Лабух
Шрифт:
Дом, куда меня привезли, оказался чем-то похож на жилище родственников Куницыной. Такие же бревенчатые стены на кирпичном основании, маленькие окошки со ставнями, крытая железом крыша. Разве что внутри тесных комнат не радушные родственники, а крепкие мужики с угрюмыми лицами, в фигурах которых ещё можно было угадать военную выправку.
— Добрый вечер, господин Семёнов, — без особой радости в голосе поприветствовал меня Болховский. — Или предпочитаете именоваться Северным?
— Вы пригласили меня,
— Нет, разумеется, — чуть скривил губы Жорж. — Нам нужно поговорить.
— О чём?
— В первую очередь, о Марье Георгиевне и наших с вами непростых отношениях.
— Нет у нас с вами никаких отношений!
— Хорошо бы, если так. Но вы зачем-то сочиняете и поёте жалостные песни, да так, что на всех московских углах только и говорят о вашем расставании. Полагаете, Маше приятно слышать все эти разглагольствования и сплетни?
— О, господи! Скажите, Юрий, как вас там…
— Андреевич!
— Вы, правда, думаете, что эта планета крутится исключительно вокруг вас и мне больше нечего делать, как страдать по покинувшей меня мадемуазель Куницыной? Это просто песня. Очень хорошая и просто обречённая стать популярной! Но не более…
— Не знаю, — смешался бывший офицер. — Может вы и правы. Однако мне почему-то кажется, что у Марьи Георгиевна ещё имеются к вам чувства. Оно и неудивительно, я долго отсутствовал, а вы, напротив, были рядом…
— Предлагаете жить втроём?
— Слушай, ты… — дёрнулся оскорблённый в лучших чувствах Болховский.
— Для тебя, морда белогвардейская, Николай Афанасьевич!
— Если бы я не обещался Маше, то пристрелил теперь же, как бешеную собаку!
— Не гони, фраер! Если со мной что-то случится, начнутся поиски. Станут шерстить ближайшее окружение и выйдут на Куницыну. А там и до тебя недалеко…
Некоторое время мы мерялись взглядами, категорически не желая уступать друг другу. Но тут открылась дверь, и в неё заглянул человек привезший меня. Жорж на минуту вышел и о чём-то с ним пошептался, после чего вернулся совсем другим человеком. У него даже изменилось выражение лица.
— Николай Афанасьевич, мы не с того начали и, кажется, наговорили друг другу лишнего.
— А теперь поцелуемся и расстанемся друзьями?
— Скажите, вы, правда, хотели бы покинуть СССР? — не обращая внимания на издёвку, спросил Болховский.
— О чём это вы?
— Бросьте! Мне Маша рассказала о вас всё.
— Да ладно!
— Ну, или почти всё. Просто мне интересно, вы воевали на стороне красных, а теперь не желаете жить в стране, которую сами создали?
— Что-то я не помню, чтобы делился с мадемуазель Куницыной подобными идеями, — осторожно ответил я, и вдруг вспомнил, что Маша была довольно-таки близка с Фимой Востриковой, более известной под псевдонимом Корделия.
Чёрт возьми, у этих подружек между собой вообще секретов не было?!
— Тем не менее, такие планы у вас есть.
— Боюсь, вас неправильно информировали. Пока мои намерения не идут дальше гастролей.
— Позвольте осведомиться, зачем?
— Странный вопрос. Людей посмотреть, себя показать. Денег заработать…
— Отлично. А что, если мы можем быть полезны друг другу?
— Сомневаюсь.
— Напрасно.
— Может быть, вы перестанете ходить вокруг, да около и, наконец, скажете, что вам от меня нужно?
— Видите ли, — помялся Жорж. — У нас, точнее у меня, сейчас некоторые затруднения со средствами. Мария Георгиевна вызвалась помочь, но, к сожалению, ей для этой цели необходимы вы. Надеюсь, вполне понятно, что если бы не эти щекотливые обстоятельства обстоятельства, наша встреча никогда не состоялась?
— Вы так и не ответили на самый главный вопрос.
— Какой?
— Мне это всё зачем?
— Сразу после окончания дел мы с Машей покинем совдепию… и можем поспособствовать вашему отъезду.
— В чемодан положите?
— Более того, — снова проигнорировал ехидство Жорж. — У нас есть кое-какие связи в среде эмиграции. С их помощью вполне возможно, как организовать ваши концерты, так и сорвать их. Понимаете, о чём я?
— Не совсем.
— На каком языке планируете петь за рубежом? Полагаю, всё-таки на русском. Так что большинство ваших зрителей составят люди, вынужденные бежать от ужасов большевизма. Полагаете, им будет приятно узнать, что для них поёт красный конник?
— Так всё равно узнают…
— Всякое дело можно представить по-разному. Если искренне заблуждавшийся человек вынужден покинуть бывших товарищей и родину, это одно. И совсем другое, если фанатичный враг прибыл с целью пропаганды…
— Допустим, я соглашусь. Дальше что?
— Да ничего особенного. Вы с Марьей Георгиевной дадите какое-то количество концертов концертов, возможно, посетите с ними несколько городов. Я же, тем временем, разберусь со своими финансовыми вопросами и организую нам всем выезд.
— Десять тысяч.
— Что, простите?
— Вам это будет стоить десять тысяч долларов. Не хотелось бы, знаете ли, оказаться за границей без гроша в кармане.
— Откуда они у меня?
— Так вы всё-таки врали Маше на счёт своего богатства?
— Я имею ввиду, что у меня нет американской валюты, — ледяным тоном пояснил Жорж.
— Фунты стерлингов тоже подойдут.
— Это будет совсем уж несуразная сумма.
— Вы так мало цените возможность выбраться из СССР с Машей?
— Хорошо, — с каменным выражением лица ответил Жорж. — Вы получите свои деньги. Французские франки вас устроят?