Лахезис
Шрифт:
А Фролыч продолжал витийствовать:
— Как секретарь комсомольской организации предлагаю всем комсомольцам в знак протеста против этого отвратительного поступка нашего директора немедленно покинуть вечер. И не приходить в школу, пока Семена Тихоновича отсюда не уберут. Он Недостоин руководить школой. Или он, или мы!
И знаете что? Все, как по команде, стронулись с места и пошли к двери. Они шли и не смотрели на Джаггу, а он провожал взглядом буквально каждого, будто хотел запомнить этих неразумных сопляков, посмевших восстать. Он вот так же каждое утро стоял, отбирая нарушителей, но сейчас он всю свою злую силу растерял,
Я даже не заметил, как рядом с Фролычем на сцене оказался инструктор райкома Николай Федорович.
— Ну-ка остановились на минутку, — скомандовал он, и все, кто еще не успел выйти из зала, повернулись к нему. — Давайте не будем горячиться. Мы в этой истории разберемся. Так что не нужно устраивать тут, понимаете, забастовки. Завтра обычный учебный день, и будьте любезны, чтобы все были на уроках. Без всяких, понимаете, фокусов. Тоже мне, понимаете, волнения в Казанском университете. Вот вы, да вы! Это вы секретарь комитета комсомола? Прекратите эту митинговщину. Завтра в десять жду вас у себя.
— Яс Костей Шилкиным приду, — заявил Фролыч. — Мы с ним вместе были во дворе и все видели.
Николай Федорович кивнул и повернулся к директору:
— Семен Тихонович, на пару слов… мы могли бы у вас в кабинете переговорить?
И они вышли из зала, а мое пальто с бутылкой во внутреннем кармане осталось лежать на скамейке.
Фролыч и я выходили из школы в числе последних, и, когда поравнялись с кустами, нас окликнул Мирон. Мы завернули к нему за кусты. Мирон уже оклемался и курил, выпуская дым через ноздри.
— Выпить хочешь? — спросил Фролыч, протягивая руку.
— А есть? Давай.
Я открыл бутылку и отдал Мирону, тот жадно сделал несколько глотков.
— Классно вы с ним обошлись. Что теперь с ним сделают?
Фролыч обтер носовым платком горлышко, тоже хлебнул и отдал бутылку мне.
— Попрут с работы. Я так думаю. Что и требовалось.
— А что — он вам здорово насолил?
Фролыч кивнул.
— И вот вам прямо так поверят?
Фролыч снова кивнул. Он был очень доволен, просто таки распирало его.
— Еще как поверят. Твою рожу вся школа видела.
— Так ведь он же меня ногами не бил. Он меня вообще не бил, только толкнул, а я не удержался.
— А это пусть он сам доказывает. У нас есть один избитый в кровь — это ты, и мы с Квазимодо свидетелями. Послушай, Мирон, а ты еще кого-нибудь из нашей школы знаешь? Кроме нас?
— Вроде нет.
— Это хорошо. Ты на несколько дней сгинь куда-нибудь. Поблизости не появляйся, пока вся эта история не закончится. Ладно?
— Понятно, — сказал Мирон, тянясь к бутылке. — Боишься, чтобы я чего не надо не сболтнул? А что мне за это будет?
— А что ты хочешь?
— А я подумаю, — неожиданно серьезно ответил Мирон. — Увидимся на днях. Только без обмана чтобы. А то как бы вам не поплохело.
Он покрутил пустую бутылку в руках и запустил ее в стену. Сделал ручкой и исчез за забором.
Фролыч правильно придумал, чтобы обойтись в дальнейшем без Мирона — нам вдвоем договориться было легче легкого, а Мирона пришлось бы долго натаскивать, да еще его могли послать к врачу на освидетельствование, а врач спокойно мог никаких следов избиения не обнаружить, так что без Мирона было куда спокойнее. Конечно, нашу позицию
Но обошлось все без свидетельских показаний и очных ставок. Мы пришли на следующий день к Николаю Федоровичу в райком, он подробно расспросил нас, что мы видели во дворе, знаем ли мальчика, с которым, как он деликатно выразился, произошел конфликт (мы сказали, что впервые увидели), и как вообще в школе относятся к директору.
Я хотел было рассказать начистоту, как у нас в школе относятся к Джагге, но Фролыч наступил мне на ногу и объяснил, что Семен Тихонович очень строгий директор, и это не всем нравится, но дисциплина и порядок в школе— на очень высоком уровне.
Никаких письменных заявлений с нас не требовали, да и Николай Федорович записей не вел. Просто так поговорили, за чаем с печеньем.
А под конец он сказал:
— Идите, ребята, учитесь. К вам вопросов нет. Есть, впрочем, совет. У вас вся жизнь впереди, так что запомните, Эти вот митинги, крики всякие со сцены, «долой» да «за мной», — этого ничего не надо. Это липшее все, ничего не решает, а вам только повредит, если будете продолжать в таком духе. Увидели где конкретный недостаток, подошли к старшему товарищу, просигнализировали. И все, больше ничего не надо. К вам непременно прислушаются и решат, как этот недостаток следует лучше исправить. Да еще возьмут вас на заметку, что с вами можно иметь дело. Я понятно объяснил?
Вот так и получилось, что историю с Мироном замяли, будто и не было, а Джагга из школы ушел. Вроде как по собственному желанию. Новым директором назначили нашего физика, который сначала старался, чтобы все было как при Джагте, и стоял по утрам у входа, следил за внешним видом, все такое, но у него к драконовским порядкам Джагги душа, судя по всему, не лежала, и как-то само собой спортивные сумки вытеснили портфели, нитяные чулки в резинку сохранились только для самых младших девочек, курилка из-за куста с сиренью переместилась в мужской туалет, а короткие прически у ребят превратились в запретные ранее битловки.
Эта новообретенная свобода соседствовала с сохранившейся памятью о Джагге, и мы с Фролычем вдруг стали частью легенды. Когда спустя полгода мы уже шли на выпуск, уходить из школы было ужасно жалко. Не из-за дурацких сентиментальных воспоминаний про «школьные годы чудесные, с дружбою, с книгою, с песнею», а потому, что здесь, в школе, мы уже были героями, а как там дальше сложится, никто из нас тогда не знал. Но свержение Джагги явилось для нас тем самым камнем на распутье, от которого и началась вся наша история жизни, потому что именно тогда мы поняли, что можем наносить ответные удары и добиваться своего, что мы вдвоем — серьезная сила, которую надо тренировать и наращивать, чтобы никакое внешнее покушение на нас не осталось без сокрушительного ответа. Мы тогда еще не понимали, чем нам надо заниматься и кем надо стать, чтобы сила эта могла проявиться во всей своей победоносной мощи, но жизнь нам через некоторое время это растолковала.