Лабиринт Осириса
Шрифт:
– Вон! – гаркнул на нее старший суперинтендант, бросился к двери, захлопнул ее и возвратился к столу. – Ты нарываешься, Бен-Рой! Так со мной разговаривать! Приди в себя, или я сотру тебя в порошок!
– Дрожу от страха.
– Еще как задрожишь! Ты позорище нашего участка. Ты и эта наглая сука следачка…
– Да как ты смеешь?
– Это ты как смеешь?
– Болван!
– Прикуси язык.
– Болван!
Они продолжали кричать и оскорблять друг друга, пока не выдохлись, и, тяжело дыша, замолчали. Сразу стали слышны громкие протесты армян на улице. Прошло десять секунд. Баум уселся на место. Бен-Рой сделал шаг от его стола.
– Шеф Гал об этом знает?
– А как же? Неужели ты думаешь, я действую за его спиной? Я предъявил ему доказательства, он дал зеленый свет и подписал ордер.
Бен-Рой покачал головой. Начальник полиции Гал дураком не был. И если санкционировал арест Петросяна, следовательно, Баум наплел ему, что дело намного прочнее, чем было в действительности.
– Что же это за доказательства? Непотопляемые доказательства?
Старший суперинтендант откинулся на стуле и выпятил грудь.
– За ним уже такое водилось.
– За Петросяном?
– Напал на греко-православного священника в храме Гроба Господня. Чуть не задушил. Совсем слетел с катушек.
– И это было…
– В две тысячи четвертом году.
Детектив презрительно расхохотался.
– Следовательно, мы имеем дело с серийным убийцей.
Баум вспыхнул, но не ответил на сарказм.
– Это не все.
– Выкладывай.
– В семидесятые годы он попался на том, что подделывал храмовые документы. В то время он отвечал за финансы. Снимал деньги со счетов и вкладывал в сомнительные ценные бумаги. Бумаги лопнули, и церковь чуть не обанкротилась. В «Гаарец» была по этому поводу большая статья.
Бен-Рой едва мог поверить тому, что услышал.
– Это имеет какое-то отношение к нашему расследованию?
– Еще бы. – Старший суперинтендант еще сильнее выпятил грудь. – Материал готовила молодая стажерка. Ей в первый раз поручили написать большую статью. А звали ее…
– Ривка Клейнберг, – закончил за него Бен-Рой. Баум усмехнулся, радуясь, что выиграл очко.
– Намир выяснил. Хороший детектив этот Амос. Старательный.
Он выдержал паузу и продолжал:
– По милости Клейнберг Петросяна с позором выдворили в Армению, где он три года искупал грехи, служа в какой-то Богом забытой дыре. Если у него и был когда-то шанс стать патриархом, он навсегда с ним распрощался. На мой взгляд, вполне реальный мотив.
– Тридцатипятилетней давности? – покачал головой Бен-Рой. – Опомнись, Баум. Даже по твоим меркам жидковато. Жидко, как ослиная моча.
– Крупинка к крупинке, Бен-Рой. Так раскрывают преступления. Кирпичик к кирпичику возводится здание. Вот тебе еще одна крупинка: Петросян лгал, когда говорил, где находился вечером, когда произошло убийство.
Бен-Рой открыл было рот, но ничего не сказал. Это звучало намного хуже. Баум понял, что переиграл противника, и его улыбка стала шире.
– Петросян утверждал, что в то время, когда убивали Клейнберг, он находился в своей частной квартире. Благодаря прекрасной работе твоего голубого дружка нам стало известно, что эта квартира имеет персональный выход на улицу. И теперь в нашем распоряжении есть съемка того, как Петросян разгуливал по Армянскому кварталу в то время, как, по его словам, он должен был храпеть в своей постели.
За «голубого дружка» Баума стоило бы проучить, но Бен-Рой сдержался.
– Что за съемка? В Армянском квартале камер нет.
– Нет полицейских камер. Зато на углу улиц Арарат и Святого Иакова находится магазин «Сэмми», и у него над входом установлена камера слежения. Намир глянул на всякий случай. Я же говорил, он хороший детектив. Обстоятельный. И как ты думаешь, что он обнаружил? Кристально четкое изображение любезного твоему сердцу архиепископа, который в восемнадцать часов четыре минуты шествовал по улице Арарат, а в двадцать сорок шесть возвращался обратно. Что сразу же вводит его в круг подозреваемых. И не просто в круг – в самую середину.
Баум был на коне и любовался собой.
– Мы имеем известного ловкача, явный мотив и фальшивое алиби. – Старший суперинтендант вел счет на пальцах, пухлых, слабых пальцах, не знавших тяжелого труда. – И если у кого-то еще остаются сомнения, мы получили признание.
У Бен-Роя опять отвалилась челюсть, но изо рта снова не вылетело ни звука. Баум, видя, что полностью взял верх, удовлетворенно кивнул. Потянул со стола лист и медленно, смакуя слова, прочитал:
– «Ее смерть на моей совести. Вина моя. Это я ее убил».
Поднял на Бен-Роя глаза и, чтобы значение только что сказанного лучше дошло до собеседника, перечитал сначала.
– Возможно, я проглядел здесь какой-то тайный смысл и, как ни стараюсь, не могу в него проникнуть. Будь уж так любезен – помоги.
Его сарказм отдавал издевкой.
– Это он тебе сказал?
– Другому архиепископу, а информатор Намира подслушал и передал нам.
– Следовательно, это вовсе не официальное признание.
Баум промолчал – сидел, сложив руки, и поворачивался на кресле то в одну, то в другую сторону. Он наслаждался, понимая, что владеет ситуацией.
– Что, не нравится? Бесит?
Бен-Рой не ответил, только смерил его взглядом.
– Бесит, еще как! Великий сыщик, трижды удостаивался благодарностей за отличную полицейскую работу. Всегда копает до самой сути. А на этот раз облажался – остался за бортом в то время, как другой раскрыл преступление. Все твои жалкие потуги оказались обыкновенным дерьмом на палочке. Что, не нравится?
– Мне не нравится другое: ты взбаламутил всю армянскую общину, спровоцировал почти что на бунт. И при этом любой мало-мальски толковый адвокат не оставит камня на камне от твоих обвинений. Все твои доказательства, Баум, косвенные. У тебя нет ничего, что бы напрямую связывало Петросяна с убийством.
Старший суперинтендант перестал крутиться в кресле и навалился локтями на стол.
– Найдем, детектив, найдем. Ты уж мне поверь. Петросян от нас не уйдет. Если не он задушил Клейнберг, то знает, кто это сделал. Пока мы с тобой говорим, эксперты работают в его квартире. Затем мы с Намиром его как следует прижмем. А ты… – он воинственно ткнул пальцем в сторону Бен-Роя, – ступай к себе за стол перебирать бумажки.
– Я буду присутствовать на допросе.
– С чего бы это тебе присутствовать? – Баум выждал несколько мгновений и, видя, что его слова не возымели должного эффекта, продолжал оскорбления: – Ты всегда был наглой свиньей, но больше я этого терпеть не намерен. Заруби себе на носу – это наш допрос. Ясно? А будешь ерепениться, Бог свидетель, я разжалую тебя в шотеры [60] и отправлю сторожить самое захолустное поселение, какое только найду. А теперь ступай вниз. Это приказ!
60
Констебль.