Кузнечик сын кузнеца (рассказы)
Шрифт:
Несуразность положения происшедшая в паузе, подвигла Глеба сыграть на опережение. Он перед носом у яйцеголового протиснулся в ресторан и был остановлен грозным швейцаром.
– М-м-м… - промычал швейцар. – Куда… назад… я…
– Что ты?! – возмутился яйцеголовый идущий следом.
– Сергей Николаевич! – швейцар виновато втянул голову. – Простите, но… я растерялся. По сценарию первым заходите вы, а потом уже Глеб.
– Идиот!! – закричал яйцеголовый. – Зачем ты повесил эту дурацкую табличку?
– Вы же сами сказали: «если подойду к обеду, вешай ограничение «обед»»…
– Я это говорил швейцару Николаю. А ты разве Николай?
– Нет. Я Василий - его брат…
– Сергей Николаевич, зачем же так кричать на подчинённого, - предупредил Глеб. – Придётся вам этот розыгрыш начинать сначала. Я, кажется, всё понял... Скажите, моя возлюбленная, Валентина, ваша дочь?
Яйцеголовый неохотным кивком согласился.
– Вы хозяин этого ресторана. Предприятие куда я сегодня устраивался тоже ведь ваше. С зеркалом вы тоже всё подстроили. – Глеб рассуждал, как высокий чин госбезопасности, не меньше. – Для визуального спецэффекта вы не пожалели больших денег. Так?
– Глеб, Глеб… м-м-м… подожди, давай пообедаем. – Взволновался яйцеголовый. – Я тебе всё объясню. Моя дочь, она… как вл юбится, начинает терять голову.
– Сергей Николаевич, давайте начнём с зеркала, - предложил Глеб.
– Хорошо, давай начнём… с зеркала. – Согласился яйцеголовый.
Они прошли в освящённый холл. От количества зеркал у Глеба разбегались глаза.
– Какое зеркало выбираешь? – спросил яйцеголовый.
– Это. – Указал Глеб.
Яйцеголовый сделал четыре прыжка и… с криком «опля» исчез в зеркале.
СОСЕД
Мы можем жить без друзей, но не без соседей.
Эта история могла произойти в любой столице мира. Смотря кто главный герой. Если его имя Хулио – то это, конечно, Мадрид: реальная голубизна неба, бушующая коррида. Если его зовут Джордж – то это, естественно, Вашингтон: в основе афроамериканцы, вечно зелёный доллар. А если он Владимир. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы попасть пальцем в небо. Потому что этот Владимир будет жить наверняка в Москве: холодная река, уходящая в зимнее время. Правда, жить этот Владимир будет до тех пор, пока… не наступит естественный конец… этой соседской истории.
Соседи бывают двух типов: хорошие, - они, как родные (почти) всегда рядом, потому что в сущности своей одиноки. И соседи не очень. Правда, они мало чем отличаются от первых. Просто у них есть семья. А семья, как все знают, закрытая ячейка общества со своим уставом, который гласит: дружить можно, но лучше на расстоянии. О плохих соседей, которые держат за пазухой камень или ходят с кукишем в кармане эта история умалчивает.
Владимир, внештатный журналист различных изданий, недавно отметивший сорокалетие, являлся соседом Якова, обладающего даром стихосложения. Квартира была коммунальная. Если смотреть на неё через призму бытовых удобств: кухни, туалета и ванной, но с особым статусом, потому что, находясь в историческом здании, охранялась государством. Что касается их отношений, то они не замыкались на личных квадратных метрах, а наоборот, как часто бывает у ровесников, их интересы переплетались. Для Владимира и Якова свободное время являлось понятием растяжимым: если на кухню, то вдвоём, затем партия в шахматы, размеренно выкуренные сигареты, спор о политике и литературе, но в определённых рамках. Даже в любовных делах у них не было противоречий; женщина, утверждали они, обязана быть счастливой. И неважно кто она по статусу: официантка, бортпроводница или инженер-конструктор. Женщина обязана быть счастливой! Но, утверждали они, без брачных обязательств.
И вот, как часто бывает в таких историях, друг другу за партией в шахматы…
– Женюсь… - сказал Яков и сделал ход конём.
– Как. Так?! – вскрикнул Владимир, пытаясь контратаковать.
– Ты не представляешь, какая эта тонкая натура, - кажется, Яков для себя уже всё решил. – Она…
– Яша, а-а-а, как же наша дружба? – спросил Владимир.
– Володя, но я не мог её оставить в таком положении... – Яков двинул ладью. – Шах!
– Что, что? Она беременная… я так и знал. – Владимир закрылся слоном.
– Мог бы у меня спросить совета.
– Всё получилось как-то нежданно-негаданно, - переходи, попросил Яков, а то я съем.
– Я не представляю, как мы будем теперь сосуществовать, - Владимир задумался.
– Ты… она… я. Уговори её сделать аборт.
Затем с обеих сторон последовали быстрые ходы, словно они играли блицтурнир.
– М-м-м, это не возможно.
– Ну почему?
– Ребёнок не от меня.
– Я так и знал. Скажи: она еврейка?
– М-м-м, даже не знаю.
– Не хочешь говорить, значит…
– Ну, причём тут еврейка не еврейка. Она простой психолог.
– А-а-а, тогда мне всё ясно. Поздравляю, тебя банально охмурили.
– Что я конь, чтобы меня охмурять, – Яков показал Владимиру деревянного коня. – Володя, извини, тебе шах и мат.
– Спасибо, за всё тебе, Яша… большое спасибо, - Владимир положил на доску своего короля и на его глазах выступили слёзы.
Полдня Владимир молчал, словно набрал в рот воды. Нужно было вечером сдавать в редакцию очерк, но работа не клеилась. В голову вторгались нехорошие мысли, которые Владимир пытался игнорировать, но они были слишком настойчивы. И ему пришлось в конце концов на чём-то остановиться. Потому что вместо одной нехорошей мысли, лезла другая более нехорошая, которая в свою очередь уступала место совсем нехорошей.
«Во-первых, расстроить свадьбу. Во-вторых, избавиться от этой тонкой натуры. Лучше наоборот. Избавиться от этой тонкой натуры. А свадьба расстроиться сама по себе».
Владимир уже намеревался хлопнуть дверью, чтобы обозначить свой уход, но Яков его опередил, потому что случайно выронил книгу поэта Маяковского. Владимир обернулся и, ожидая необходимое объяснение, посмотрел на Якова.
– Ты в редакцию?
– Да.
– С новым очерком?
– Да.
– М-м-м, вечером…
– Что?
– М-м-м, ты не против… если вечером она придёт?
«Зачем он спрашивает, когда уже всё решил? Я её ненавижу, ты слышишь?!»
– Я буду поздно.
– Она останется у меня.
– Тогда я поеду к Зое. А там Света, ты её знаешь, она будет спрашивать о тебе.
– Я сам ей всё скажу.
– Тогда я ушёл. Пока.
В ожидание троллейбуса Владимир, нервничая, курил уже вторую сигарету. В горле першило. Во-первых, он боялся опоздать. Во-вторых, очерк, который он вёз на суд редактору, был, как говорится, без изюминки. Редактор это сразу почувствует и сделает вывод: нет достаточной глубины. Поэтому в лучшем случае заставит переделать, - от начала и до конца. В худшем – укажет на дверь.