Кутящий Париж (сборник)
Шрифт:
Говоря таким образом, Томье очень искусно касался самых чувствительных струн самолюбия Розы, превращая в преимущество для нее тот печальный опыт жизни, который она приобрела в труде и бедности. Сказать ей: «Вы мне нравитесь, потому что не похожи ни на одну из моих знакомых молодых девушек» — значило выказать любезность высшей марки. В немногих словах это значило объяснить, что он имеет в виду брак, заключаемый больше из благоразумия, чем по любви, Но утверждать, что в ней жениху нравилась ее рассудительность, было бы ловким приемом, который подавал Розе мысль, что Томье был одновременно и влюблен, и благоразумен. Единственный упрек, который можно было бы ему сделать в настоящем случае, касался его несколько излишнего резонерства.
Роза чувствовала, что Томье чуточку пересаливает в своей ловкости, но он говорил с такой кажущейся откровенностью, он сумел внести в свою защиту столько ласкающей, гордой грации, что она поддалась обаянию его чар и, даже сознавая, что увлечена больше, чем следует, искусным актером, молодая девушка не возмущалась против этого обольщения, до такой степени оно ей было приятно. Однако она объявила напрямик:
— Я принимаю только половину сказанного вами, но и этого достаточно, чтоб удовлетворить мою скромность; я никогда не рассчитывала внушить мужчине пылкую страсть, однако тем не менее сознаю, что заслуживаю некоторого уважения. Итак, я принимаю ваши уверения и верю вашим словам.
Мадемуазель Превенкьер протянула руку Томье. Он взял ее, но не поцеловал и, заглядывая ей в глаза, как будто для того, чтоб глубже запечатлеть в ее сердце свое признание, произнес:
— С этой минуты я принадлежу вам, сударыня, и, кроме вас, ничто более не существует для меня на свете!
Она улыбнулась, закрывая глаза, как будто с тем, чтобы полностью упиться счастьем этого мгновения. Затем, переменив тон, Роза сказала со своей прежней непринужденностью, которой она держалась в своих беседах с Томье:
— Вот это хорошо! С сегодняшнего дня мы будем оказывать друг другу полное доверие. Не желаете ли воспользоваться им, чтобы устранить ненужных посредников? В числе их у нас были довольно сомнительные личности. От них надо избавиться.
— На кого вы намекаете? — спросил Жан со смущением, видя, что здесь готово явиться стеснительное осложнение.
— На госпожу де Ретиф, — прямо отвечала Роза.
— А разве она не была чрезвычайно мила с вами? Вообще это надежный друг.
— Согласна с тем, и я не стала бы придираться к ней, — хотя узнала об этой особе вещи, которые мне не нравятся, — если б была уверена, что она ограничится только ролью приятельницы.
— Чего же опасаетесь вы с ее стороны?
Они с минуту смотрели друг на друга, затем Роза спросила:
— А разве вы-то сами не догадываетесь о том?
— Честное слово, нет!
— Ну, так я просвещу вас на этот счет. С тех пор как мы познакомились с кружком Леглизов, мой отец сильно интересуется госпожою де Ретиф. Я закрывала на это глаза. Отец мой свободен; он нежно любит меня, и ни за что на свете не хотела бы я причинить ему неприятности или горя. Однако я не допустила бы его, по увлечению или по слабости, зайти дальше, чем это позволяет его нравственная безопасность. Госпожа де Ретиф, женщина прелестная, любезная и добрая, до последнего времени отвечала на чувства моего отца таким образом, что это не внушало мне ни малейшей тревоги. Но мне представился случай вникнуть ближе в ее поведение, и я пришла к тому выводу, что на это дело надо взглянуть серьезнее. Благодаря одному неожиданному открытию, госпожа де Ретиф много потеряла в моих глазах; я вижу в ней очень опасную особу. Однако вчера мне пришлось обедать в ее доме в большой компании. Ничто в действиях и словах этой женщины не подает повода к резкому разрыву с нею. Это язва светского общества, где мы вращаемся, что скрытые пороки, которые так многочисленны, не бесчестят людей, предающихся им. С безнравственными личностями продолжают вести знакомство, приглашают их к себе, не вникая в их настоящее поведение, лишь бы они соблюдали приличия. Таким образом, люди порядочные преспокойно проводят время, как сделала я вчера, с женщинами, из которых у каждой есть любовник, причем в числе этих дам находятся и пользующиеся роскошью на средства своих обожателей. Эта вопиющая безнравственность встречает настолько широкую терпимость, что на нее не обращают даже внимания, лишь бы все было прилично и прикрыто внешней порядочностью. Но стоит позволить себе восстать против подобного падения нравов, забвения принципов, чтобы на тебя стали смотреть как на допотопное чудовище, указывать пальцами и, по всем вероятиям, осуждать тебя без милосердия.
— Все сказанное вами совершенно верно и справедливо. Но что тут поделаешь?
— Вы отвечаете слово в слово так, как ответил недавно отец, когда в разговоре с ним я затронула этот предмет. Все, что можно сделать, это… тщательно избегать самому такой испорченности и оградить от нее своих близких. Вот по какой причине заговорила я с вами о госпоже де Ретиф. И, как приятельницу, я, пожалуй, еще готова ее терпеть, скрепя сердце, но как мачеху…
Тут Роза взглянула на Томье, который понял, что наступила решительная минута. Защищать ли ему Валентину, рискуя оттолкнуть от себя этим Розу? Надо было в одну секунду остановиться на чем-нибудь. От его теперешнего ответа — он это ясно сознавал — зависело мнение мадемуазель Превенкьер о его искренности, деликатности, честности. Мог ли он изменить молодой девушке как раз в ту минуту, когда она только что протянула ему руку? Следовало ли ему отшатнуться от Валентины, которая была для него такой полезной союзницей и угрожала обратиться в такого опасного врага? Он счел за лучшее действовать осторожно и прежде всего польстить Розе, подтвердив ее мнение. Томье оберегал будущность госпожи де Ретиф, защищая ее интимность с Превенкьером.
— В качестве мачехи, — сказал он, — госпожа де Ретиф нетерпима, вы совершенно правы. Я не могу представить себе ее за столом вашего отца, с вами по левую, со мною по правую руку. Нет, это совсем не годится. В качестве приятельницы ее еще можно допустить, скрепя сердце, как выразились вы очень метко. Но при всем том, видите ли, в жизни не обойдешься без огня. Если госпожа де Ретиф имеет большую власть над вашим отцом, вы не можете помешать ей с ним видеться. А вам несравненно полезнее быть в ладах с женщиной, способной причинить бесчисленные неприятности, если вы восстановите ее против себя. Не будь вы с ней знакомы, я не посоветовал бы вам сходиться с подобной личностью. Но она запросто принята у вас в доме, Разойтись с ней совсем было бы и слишком большим ригоризмом [11] , и чересчур слабой политикой. Чем рискует ваш отец, оставаясь ее другом?
11
Ригоризм — суровое, непреклонное соблюдение каких-либо принципов, правил, преимущественно в вопросах нравственности.
— Громадной тратой денег, — спокойно отвечала Роза. — Но это еще куда ни шло, у него их довольно.
Томье улыбнулся.
— В самом деле, вы чрезвычайно рассудительная особа, замечательно умная и в то же время снисходительная, как я и угадал. Вдобавок вам все хорошо известно. Валентина, бесспорно, способна поглощать массу денег; это своего рода бездна. Но кто доставил вам, однако, все эти сведения?
— Случай.
— В каком виде представился он вам?
— В виде модистки, которой вы заказали когда-то дамскую шляпу в Блуа. Эта девушка состояла тогда моей компаньонкой в торговом деле, теперь же я состою ее вкладчицей.
Томье пропустил мимо ушей намек на прошлое и воскликнул с жестом испуга:
— Вы заглянули в счетные книги? Черт возьми! Вот где вам должны были попасться на глаза курьезные расписки.
— Действительно! Так я узнала, что господин Леглиз заплатил по счетам несколько тысяч франков за шляпы в 1897 году.
— То ли еще приходилось ему платить потом! Но его счастливые деньки миновали. Кажется, он перестал уже нравиться. Ветер дует теперь в другую сторону.
— Утешится ли он?
— Люди всегда утешаются.
— Неужели он не сделает ни малейшей попытки удержать госпожу де Ретиф?
— Без сомнения. Но к чему это приведет? Насильно мил не будешь. Можно ли представить себе такого могущественного деспота, который был бы в состоянии приковать любовь женщины или разжечь вновь потухшую страсть мужчины? Всякое словесное убеждение здесь напрасно, насилие бесполезно, а отчаяние смешно. Бартоло не в силах восторжествовать над Альмавивой, как и Альмавива над Керубино. И если б каприз заставил Розину полюбить Бартоло, неужели вы думаете, что все серенады пылкого сеньора, все измены дона Базилио и все хитрости Фигаро заставили бы прелестную девушку пойти наперекор прихоти своего сердечка? Ни за что! Когда человек любит, этим все сказано. Когда любовь угасла, тут ничем не поможешь. Люди рассудительные, заметив охлаждение к себе со стороны любимого существа, мирятся с этим и стараются сделать так, чтобы прежняя страсть перешла в дружбу, которая может оказаться прочной. Они доказывают этим свою сдержанность, хороший тон и подают превосходный пример. Сознайтесь, что гораздо корректнее удалиться незаметно, a l'anglaise, чем выйти, хлопая дверьми.