Лахезис

Дубов Юлий Анатольевич

— Видишь, как все устроено. Преступник тут вот сидит, смотрит на портрет Ленина, и ему стыдно, что он такой гад. А следователь смотрит на портрет Дзержинского и радуется, что у него холодная голова и горячее сердце. Чего там у него еще? Не помнишь? Вот этот вот стул, он должен быть вделан в пол, чтобы преступник его не схватил и не засандалил следователю по холодной голове.

Но оказалось, что стул к полу не прибит, поэтому я его переставил поближе к Фролычу, и мы оба оказались как будто следователи. Мы немного посидели и решили было

попытаться расковырять шкаф и посмотреть, что там хранится, оружие или просто бумажки, но тут открылась дверь, и вошел Алексей Дмитриевич.

Он с нами очень долго провозился, заставил нарисовать на листе бумаги план двора, показать, где мы с Фролычем стояли, где фургон, как именно убийца прошел от фургона к подъезду, и как он вернулся обратно.

— Что-то у меня тут не сходится, — признался он наконец. — Не получается.

— Чего не получается? — спросил я.

— А вот что не получается. Смотрите сами. Вот здесь вы. Вот здесь он. Вот так он прошел. И вы его видели в лицо. Не сбоку, а прямо вот как меня сейчас. Так выходит?

— Так.

— Тогда получается, что и он вас обоих видел. Вы у него прямо по ходу движения находились.

— Так это потом уже было, когда он нес телевизор, — стали объяснять мы с Фролычем. — Он прямо перед собой смотрел, а не по сторонам, Потому что боялся телик уронить. А когда он только появился, мы были возле арки, вот тут.

— Ну допустим. Все равно не выходит, — возразил Алексей Дмитриевич. — Посмотрите сюда. Вот арка, вот фургон. Вот так он пошел, вот здесь вы. Вам только затылок его виден отсюда. Ну может профиль чуток, если он голову повернул вдруг. Но в лицо никак вы его увидеть не могли. И потом тоже не могли, когда он с телевизором вышел. Вот смотрите.

Он встал со стула и очень похоже изобразил, как человек идет в обнимку с телевизором.

— Видите? Когда человек идет с таким грузом, он его обязательно прижимает сверху подбородком. Голова опущена вниз. Смотрит прямо перед собой так, чтобы видно было куда ноги ставить, потому что снег во дворе. Так он шел?

Мы с Фролычем переглянулись.

— Так.

— Ну и каким таким макаром вы разглядели его лицо? Вот отсюда, где стояли? Отсюда кроме шапки и не видно ничего. Я и говорю, что здесь что-то не так. Может, вы к кабине подходили, когда он телевизор туда пихал?

К кабине мы, понятное дело, не подходили. Мы задумались.

— А ведь я, Алексей Дмитриевич, — задумчиво сказал Фролыч, — и вправду его лица не видел. Я вот сейчас подумал — так и было, как вы говорите. Его из-за телевизора видно не было. И когда он только появился, то мы у него за спиной находились. Это Костя первым закричал, что это Мосгаз. Костян, а может, ты ошибся?

— В том-то и дело, — неохотно сообщил Алексей Дмитриевич, — что не ошибся Костя. Это и вправду он был. Он в этом подъезде еще одного мальчика убил. Зарезал ножом. И квартиру ограбил. Забрал деньги, телевизор, еще кое-что по мелочи.

Он еще что-то говорил,

но я уже не слышал. Я смотрел на нарисованную схему двора и думал над словами Фролыча. Фролыч был совершенно прав. Мы никак не могли видеть лицо убийцы, потому что при его первом проходе через двор стояли у него за спиной, а при втором — когда он шел с телевизором — сбоку. Да и Фролыч, хоть и засомневался сейчас, тоже был уверен. Я даже помню, когда именно я его узнал — при первом проходе, когда он удалялся от нас, будто бы голова его была нестественно вывернута на сто восемьдесят градусов. Но если бы это было так, то Фролыч тоже видел бы, а он говорит, что нет. Да и не может быть у живого человека голова повернута на сто восемьдесят градусов.

Алексей Дмитриевич потер рукой лоб и заявил решительно:

— В общем, короче говоря, вот так будем делать. Что-то вы здесь, братцы-кролики, мутите, крутите и не договариваете. Я чувствую, что вы там во дворе выкинули какой-то фокус и наверняка попались ему на глаза. А рисковать тут никак нельзя. Надо с руководством посоветоваться, но я так считаю, что пока мы его не арестовали, а может и какое-то время после этого, на случай, если у него есть сообщники, вас надо пристроить в какое-нибудь безопасное место. Чтобы под ногами не путались.

С руководством он советовался из другого кабинета, и что ему там руководство посоветовало, он нам не сказал. Оно ему, наверное, посоветовало поговорить для начала с нашими родителями, потому что через полчаса буквально мы услышали в коридоре голос папаши Фролыча. Он так орал, что решетка в окне начала дребезжать.

— Работать разучились! — доносился до нас командный рев, и решетка тряслась испуганно. — Посреди бела дня в Москве людей режут! Ищите! И нечего тут! Мальчишек они тут, понимаете ли, охранять решили! Без вас как-нибудь обойдемся. Понятно?

Но тут его, видать, все же затащили куда-то, потому что хоть крики его мы еще слышали, но слова уже было не разобрать. А немного спустя к нам зашел Алексей Дмитриевич. Лицо у него все было красное и мокрое от пота.

— В общем, собирайтесь, ребята, — сказал он, с ненавистью глядя на портрет Дзержинского. — Домой поедете. Родители вас в коридоре ждут. Несколько дней дома посидите. Вроде как под домашним арестом.

— Пока вы его не поймаете? — спросил я.

Алексей Дмитриевич кивнул.

— А через сколько дней вы его поймаете?

— Скоро поймаем, — ответил Алексей Дмитриевич, и нам сразу стало как-то скучно, потому что под домашним арестом, чтобы в школу не ходить, мы готовы были сидеть аж до летних каникул.

Но оказалось, что Алексей Дмитриевич говорил чистую правду. Во второй вечер нашего с Фролычем домашнего ареста, когда мы играли у него в морской бой, в дверь позвонили, и Настя проводила Алексея Дмитриевича в кабинет к папаше Фролыча. Они там просидели не меньше часа, а потом я услышал, как появился мой батя и тоже зашел в кабинет.