Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Но государыня…
Анна стала бить принцессу по щекам.
— Подстилка продажная! Тварь неблагодарная! Ну да я разберусь с тобой. Я тебе устрою жизнь развеселую. Думала, что помирать Анна собралась? Думала, что императрица более империей не правит?
— Тетушка! — взмолилась принцесса.
— А я еще в доме своем хозяйка.
В будуар принцессы вбежал герцог Бирон.
— Анхен…
— Ты? — царица посмотрела на своего фаворита. — Ты знал про сие непотребство? Знал, Эрнест? Не отвечай! По глазам вижу, что знал! Знал и молчал!
— Анхен, не стоит тебе так сердиться. Доктора тебе то запретили. Ты еще не совсем здорова.
— И мне не доложил никто. Все знали про сие, и никто не сказал! Ну, эта дура еще молода и не понимает ничего! Кто наследника то от неё признает? Все скажут, что она от Линара понесла и кто того ребенка признает государем? Сам подумай, Эрнест!
— Но, Анхен, принцесса еще не замужем. Свадьба её с принцем Брауншвейгским только на лето будущего года назначена.
— Камер-юнгферу Ланге от двора молодой принцессы отстранить. И саму её к Ушакову, в допросную тайной канцелярии, препроводить! Ты то исполнишь, герцог. Отдай приказы необходимые! Понял ли меня?
— Да, ваше величество!
— А ты, шлюха непотребная, у меня под замком сидеть станешь…..
Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Императрица и Буженинова.
Анна вернулась к себе в гневе страшном. Даже сам герцог Бирон поспешил исполнять её приказы и в покоях государыни не появился.
Придворные притихли. Шуты разбежались по углам. И только Буженинова смело уселась рядом с креслом царицы.
— Правду ты мне молвила, куколка. Одна правду сказала. А они все молчали! Знали и молчали!
— Я, матушка, завсегда правду тебе говорю. Ты меня слушаешь, и оттого меня многие золотом соблазнить хотят.
— Золотом? Ты про что куколка? — не поняла Буженинову Анна.
— А чего понимать-то? Они хотят, дабы я тебе то, что им надобно сказывала. И многие твои шуты, матушка, на руку не чисты. Особливо умники твои, Балакирев, Кульковский, Лакоста, Педрилло.
— Эй! — Анна стала глазами искать названных шутов. — Где эти бездельники? Сюда их!
Шуты вышли вперед.
— Слыхали, что сказала она про вас? Али то не правда? Предаете меня, свою государыню?
— Дак чего дура, не скажет, матушка? — дерзко проговорил Ванька Балакирев.
— Что она дура, про то мне известно, Ванька. А вот твоя рожа хитрая говорит про то, что умнее государыни себя почитаешь? Думаешь, что я как Буженинова ничего не соображаю?
— Как можно, матушка? Разве умнее тебя будешь?
— Давно знаю я, что вы шуты, столь при моей особе пригретые, начали дела свои за моей спиной творить. Где чего кому надобно из придворных моих они к шутам шастают. И посулы несут им словно сенаторам! И к тебе, Ванька, первому несут. Не врет куколка! Ох, не врет!
Буженинова снова заговорила:
— Среди них один Квасник невиновен, матушка. Этот ни с кем тайные разговоры не ведет. Подает квас себе и все тут. А вот эти его шпыняют постоянно.
Затем она вскочила и, схватив с подноса полную кружку с пенистым квасом, её в лицо Балакиреву выплеснула. Тот закашлялся, а императрица стала смеяться.
— Молодец, куколка!
За ней стали смеяться придворные.
— Это тебе за Квасника, дурак! Понял, каково это, когда те в рожу квас выливают? — Буженинова поставила кружку на место и снова уселась подле императрицы.
Балакирев обтерся рукавом.
— И еще драть тебя прикажу на конюшне, Ванька, — проговорила императрица.
— И я могу сказать тебе, матушка, от кого шуты сии денежные подачки имеют. Педрилло около Либмана постоянно трется. И, стало быть, на твоего герцога Бирона работает. Ванька Балакирев от Волынского деньги имеет. Хотя сей плут ничем не брезгает, матушка.
Новокшенова всхлипнула.
— И даже эта дура, в чести у Ренгольда Левенвольде! — выпалила Буженинова. — С чего бы сие, матушка?
Анна подняла глаза и посмотрела на Левенвольде.
— А ты чего хочешь, обер-гофмаршал? Тебе чего не хватает? Али после смерти брата большего хочешь, чем имеешь от меня?
Левенвольде испугался и поклонился низко. Он действительно желал через Новокшенову свою тяжбу решить и на сенаторов повлиять. Но Буженинова знала и подмечала все.
Год 1738, декабрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Лейба Либман просит помощи.
Лейба Либман явился к герцогу Бирону. Тот, в этот ранний час, одетый в бухарский пестрый халат, уже пил вино со своих другом Пьетро Мира. Они смеялись, говоря о недавней "баталии" у дома Пьетро.
— О! — Бирон увидел Либмана. — Наш друг банкир, который жаловался на нехватку денег! Проходи!
— Вы уже с утра пьете вино? — спросил Либман, подвигая к себе стул.
— На улице морозно. И чего не выпить? — Пьетро наполнил новый бокал и протянул его банкиру.
Тот для приличия немного отпил и поставил бокал на стол.
— Я пришел не вино пить, друзья мои. Граф Остерман желает комиссию с согласия государыни учинить по моему делу.
— По твоему делу? — спросил герцог.
— Вернее не по-моему делу, Эрнест, а по-твоему. Он желает, дабы дело с мехами и торговлей меховой было расследовано.
— С мехами? Но я ничего не смыслю в этой торговле, Лейба. Так что дело это не мое, а твое. А что ты там натворил?
— Меховая торговля в мои руки перешла, и я с того много прибыли имею. То верно. Я всю эту торговлю в свои руки взял, и немалые деньги в то вложил. И сейчас Остерман на те денежки руку наложить желает! А в сем деле и часть твоих капиталов, Петер.