Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Деньги, оно конечно, дело в сем предприятии не лишнее, но с умом можно и без того все обладить.
— Скажи как? — попросил Рославлева Давыдов.
— Есть при государыне в чине лейб-подъедалы Авдотья Буженинова. Она сама страсть как замуж желает. И тебе не откажет. Ты обижен семейством невесты своей за бедностию. Иди к ней и пожалуйся. Она поможет.
— Но как попасть мне к Бужениновой? Она во дворце живет и не всякого примет.
— Имеется у меня один ход к ней. Я тебе помогу в том.
И Давыдов излил душу Бужениновой, та обещала помочь и помогла. Шуты быстро решали все проблемы при веселом дворе Анны Иоанновны….
На следующий день императрица отыскала князя Куракина среди своих придворных. Тот, увидев взгляд императрицы, обомлел. Все знали, что означает взор сей.
— Князь! — поманила его Анна. — Подойди-ка!
Куракин приблизился и низко поклонился.
— Тебя поздравить можно. Так говорю? Дочку, говорят, замуж отдал?
— Все верно, ваше величество. Капитан гвардии полка измайловского мой дом осчастливил. И вчера молодые уже и под венец пошли.
— Рад ли зятю такому? — спросила Анна. — Али не доволен чем?
Куракин знал, на что намекнула императрица и, боясь гнева монаршего, заявил угодливо:
— Рад, матушка! Премного благодарен судьбе, за счастье сие. Про лучшего мужа для дочери я и мечтать не мог.
— Молодец, князь. Хвалю. А жених-то небогат?
— Не богат, матушка. Дак что с того? Он ведь в твоей охране служит и оттого великим доверием облечен.
— Жалую жениху 10 тысяч рублев серебром! Пусть никто не попрекнет его бедностию…
Год 1738, март, 20 дня. Санкт-Петербург. На заседании кабинета министров.
На заседании кабинета министров в тот день присутствовали граф Андрей Иванович Остерман, вице-канцлер империи, князь Алексей Михайлович Черкасский, кабинет-министр, Артемий Петрович Волынский, новоиспеченный кабинет-министр, Иоганн Эйхлер, кабинет-секретарь.
Первый вопрос был крайне важным. Что делать с цесаревной Елизаветой?
Остерман высказался первым:
— Цесаревна поведения легкого и уже без разбору любовников принимает. Ранее она гвардейских офицеров жаловала. А нынче? И мужиками простыми не брезгует. Появился при ней некто Алешка Розум, бывший певчий из хора церковного, мужика простого малороссийского сын. С ним цесаревна на глазах у дворни сожительствует!
— Но верные ли то сведения? — спросил тучный князь Черкасский.
— Вернее некуда. Про сие я пять доносов имею. Да и говорят все про то. Не сильно то цесаревна свои привязанности любовные скрывает. Кровь в ней так и кипит. В монастырь бы надобно девку заточить. Пусть там до скончания веку своего грехи замаливает. Сие требование государыни всемилостивой императрицы нашей.
— Повеления государыни императрицы закон для нас, — начал свою речь новый кабинет-министр Волынский. — Но боюсь, что если мы поступим так, как того желает вице-канцлер, то нового заговора нам не избежать.
— Заговора? — не понял Волынского Остерман.
— В гвардейских казармах нынче неспокойно. И пока сие неспокойствие выражено токмо в разговорах застольных. Но завтра все может измениться, ежели мы цесаревну в монастырь заточим. Того допускать нельзя во имя спокойствия империи.
— И я согласен в том с Артемием Петровичем, — поддержал Волынского князь Черкасский. — То дело большое и хлопотное. Сейчас Россия войну с османами ведет, и заточать Елизавету в монастырь нельзя.
В этот момент двери распахнулись, и вошла в сопровождении герцога Бирона сама императрица.
— Стало быть, противитесь воле моей? — с порога спросила она, услышав слова Черкасского. — А скажи мне, князь, кто правит империей?
Все присутствующие поднялись.
— Вы, ваше императорское величество! — ответил Черкасский.
— Стало быть, все-таки я? Тогда снова ответь, князь, а для чего ты моего приказа исполнить не желаешь? Лизка девка распутная и про то всем ведомо! И пусть свои грехи замаливает в монастыре.
— Ваше величество, — вмешался Волынский. — Могу я высказать мнение свое?
— Говори! Чай для того я и пришла, чтобы вас послушать, — ответила Анна и уселась на стул, пододвинутый ей Бироном. — И садитесь. Чего столбеете?
Все сели. Только герцог продолжал стоял позади царицы. Да еще Иоганн Эйхлер жался к дверям.
— Ваше величество, — начал Волынский, — особенности России, коие начало берут от дворцового переворота князя Меньшикова, таковы, что бунты гвардейские к смене монархов приводят. Для того чтобы возбудить такой бунт, не надобен долгий период подготовки. Он может возникнуть стихийно. Елизавету в войсках любят как дочь Петра Великого и ежели её в монастырь заточить, то сие воспримут как сигнал к бунту!
— Кто воспримет? — спросила царица.
— Солдаты и офицеры полков Преображенского, Семновского, а также конного регимента. И сейчас они вполне верны вашему величеству, но при известии о насилии над дочерью Петра может случиться бунт.
— Стало быть, ты желаешь сказать, Волынский, что они за Лизку станут, а не за меня?
— Да, ваше величество, — смело проговорил Волынский. — Такое может случиться.
Анна была возмущена заявлением, и неизвестно чем бы сей день для Волынского кончился, если бы не герцог Бирон.