Лакомые кусочки
Шрифт:
В первый раз со вчерашнего вечера мы с Ноэром посмотрели друг другу в глаза.
— Это не сон? — тихо спросил я.
— Боюсь, что нет, Баллок.
Мы оба вздохнули: я — лежа, он — сгорбившись.
— В голове не укладывается, почему это с нами стряслось, — сказал я.
— А мне плевать, почему да отчего. Я просто хочу вернуть человеческое лицо, — тоскливо отозвался Ноэр.
— Да уж, тебе пришлось хуже всех. И в шапке-то чувствуешь себя ужасно, а у тебя еще маска на глазах. Чешется небось?
— Да нет, просто не снимается, и все. Мы как будто в сбруе. Или в цепях, как арестанты.
— Но мы можем свободно двигаться!
— Тебе быстро расхочется гулять, когда увидишь вытаращенные глаза людей. С какой, по-твоему, радости я вернулся сюда? Буду наслаждаться уютом этой прекрасной комнаты до тех пор, пока трактирщица не вспомнит, что мы не платим за постой. Потом окажемся на улице, и все будут охать и креститься, глядя на нас.
Мы обвели взглядом богатые пологи над кроватями, резные спинки стульев, толстый ковер, на котором, словно павший в бою солдат, валялось скомканное одеяло Ноэра.
— Когда-нибудь это наваждение закончится, — сказал я и просунул палец под шапку.
— Они сейчас терзают Филипа. Надеюсь, вот-вот постучат в дверь и скажут, что нашли средство, — мрачно сообщил Ноэр.
Дверь, однако, стояла на своем месте, и из-за нее не доносилось ни звука.
Мы втроем смущенно переминались с ноги на ногу, стоя у парадного входа в особняк госпожи Энни Байвелл, и внимательно прислушивались.
— Говорят, она страшная, как смерть, — негромко произнес я.
— Да по мне пускай будет какая угодно, лишь бы помогла сбросить шкуры, — фыркнул Филип.
— Я видел ее, — подал голос Ноэр. — Не красавица, конечно, но ничего особенного — обычная старуха, высохшая и в морщинах.
— Надо было одежкой запастись, — запоздало сообразил я. — Если все получится, я больше не хочу ходить в этом гадком костюме, даже если смогу свободно снимать и надевать его. Черт его знает, а вдруг опять прилипнет!
— Ха! Помните, как мы мечтали влезть в медвежьи шкуры? — усмехнулся Ноэр. — А теперь они сделались нашим проклятием.
— Тихо! — шикнул Филип, и мы все поглядели на дверь.
В щели показалось совсем не уродливое, а, напротив, симпатичное лицо, хоть и незнакомое. По правде сказать, даже очень симпатичное. Ясные глаза бесцеремонно оглядели нас, поморгали, а потом это смазливое личико разразилось звонким хохотом. Честное слово, будь девчонка не такой красавицей, я бы жутко разозлился, но ее красота смягчила мой гнев, и я был готов услышать в этом смехе доброту и сочувствие.
— А-а, — сказала незнакомка, — слыхала про вас. — Она открыла дверь шире и, продолжая улыбаться, впустила нас в дом. — Батюшки-светы, ну и вид, — негромко воскликнула она, почти себе под нос. — Входите, господа.
Девушка провела нас в какую-то залу, в которой стало немного светлее, только когда она раздвинула занавеси, еще более плотные и богатые, чем в лучшем номере келлеровского трактира. Фигурка у нее была что надо. Держалась незнакомка очень уверенно. В ее внешности мне почудилось что-то колдовское. А что, если это и есть ведьма, при помощи своих чар ставшая молодой и красивой?
— Присаживайтесь, — сказала она. — Я сообщу госпоже, что вы пришли.
Мы сели в изящные кресла с позолоченными ручками и бархатной обивкой, утонув в мягких сиденьях так, что наши мохнатые коленки оказались на уровне груди, и принялись вертеть головами, разглядывая огромную люстру, картины в тяжелых золотых рамах и мягкий ковер под ногами, похожий на кроваво-красное облако.
— Ух ты, — выдохнул Ноэр. — А мы одеты не по случаю.
Пришибленные роскошью, мы почти не разговаривали и просто сидели в раззолоченных креслах, пока снаружи не донеслось хриплое бормотание и слабые шаркающие шаги. Заслышав их, мы вскочили на ноги и выпрямили спины.
Шурша подолом, в комнату вошла ведьма — маленького роста, сухонькая. И действительно, в ней не было ничего сверхъестественного: обычная старуха в парчовом домашнем платье и чепце, морщинистая, с длинным крючковатым носом.
— Доброе утро, господа, — поздоровалась она.
— С добрым утречком, мэм, — смущенно проговорил Филип и назвал наши имена. — Мы пришли просить вашей помощи.
— Я знаю о вашей беде, — кивнула старуха. Ее птичьи лапки были унизаны перстнями с отполированными до блеска камнями. Белые волосы она заплела в тугую косу, конец которой спускался через плечо на грудь, словно хвост диковинной зверюшки.
— Дайте-ка поглядеть, как медвежья шкура соединяется с кожей. — Зубы у нее были вставные, цвета топленого молока, самые дорогие, какие только можно купить за деньги.
— Баллок, покажи лучше ты. — Ноэр неожиданно подтолкнул меня вперед. — Тебя не так истерзали опытами.
Филип развязал шнуровку у меня сзади, я встал спиной к окошку и оттянул медвежью шкуру, насколько это было возможно.
Старая госпожа освободила руку от груза перстней — украшения тяжело звякнули, — затем провела пальцем сверху донизу по тому месту на моей коже, где она срослась со шкурой. Я изо всех сдерживал дрожь. Она уже начала колдовать? Сейчас шкуры спадут? Это из-за ее волшбы меня так трясет?
Нет.
— Хм-м… — протянула ведьма. — Что именно вы делали, когда это произошло?
— Спали, — ответил Ноэр. — В лучшей комнате у Келлера. Келлер — хозяин «Свистка», трактира и постоялого двора, мэм. Это рядом с «Фонарем» Гарнера — вы, наверное, знаете.
— Вы употребляли какую-нибудь пищу или напитки?
— Мы пировали в ратуше, мэм, — вставил Филип. — Отмечали День Медведя. На празднике ели и пили почти все жители города, из одних и тех же тарелок и кувшинов, но с другими ничего похожего не приключилось.