ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Шрифт:
Первая волна ощущается слабо, но дно понижается круто, и вторая, накатившаяся внезапной громадой, ударяет Toy в грудь, сшибает, затопив целиком, с ног и отшвыривает назад на мелководье, на скользкие голыши. Toy поднимается на ноги, отфыркиваясь; намокшая рубашка неприятно прилипает к коже. Гневно хохоча, Toy стягивает ее с себя и идет навстречу морю, выкрикнув: «Нет, ты от меня не отделаешься!» Он кидается головой в набегающие волны, с усилием разводя их руками, но чувствует, как, выпрямляясь, поднимается над поверхностью выше и выше. Ногами Toy упирается в затопленную гряду: по пояс в воде, он добирается до обрыва и делает шаг
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 31
Нэн
Ланарк открыл глаза и задумчиво оглядел палату. Окно было снова закрыто жалюзи, кровать в углу заслоняли ширмы. Рима сидела рядом и ела инжир из коричневого бумажного пакета.
— Я очень разочарован, — сказал он, — Я мог бы еще уважать того, кто кончает с собой, после того как убил человека, и это поступок самый правильный, но утопиться по блажи? Почему оракул не объяснил, что произошло: первое или второе?
— О чем ты? — спросила Рима.
— Оракул рассказывал о моей жизни до Унтанка. Только что закончил.
— Во-первых, оракул был женщиной, а не мужчиной, — твердо заявила Рима. — Во-вторых, история была обо мне. Тебe, видно, надоело слушать, ты задремал, и тебе приснилось что-то другое.
Собираясь заспорить, Ланарк открыл было рот, но Рима сунула туда инжир.
— Жаль, что ты уснул, потому что она немало говорила о тебе. Ты был забавным, стеснительным, не особенно привлекательным мальчиком, который клеился ко мне, когда мне было девятнадцать. Мне хватило ума выйти за другого.
— А ты, — вскричал Ланарк, сердито глотая, — ты была холодной стервозной девственницей, которая одной рукой меня отталкивала, а другой притягивала. Я убил человека, потому что не мог тебя заполучить.
— Мы, должно быть, слушали разных оракулов. Не сомневаюсь, ты все это выдумал. Осталось еще что-нибудь поесть?
— Нет. Мы умяли все подчистую.
Намеренно громко топая, в палату вторглась толпа докторов и санитарок, толкавших каталку. Первым шествовал Манро, за ним следовали лаборанты с баллонами и приборами. Они скрылись за ширмами в углу, откуда доносились только шипение и обрывки фраз, словно бы долетавшие из коридора, «…принятое, принимая при восприятии…» «…бесславный Мильтон, безвинный Кромвель…» «Почему бесславный? Почему безвинный?» «Она разделась. Это помогло».
Подошел Манро и, глядя исподлобья, встал в ногах постели.
— Я договорился через три часа встретиться с лордом Монбоддо, чтобы санкционировать ваше убытие из института. Думал, до этого времени вы будете ждать здесь, но случилось непредвиденное поступление человеческих существ. Они в хорошем состоянии, но слабы и умрут, если кто-нибудь отвратит их от пищи. Санитарка принесет ваше платье. Вы сможете
— Нет необходимости. В данном случае мы будем держать свое мнение при себе.
Манро спросил Риму:
— Вы согласны?
— Конечно, но мне бы хотелось взглянуть на клуб для персонала.
— Если на вас можно положиться, я бы предпочел, чтобы вы оставались здесь. В этой палате больше никого нет, и ваше общество поможет женщине чувствовать себя уютнее.
— Буду рада помочь вам, мистер Манро, — бодро отозвалась Рима, — но не сделаете ли и вы кое-что для нас? Попросите монсеньора Ноукса послать нам еще немного его чудесной снеди. Не упоминать о кормежке легче, если она у тебя есть.
— Ничего не обещаю, но сделаю все возможное, — мрачно кивнул Манро и вышел.
Ланарк заметил, глядя на Риму:
— Какая же ты бессовестная.
Она обиделась:
— Разве ты не рад, что я не похожа на тебя?
— Очень рад.
— Тогда докажи это, пожалуйста.
Они слышали, как удалились лаборанты со своими приборами. Когда за ширмами остались хлопотать только двое-трое докторов, к Риме и Ланарку подошла сестра, нагруженная одеждой и двумя плотно набитыми рюкзаками.
— Доктор Манро хочет, чтобы вы оделись прямо сейчас. Он сказал, в рюкзаках полно припасов для путешествия, и если вы хотите, можете тут же за них приниматься.
Схватив женскую одежду, Рима погладила ее кончиками пальцев. Ткань была светлая и шелковистая. На губах Римы заиграла возбужденная полуулыбка. Нагая, она вскочила с постели, бросив на ходу: «Оденусь в ванной». Она поспешила к двери в конце палаты, а Ланарк стал изучать содержимое рюкзаков. В каждом имелись свернутое кожаное пальто, небольшие твердые плитки прессованных фруктов и мясо в рисовой бумаге. В одном рюкзаке обнаружились красный термос с кофе и плоская стальная фляжка с бренди, в другом — походная аптечка и электрический фонарик. Расставание с этим слишком теплым, слишком изолированным местом представлялось волнующе близким. Ланарк встал и понес свою одежду в ванную комнату.
Рима стояла перед зеркалом и медленными размеренными движениями причесывала свои ниспадавшие на плечи волосы. На ней было короткое, янтарного цвета, платье с длинными рукавами и желтые кожаные сандалии. Ланарк застыл на месте, загипнотизированный ее холодно-золотой элегантной фигурой.
Она пробормотала:
— Ну?
— Неплохо.
Склонившись над тазом, Ланарк начал мыться.
— Почему ты не говоришь, что я красивая?
— Стоит мне об этом заговорить, и ты меня осаживаешь.
— Да, но, не слыша этого, я чувствую себя заброшенной.
— Хорошо. Ты красивая.
Он вытерся и стал надевать серый твидовый костюм и пуловер. Она, с задумчивым и печальным видом, тщательно связала свои волосы темно-желтой лентой. Он поцеловал ее.
— Не вешай нос! Ты свет, а я тень. Разве тебя не радует, что мы такие разные?
— Трудно сиять, когда тебя никто не подбадривает. — Скорчив гримасу, она вышла.
Когда Ланарк вернулся в палату, докторов, санитарок и ширм там уже не было, и Рима, сидя на краешке постели, беседовала с пациенткой. Заметив безволосую морщинистую головку, выглядывавшую из-под покрывала, Ланарк присоединился к ним. Мать полулежала, откинувшись на груду подушек. Тело ее было хрупким, в каштановых волосах попадались седые пряди, в изможденном личике поровну смешались молодость и старость. Слабо улыбнувшись, она произнесла: