Квазимодия
Шрифт:
Каждый человек, уходя туда, становится на весы и на их чаши насыпается все хорошее, что им сделано и все плохое. Если хорошее перевешивало, то человек отправлялся к апостолу Петру, если плохое - к Люций Феру. Так что, рядом со мной сидели не агнцы Божьи, а те, чью деятельность в человеческом обществе иначе как преступной назвать нельзя.
Второй главный вопрос - почему для них избрана такая милостивая кара, которая не похожа на то, что видел Данте Алигьери во время путешествия в страну, над входом в которую написано: "Оставь надежду всяк сюда входящий"? Почему? Очень трудно дать точный ответ. Здесь бывшему человеку предоставлено все, чтобы утолить голод по самому любимому делу - политике, но ею нельзя заниматься под угрозой превращения в одноклеточный организм. Похоже, что и у банкиров здесь под ногами рассыпаны ассигнации всех валют мира, но на них ничего нельзя купить и нельзя пустить в дело. И наркоман купается в наркотиках. И убийца среди убийц. И так для каждой категории.
Те, кто сидят передо мной, тоже не хотят превращения в почти ничто, они думают, что дойдут до синдрома Квазимодо и вернутся обратно. Но они не знают Люция Фера. Он такой... Как бы это сказать? Лучше Лермонтова, пожалуй, и не скажешь: "Он недоступен звону злата и мысли и дела он знает наперед". Он не фраер, он все видит, каждое возвращение назад записано в книжку и придет еще черед расплаты, когда он придет и скажет, а вы, господин хороший не политик вселенского масштаба, а уже крепостной крестьянин у феодала. Допрыгались, а ведь я вас предупреждал.
Глава 36
Что-то мне кажется, что сегодня для всех собравшихся день откровений. То ли они этого не знали, то ли они считали, что легко отделались и обошлись без народного и Божьего суда, но есть еще суд того, кто стоял рядом с Богом и был низвергнут вниз для управления всей землей.
– Наденька, это правда?
– как-то отрешенно спросил Ленин.
– Да, Володенька, правда, - виновато ответила Крупская.
– Вранье это все, - завопил Троцкий, - меня ни в какие амебы не переделать. Я даже среди амеб буду Троцким. Однозначно.
– Там вам и место, - рассудительно сказал Сталин, - а я все думаю, чего это у меня после посиделок с вами все суставы и спину ломит, а потом у меня стали исчезать седые волосы. Да и у вас, Владимир Ильич, тоже признаки молодости проявляются. А вы, Надежда Константиновна, все так в вот неведении держали нас. Нехорошо это. Не по-коммунистически.
В комнате воцарилась тишина.
– Может партию в шахматы?
– спросил Троцкий, но на его предложение никто не прореагировал.
Ульяновы встали и пошли собираться. За ними поднялся Лев Давидович со своей шахматной доской. Я тоже стал собираться, раздумывая о том, куда мне направить свои стопы в этом мире, где живут люди, не имея какой-либо определенной надежды или мечты.
– А вы где собираетесь остановиться?
– обратился ко мне Сталин.
– Пока не знаю, - сказал я.
– Если не будет возражений, то я предлагаю вам остаться у меня, покушений я уже не боюсь, - он рассмеялся, - а вы мне все-таки расскажете, как там обстоят дела.
– Да-да, и к нам обязательно в гости завтра. Всенепременнейше, - сказал Владимир Ильич, - ведь так, Наденька?
Надежда Константиновна согласно кивнула головой.
Троцкий ничего не сказал и первым вышел из квартиры, ни с кем не прощаясь.
– Садитесь за стол, товарищ, - пригласил меня за стол вождь и учитель народов.
– Так гости ничего не попробовали и не выпили. Расстроились. Я тоже расстроился.
Он налил в большую стопку водку, выпил и закусил сервелатом.
– Ничего водка, и колбаса хорошая, - сказал Сталин, - а вы почему не пьете? Ах да, забыл обязанность хозяина - налить гостю. Привычка, знаете ли. Грузинского во мне ничего не осталось, разве только пристрастие к хорошему виноградному вину да к зажигательным танцам. Люблю посмотреть на них. Раньше у меня было заведено, что каждый наливал себе сам, и первое-второе тоже сам себе накладывал. Зачем лишним людям давать возможность смотреть на великих людей. Если хотите, я вам налью, но лучше налейте себе сами. Я и раньше подозревал, что здесь чего-то не так. Как мы соберемся да схватимся с Троцким, так я неделю отойти не могу. И Троцкий-то умер давно. И Ленин тоже. Как же они ко мне в гости приходят? Где мое государство? Где мои подчиненные? Где Президиум ЦК партии? Значит, и я тоже умер? И что это здесь у нас, рай или ад? Где ангелы, где черти? Я не атеист, но Божьего здесь я не вижу. Кто эти люди, которые на улицах? Почему они со мной здороваются? Вот видите? Одни вопросы, а ответов на них нет. Хоть бы кто-то правила здешней жизни рассказал?
Сталин задумался, кивнул головой на бутылку и подождал, пока я не налью в бокалы. Мы выпили, закусили. Я попробовал консервированные томаты. Давно забытый вкус молодости. Умеют болгары консервировать овощи, на этом и валюту зарабатывают. И до сих пор непонятно, маленькие бедные страны день ото дня богатеют, уровень жизни их народа постоянно повышается, а в нашей огромной стране с неисчислимыми богатствами мы день ото дня беднеем, а уровень жизни простого народа постоянно и неуклонно откатывается к черте, за которой начинается нищета. Ну, почему это так? Какой Менделеев или Кулибин это объяснит?
– Так что осталось на месте империи, - вдруг спросил Сталин, - от чего она погибла? От нашествия гуннов или от саморазложения, как Римская империя?
– Гуннов не было. Была холодная война, но она могла продолжаться еще сто лет, и никто бы в ней не победил, - сказал я.
– Партия коммунистов привела к развалу всего и вся. Когда одни не могут руководить, а руководимые не хотят подчиняться, то тогда приходят другие, которые могут и которым подчинятся. Так ведь гласит теория революции? Во всем мире технический прогресс и демократия, а в СССР однопартийный феодализм, как в Китае и в Корее. Но мы же не корейцы и не китайцы. Тем скажут, и они уже через пятнадцать минут, все как один, будут клеймить кого угодно или восхвалять только что ими клейменных врагов как самых лучших друзей, любовь к которым постоянно тлела в их горячих сердцах. Но даже китайцы поняли, что нужна перестройка и перестройка именно в экономике, потому что бытие определяет сознание. У китайцев все перестройки начинались по решению ЦК КПК и проводились активно и с огоньком.
И наши партийные руководители тоже поняли, что нужна перестройка, но начали они с уничтожения идеологических основ, оставив пустыми прилавки магазинов. Все волнения в Риме начинались с криков - "хлеба и зрелищ". У нас были зрелища телевизионных трансляций партийных съездов и конференций на всю страну. На все это смотрели как на представления в цирке. Зрелища были, а хлеба не было. Поэтому, когда партия попыталась было призвать людей к порядку, ее смахнули как муху, севшую на кусок жирного пирога. И пошло, и поехало. Еле Богославию смогли удержать от распада. И все по пьянке. Был такой парад суверенитетов, что горячие головы могли и атомные бомбы на горячих сторонников демократии сбросить.
– Но Богославия-то осталась?
– спросил тихо Сталин.
– Осталась, но сильно обрезанная, - сказал я.
– Ваш любимчик Никита Хрущев сразу после вашей смерти в 1954 году отдал Крым Украине. Затем для создания целинного края отдал пять богославских областей Казахстану. А до этого еще при вас переданные Украине богославские области. Все ухнуло как в трубу. Никто даже не подумал о том, что нужно решить территориальные вопросы между бывшими советскими республиками. Те были готовы на все, чтобы выскочить в незалежность, а богославский руководитель в пьяном угаре махнул рукой и сказал: "Берите, что хотите". Потом нам всем доказывали, что решение было мудрейшим из мудрых, что, мол, устами пьяного глаголет истина - он так предотвратил войну между бывшими республиками. Тьфу. И он должен обитать где-то здесь. Может, прячется, или все еще в квазимодовском состоянии?