Кувыр-коллегия
Шрифт:
— В одном из кабаков семеновцы обсуждали сие по пьяному делу.
— Да гвардейцы ежедневно то обсуждают. Русские как напьются, так и заговоры устраивают. Наутро проспятся и все — нет никакого заговора.
— Но не на этот раз.
— Лейба мне кажется, что ты нарочно пугаешь меня. Зачем тебе это?
— Да для того чтобы сохранить тебе жизнь! Ведь если Елизавета станет завтра императрицей, то мне не жить. Меня не выпустят отсюда русские. И потому мне нужно чтобы Анна сидела на троне, а ты состоял при ней! Выслушай меня, Эрнест!
— Хорошо, говори!
— Все нити заговора в дом фельдмаршала Долгорукого ведут. Напрасно тогда его пощадили. Я и тогда говорил, что он враг и враг опасный.
— Откуда сведения у тебя про фельдмаршала Долгорукого? — спросил Бирен. — Ты так и не сказал, как узнал про сие?
— Был в кабаке с сержантами полка семеновского некий слуга из дому фельдмаршала. Так вот, когда гвардейцы лишнего приняли, он и сказал им что не долго государыне Анне на троне сидеть. Пора дескать Елизавету Петровну на трон садить. Гвардейцы сразу спросили, а когда то сделается? И слуга ответил, что верно знает, что скоро.
— Вот как? И это все?
— А разве мало? — спросил Либман.
— Что же твои люди не крикнули "слово и дело", когда услышали такие слова?
— Зачем? Только спугнули бы заговорщиков. Взяли бы слугу и пару сержантов. Да разве это заговорщики? Это болтуны. А нам нужны в сетях те, кто сию паутину плетет. Нужно сказать императрице, Эрнест.
— И из-за слов пьяного холопа фельдмаршальского я должен матушку государыню пугать? Она весела нынче, Лейба, и не стоит ей настроение портить.
— Ты так думаешь, Эрнест? — Либман стал сердиться. — Но это глупо. Долгорукие нам враги смертные. И обратить внимание на слова сего слуги стоит.
— Хорошо завтра подумаем и над этим. Я думаю, что Долгорукие не сегодня станет Анну с трона свергать?
— Обещаешь, завтра про все государыне доложить?
— Завтра да. Но не сегодня. Сегодня праздник.
— Тогда я тебе своего человечка подошлю если надобно. Он все как было и расскажет.
— Не стоит. Я все сам государыне обсажу. А сейчас стоит в зал вернуться. Там весело…..
Анна смеялась шуткам Кульковского и Лакосты, когда взгляд её упал на человека, что скромно стоял в отдалении, прислонясь к колонне. Она сразу узнала его. Это был новый придворный шут князь Михаил Голицын.
"А вот и враг мой Голицын, — мелькнула мысль у царицы. — Стоит в стороне и не желает внимания привлекать к особей своей высокородной. Не желает годиться тем колпаком шутовским, коий я пожаловала ему за службу".
— Лакоста! — обратилась она к королю самоедскому.
— Что, матушка?
— А это там не Голицын ли прячется?
— Так точно, он. Шут твой Мишка Голицын.
— А чего это шут Голицын так к колонам жмется? И рожа у него такая постная? Разве порядок сие, ежели он шут ходить с такой рожей?
— А ему, матушка, служба при твоем дворе не мила! — выпалила Буженинова. — Сколь ден его вижу, сколь у него рожа такая. И не шутит, и не развлекает тебя. За что жалование то получает, что ты ему назначила? А ему платишь втрое противу моего!
— Так он нам сейчас свое жалование отработает, куколка. Лакоста! Поди и вели ему чтобы хоть квасом гостей обносил! Чего так стоять! Хоть польза какая от него будет. И меня пусть грешную не забудет. Я до кваску холодненького большая охотница. Мне хлебного простого!
— Скажу, матушка, — и Лакоста бросился исполнять приказание.
Императрица повернулась к шуту Кульковскому.
— А теперь ты, Кульковский, потешь меня. Что ты мне говорил про забавника отменного, коего при моем дворе до сих пор нет, но коий в переделах моего государства обретается?
Тимофей Кульковский, из дворян малороссийских обедневших, был приглашен ко двору графом Биреном два года назад. До этого он прапоршиком в драгунском полку состоял. И явился как-то денег просить у Бирена и проявил себя большим остроумцем.
Кульковский на бедность Бирену жаловался и рассказал, что к нему воры однажды забрались в команутшку убогую и стали шарить по сундукам в темноте, хозяина не заметив. И тогда Кульковский спросил их в голос: "Чего вы шарите в темноте, сердешные, коли я и днем здесь ничего найти ценного не могу".
Бирону прапорщик в драном мундире и худых сапогах понравился. Он ему и службу приискал новую денежную.
— Так что скажешь, Кульковский? — снова спросила императрица. — Али соврал?
— Отчего соврал, матушка? Я правду молвил. То человек роду знатного, матушка, — ответил Кульковский. — Но до шутовства весьма охочий.
— Да кто он такой? Не томи!
— Да зять твоего шута Голицына, граф Алешка Апраксин. Он месту тестя своего завидует.
— Не врешь? Апраксины верные слуги были у Петра Великого.
— Они и есть верные слуги престола твоего матушка. Но в семье не без урода. Так вот Алешка и есть такой урод. Да и на дочери оскорбителя твоего Голицына женат.
— Ушаков! — позвала императрица, начальника своей тайной канцелярии.
Тот сразу возник перед царицей, словно джином был из лампы, а не человеком.
— К услугам вашего императорского величества!
— Да не ори ты так, Андрей Иванович. Я пока не глухая еще. Срочно сыщи мне графа Алешку Апраксина, что Голицыну-шуту зятем доводиться. И ко двору его приставь. Шутом он служить станет. Раз сам того хочет, то пусть так и будет!