Лакомые кусочки
Шрифт:
Я с трудом сел в постели, при этом медвежья шапка почему-то осталась у меня на голове. Я взялся за нее сомлевшими за ночь руками и потянул, но она не снималась. Я потянул сильнее, подергал туда-сюда — не терпелось освободить потные слипшиеся волосы и как следует почесаться. Однако шапка застряла намертво, черт ее дери! Пришлось остановиться, чтобы не вывалить остатки вчерашних устриц на мохнатые коленки. Сейчас об этих устрицах и думать не хотелось — белое сочное мясо и густые соусы, фу-у.
— Пришили они нам эти шапки, что ли? — проворчал я. — Или приклеили ночью?
Денч, сидевший без шапки, вытаращил на меня глаза. Филипп поднял руку и похлопал себя по голове.
— А-а, я еще в ней?
— Хорош орать, — простонал Ноэр из-под одеяла.
— Царица небесная, а я ведь и вправду не могу ее стащить! — Филип разлепил веки.
— Развяжи завязки, — попросил я и повернулся к нему спиной.
— Баллок, они развязаны, — ответил Филип. — Булочник Сансом вчера вечером ослабил все шнурки, разве не помнишь? Он еще назвал нас лучшими Медведями за всю историю города.
— Ну тогда снимай ее с моего котелка, а то у меня не получается.
Филип потянул с обеих сторон за плечи.
— Слушай, кажется, она прилипла!
— Дерни посильней, — велел я, — как будто отрываешь бинты от раны.
Он дернул, и я взвыл от нечеловеческой боли.
— Баллок, чтоб тебя! — Ноэр на мгновение оторвался от подушки. Лицо у него было ужасно бледное и помятое.
— Что же они такое сделали?! — Я уже чуть не плакал. Вчерашнее спиртное опять ударило в голову, глаза выпучились, как бутылочные пробки. — Пришили треклятую шапку к телу?
Филип стоял сзади и с интересом разглядывал мою шею: я чувствовал тепло его дыхания. Хвала небу, мой нос не различал запахов, не то желудок вывернулся бы наизнанку.
— Клея вроде бы нет, — сообщил он. — Подойди ближе к свету, дружище. Нет, никакого клея и ниток тоже. Шапка просто… приросла. Выглядит так, будто она сверху прилеплена к коже, и если поддеть снизу, она слезет, ну, как шкура с овцы, только вот ничего не выходит.
Медвежья голова Филипа маячила у меня за плечом. Я взялся за нее и потянул.
— Эй, прекрати! — завопил Филип. — Со мной проделали ту же штуку!
Ноэр, наконец, сел в кровати. Его покрасневшие глаза в прорезях маски, казалось, метали молнии.
— Да что с вами такое, а? — Он схватился за шапку и едва не оторвал собственную голову, потом, пораженный, сполз на подушку и накрыл ладонью рот.
Денч расхохотался.
— Не понимаю, с чего вы так обессилели, что не можете скинуть шкуры. — Он встал, и меховые штаны свалились с него на пол. Денч с удовольствием подставил тело свежему ветерку, дующему из окошка. — Медведь не может себя раздеть! Где это слыхано?
— Видишь? — Филип взялся за свою куртку. — Так и есть.
Денч перешагнул через вытянутые ноги Филипа и взял с резного комода сложенные штаны, потом натянул их, наблюдая, как Ноэр воюет с шапкой, а я со своими медвежьими штанами, которые сидели так же крепко, как все остальное.
— Ерунда какая-то, — пробормотал Филип. — Снять шапку я не могу, зато внутрь рука проходит совершенно свободно. Смотрите, щупаю: вот моя кожа, потная и скользкая, а вот — отдельно — медвежья шкура. Шлеп, шлеп.
Я последовал примеру Филипа. Да, я мог просунуть пальцы под шапку и потрогать собственные волосы, но как только убирал руку, медвежья шкура вновь прирастала к коже.
— Не нравится мне все это, — сказал я. — Сколько мы вчера выпили? А что, если это просто сон или похмельный бред?
Денч потянулся за рубахой и с громким треском выпустил газы.
— На-ка, получи. Вдруг от этого тебе тоже что-нибудь пригрезится.
Я бросился на кровать прямо поверх Филипа и уткнул нос в одеяло.
— Черт тебя побери, Денч, — выругался Филип. — Чем ты набил брюхо?
— Воняет, да? — довольно ухмыльнулся Денч. — Кто бы мог подумать, что столь изысканная еда породит такой отвратный запах?
— Посплю-ка я еще, — сказал я. — Может, когда проснусь, шапка отлипнет.
Меня, однако, никто не услышал. Филип выбрался из-под меня и, сцепившись с Денчем, катался по полу, а заодно и по Ноэру, который умолял дерущихся не давить ему на живот, иначе его вырвет.
Мне удалось заснуть. Спал я долго: когда проснулся, уже горели свечи. Ноэр с мрачным видом сидел на противоположном конце кровати.
— Ты все еще медведь, — сказал я. Голова у меня была ясная и холодная, остатки сна улетучились.
— Угу, — кивнул Ноэр. — И ты, и Филип тоже. Мы останемся такими на веки вечные.
— Не может быть. — Я потянул за шапку, за рукава…
— Может, — устало сказал Ноэр. — Все перепробовали: и мыло, и нагретое масло, и примочки с растворяющим отваром — бесполезно. Видишь? — Он продемонстрировал многочисленные ссадины и царапины на шее. — Тут дело не в клее, — заключил Ноэр, — а в чем-то похуже. Когда мы вышли из трактира и показались на люди, нас едва не обвинили в колдовстве. Священник аж слюной брызгал. Хорошо еще, что у Филипа язык подвешен как надо, не то быть бы нам забитыми камнями. Филип убедил всех, что мы не колдуны, а невинные жертвы чужой волшбы. Мол, кто-то навел на нас чары, подлил в вино зелья, вот мы и пострадали.
Мне опять стало не по себе. Я постарался унять руки, беспокойно теребившие шею.
— Но кто мог это сделать? Кому это нужно?
— Понятия не имею. Говорят, какая-нибудь ведьма, которая хочет родить ребенка от Медведя. Другие утверждают, что мы сами навлекли на себя проклятие, не сняв шкуры до полуночи, хотя… Помнишь Блейза — он был Медведем пару лет назад? Так вот, он сидел на площади в медвежьих шкурах и травил свои байки почти весь следующий день, но потом снял костюм без всякого труда.