, кокетничая, любил уверять, что окружен тупицами и подлецами. Говоря это, он, разумеется, имел в виду только русских, но так как при нем русских было всегда мало, то он, сам того не желая, определял положение вещей совершенно точно.
Кроме этих трех горе-вояк, все достоинство которых заключалось лишь в том, что они были иностранцами, в свите Александра I числился еще генерал Беннигсен, единственный по-настоящему боевой человек.
Главным авторитетом в военном деле у императора Александра стал с 1807 года барон Карл фон Фуль.
Малоначитанный вообще и совершенно несведущий в древней военной истории, Александр I благоговел перед обширными теоретическими знаниями Фуля. Буквоед и начетчик, Фуль был типичным схоластическим теоретиком, дальше "Записок о галльской войне" и однажды данной схемы не видевший ничего.
Александр I никогда не любил читать, а барон фон Фуль, нечесаный и лохматый, все дни проводил за любимыми латинскими авторами. Из него получился бы неплохой преподаватель римской филологии. Он был влюблен в латынь и серьезно утверждал, что настоящему полководцу нужнее знать латынь, чем название реки, на которой расположена его столица. Это пристрастие к латыни объяснялось тем, что Фуль признавал великими полководцами только Юлия Цезаря и Фридриха II. Все, что было после "скоропостижного" прусского короля, Фуль считал не стоящей внимания порчей святого военного искусства.
Он не имел и не хотел иметь ни малейшего понятия о полководческой деятельности Наполеона. Единственной меркой у Фуля была Семилетняя война Фридриха II.
Нелюдимый, замкнутый, угрюмый, вечно сидевший за книгами и картами, с неизменной табакеркой в руках, барон нигде не бывал и ни с кем не заводил знакомства.
Фуль прожил пять лет в России и даже не научился ни одной русской фразе, в то время как его малограмотный денщик украинец Федор Владыка свободно говорил по-немецки.
Предвидя неизбежную войну с Наполеоном, многие русские генералы представили императору Александру планы
Болезненно недоверчивый Александр остался верен себе: не принял целиком ни одного плана, но в то же время продолжал пополнять продовольственные магазины западнее Двины и Днепра и приказал строить Дрисский лагерь. Позорно нелепый схоластический план кабинетного генерала Фуля, никогда не нюхавшего пороху, все-таки привлекал внимание Александра.
А в общем, даже в Вильне у Александра, который продолжал считать себя великим полководцем, не было никакого определенного плана ведения войны.
Императора, видимо, это обстоятельство никак не волновало.
На что он надеялся — не знал Никто.
Но Михаила Илларионовича, как всякого русского гражданина и профессионального военного, отсутствие плана беспокоило.
Зная упрямство Александра и его полную бездарность в полководческом деле, Кутузов боялся, как бы Александр в последний момент не последовал гибельному совету Фуля.
Так, в ожидании событий, прошло десять дней после приезда Кутузова домой.
В понедельник 17 июня Михаил Илларионович сидел в халате у раскрытого окна. После обеда клонило ко сну, но он крепился, не хотел спать: будешь полнеть, а и так уж не худенький! Можно было бы читать, отвлечься, но он щадил глаза, вернее — последний, левый глаз. И вдруг из дальних комнат донеслись какие-то возбужденные голоса. Михаил Илларионович прислушался. О чем-то по-всегдашнему быстро-быстро тараторила Марина, горничная Катеньки. Она такая же маленькая, щуплая и быстрая, как ее барыня, только лет на десять помоложе Екатерины Ильинишны, и так же, как барыня, любит наряжаться и так же не дает никому спуску. Марина занимала в доме особое, привилегированное положение. Она была чем-то вроде "барской барыни" [40] .
40
Б а р с к а я б а р ы н я — ключница.
— Что у них там?
И вот — поспешные шаги и в кабинет вошли они обе.
— Мишенька, война! — округляя и без того большие черные глаза, сказала жена.
— Откуда вы узнали? — живо обернулся к ним Михаил Илларионович. Дремота в один миг исчезла.
— Кульер прискакал, ваше сиятельство, — ответила Марина.
Марине очень нравилось, что ее господа стали графами, а то через дом жила графиня Гурьева, и ее горничная Стеша все чванилась. А теперь и Марина могла говорить всюду: "Ее сиятельство были в киятре" или: "А его сиятельство изволили сказывать…"
— Бонапартий перешел через энту, как ее, через Неман. И с ним двунадесять языков; все, все: и сами французы, и немцы, и австрияки, и поляки, и цыгане, и тальяне… Идут — земля стонет. Говорят, ежели выдти за город к "Красному кабачку", то слыхать.
— Мишенька, поезжай, дружок, к князю Алексею Ивановичу, узнай подробно, что привез курьер, — попросила Катенька.
Михаил Илларионович и сам сразу же подумал об этом. Он оделся и поехал в военное министерство к Горчакову.
Карета медленно тащилась по набережной Невы. На лицах встречных была написана тревога, — видимо, в Адмиралтейской части города уже все проведали об ужасной новости.